В.М. Розин

История с методологической и культурологической точек зрения
(окончание)

Аннотация. Статья посвящена анализу понятия истории. Высказывается гипотеза, что целое истории, которое позволяет историю помыслить, не сводится только к интерпретации истории, но предполагает еще два плана ‒ исторический способ жизни личности, предполагающий самоопределение в истории, а также исторический способ существования социума, проходящего в своем развитии несколько этапов. Рассматривается каждый план. Обсуждаются отношения между ними. В целом рассмотренный в статье материал представляет собой первый вариант методолого-культурологической концепции истории.

Ключевые слова. История, культура, реконструкция, интерпретация, самоопределение, личность, социум.
 

3. Двухслойность исторической действительности

Понять произведения и творчество мыслителей нашей цивилизации можно только в том случае, если историк ведет параллельный анализ: объективных условий и факторов, обусловливающих творчество этих мыслителей, и собственно их творчество как субъектов и личностей. Например, анализируя творчество Э. Сведенборга, я показываю, что, с одной стороны, Сведенборг был картезианцем, ученым, инженером, человеком своего времени; в этом смысле он мало чем отличался от людей своего круга, ученых и верующих конца XVII, первой половины XVIII веков. С другой стороны, в его жизни уникально сошлись наука и христианская вера, именно в его творчестве христианство было истолковано научно и личностно [21].

Духовные произведения Сведенборга столько же результат функционирования культуры того времени, сколько и его индивидуальных поисков, размышлений и работы. Можно сказать и иначе: развитие культуры предполагает творчество отдельных индивидов, и наоборот, творчество личности невозможно вне культуры и ее обусловленностей. Хотя в объекте, т.е. в исторической действительности обе «истории» разворачиваются одновременно, в своем анализе историк вынужден разделять их и запараллеливать (координировать). Именно здесь ему так необходимо ощущение целостности изучаемого объекта, который реально представлен в разных предметах и типах знаний. Реконструкция творчества Сведенборга демонстрирует и другую закономерность: многопредметность современного исторического изучения. Так в рамках исторического исследования мне пришлось обращаться к психологии творчества и личности, семиотике и культурологии.

Переход к многопредметному историческому изучению, разворачивающемуся сразу в двух планах, влечет за собой и новое видение исторической реальности. С каждым предметом и слоем связаны свои категории исторического изменения. Например, в культурологическом слое история мыслится как осуществляющаяся в виде (в форме) сменяющих друг друга культур. Культуры ‒ это своеобразные устойчивые узлы и формы, в которых процессы эволюции и истории приобретают константный однородный характер. При гибели одной культуры и образовании следующей процессы эволюции и истории резко видоизменяются.

В связи с этим нужно различать три основных типа развития ‒ эволюционное, межкультурное, историческое. Эволюционное развитие относится к отдельной культуре, межкультурное ‒ к процессу, пронизывающему ряд сменяющих друг друга культур, историческое ‒ к общему изменению и движению человеческого бытия. Например, христианский идеал (мировоззрение, образ жизни) развивался и совершенствовался главным образом внутри средневековой культуры, идеал римской империи, развиваясь, перешел из античной культуры в средневековую и в культуру Нового времени (так же, как и идеалы государственности и разделения труда). Наконец, общее изменение отношений между людьми ‒ пример исторического типа развития: хотя взаимоотношения совершенствуются в каждой отдельной культуре, при смене культур они существенно меняются. Понятно, что категории эволюционного, межкультурного и исторического развития в свою очередь характеризуются определенными чертами. Так эволюционное развитие обладает чертами обусловленности (последующих состояний предыдущими), органичности, завершенности-незавершенности (относительно основных ведущих характеристик культуры).

В слое анализа творчества личности (индивида) история – это «личная история» определенного имерека (св. Августина, Юнга, Сведенборга, П. Флоренского и т. д, [22]), это уникальные ситуации его жизни, это кризисы развития, наконец, акты и процессы разрешения проблем и творчества. Все эти образования описываются на основе специфических понятий антропологии, психологии, семиотики и других современных гуманитарных дисциплин.

Итак, можно сказать, что изучение истории и ее понимание меняются. Все большее значение приобретают исторические реконструкции и трактовка истории как пространства версий, каждая из которых вероятна и ориентирована на разные задачи и социальные аудитории. Тем не менее, не все версии истории равноценны с точки зрения научных критериев и принципов современной методологии. Все яснее в качестве объекта истории вырисовывается симбиоз культуры и личности, события их жизни, изменения и трансформации взаимоотношений между ними. В свете этого видения решение проблемы, которую я обсуждал в начале статьи, выглядит следующим образом.

Любой субъект может претендовать на роль исторического, но не у всех это получается. Сведенборг, как и Галилей, сначала решал свои научные и инженерные задачи. Одновременно старался правильно, по-картезиански понять Священное писание. Его творчество и уникальная личность обусловили схождение в его сознании и работах научного и религиозного мироощущений, которые оказались созвучны времени, отвечали на его вызовы. Противоречия с традицией заставили Сведенборга осознать себя историческим субъектом и сменить занятия. Ретроспективно же духовные поиски и произведения Сведенборга выглядели так, как будто он проник в замысел истории, знал «ближайшую ступень в развитии мира».

Но есть и другой случай, когда личность, поймав направление «исторического ветра», не только ставит «паруса», но и увлекает этот ветер за собой, правда, временно. Не так ли всегда действуют тираны? Анализ социалистической революции в России дает здесь интересный материал, позволяющий понять важную роль в истории и становлении культуры отдельной личности и профессиональных сообществ. Читая роман-исследование Э. Радзинского «Сталин» (1997), поражаешься цинизму социалистических вождей и начинаешь понимать тактику Сталина. Сначала он делает ставку на партию в лице «ленинской гвардии», поскольку это сообщество профессиональных революционеров было воодушевлено социалистическими идеями и одновременно свободно от всяких этических соображений и переживаний. И расчет оказался верен: с помощью этого сверхпассионарного сообщества Сталин взнуздал другие, а те сообщества и популяции, которые сопротивлялись, были уничтожены физически. Затем, когда вождь заметил, что ленинская гвардия переродилась, он решил ее заменить, уничтожив в свою очередь [23].

4. Самоопределение личности в истории

Для человека, сознательно живущего в истории, исповедующего «исторический образ жизни», история – это не только исторические знания, которые, кстати, тоже могут быть самыми разными (история в рамках объективного изучения прошлого, или гуманитарного изучения, или изучения для практических целей, например, идеологических, или не столько изучение, сколько, например, решение образовательной задачи и пр.), так вот, для такого человека история представляет собой аспект и способ настоящей его жизни, что, конечно, еще нужно правильно понять.

Возможно, для кого-то это утверждение выглядит парадоксально, поскольку при таком понимании прошлое смыкается с настоящим и даже, отчасти, с будущим. Но где смыкается? Не в самой истории как в течении событий и времени, захватывающих и нас и других, в котором одни поколения сменяют другие, а в нашем индивидуальном сознании, где история не столько прошлое, сколько настоящее, определяющее как мы живем и действуем. Впервые на такую точку зрения указал еще св. Августин. «В тебе, душа моя, – пишет он в «Исповеди», – измеряю я время… Только потому, что это происходит в душе, и только в ней существует три времени. Она и ждет, и внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она внимает, и уходит туда, о чем она вспоминает. Кто станет отрицать, что будущего еще нет? Но в душе есть ожидание будущего. И кто станет отрицать, что прошлого уже нет? Но и до сих пор есть в душе память о прошлом. И кто станет отрицать, что настоящее лишено длительности: оно проходит мгновенно. Наше внимание, однако, длительно, и оно переводит в небытие то, что появится» [24].

Когда Неретина, возражая К. Попперу, утверждавшему, что в истории не может быть никаких исторических законов, пишет, что такой закон есть мы сами как исторические существа, она, на мой взгляд, продолжает и линию Августина, и линию Дильтея. «По убеждению Дильтея, – отмечает П.П. Гайденко, – постигнуть, что такое жизнь, можно только путем изучения истории… В качестве первого категориального определения жизни, на котором основываются все остальные определения, выступает временность. Это подчеркивается уже в самом выражении «течение жизни»… для Дильтея познание себя в другом наилучшим образом может быть осуществлено путем обращения к истории культуры как сфере письменно зафиксированных проявлений жизни, сфере опредмеченных форм человеческой деятельности… Но, выбрав этот третий путь, отличный как от естественнонаучного познания, так и от художественного постижения, Дильтей тем самым вынужден разработать и третий метод – герменевтику» [25].

Итак, познание истории или жизнь в истории? Но можно ли исповедовать исторический образ жизни, не опираясь на исторические знания, на правильное изучение истории? И наоборот, можно ли правильно изучать историю, не живя в ней? Другая проблема, если исторический закон – мы сами как исторические существа, то, как это понять? Для продвижения в этих проблемах, обратим внимание на то, что и история, и философия, и искусство возникли в античности на фоне становления античной личности.

Существуют разные определения и характеристики личности. Мои собственные культурно-исторические и психологические исследования, суммированные в книге «Личность и ее изучение» [26], позволяют утверждать, что личности мы можем приписать три основные характеристики. Для личности характерно самостоятельное поведение человека, которое складывается, начиная с античной культуры, достигая осознания и предельно развитой формы в культуре Нового времени. Именно самостоятельное поведение заставляет человека изобретать такие схемы, которые задают новый мир и себя в этом мире. Вторая характеристика личности: она создает понятный ей мир, в котором может себя реализовать. Третья характеристика личности: человек как личность вырабатывает отношение к добру и злу, т.е. позиционируется в пространстве нравственности и морали. Одни люди приобщаются к благу и морали, которых придерживается общество, а другие ‒ или вообще отрицают эти этические реалии или нейтральны к ним. В связи с этим В.С. Библер характеризует личность еще и вот в каком отношении: она преодолевает культурную и социальную обусловленность [27].

Обратим внимание на вторую характеристику личности. Именно для того, чтобы понять, как жить в изменяющемся мире, а также, кто я в разных ситуациях и на разных этапах жизни, чтобы понять, что общего у меня есть со мною в прошлом и сегодня, св. Августин в «Исповеди» вводит «историю личности», которую затем в «Граде Божьем» переносит на мир, построив схему всемирной истории. Кардинальные трансформации личности в данном случае были связаны с тем, что Августин, будучи по духу античным человеком (философом, ритором, скептиком), решив приобщиться к христианской вере, с неимоверными усилиями преодолевал античные представления, приобщаясь к новым, христианским. При этом он менялся сам, и чтобы соответствовать этим трансформациям, вынужден был менять свои представление о мире.

Действительно, подумаем, каким образом вообще античная личность может помыслить свои собственные изменения и кардинальные изменения вне себя. Поскольку она действует самостоятельно и разрывает с традициями, постольку уже не может пользоваться привычными объяснениями, что, мол, боги все меняют. Как в этом случае объяснить изменения со мною и вне меня? Августин строит формальную схему: я в прошлом, я в настоящем и я в будущем – это один и тот же я; мир вчера, сегодня и завтра – один и тот же мир. Он отказывается, подобно манихеям, признать расщепление человека на доброго, ведомого богами, и злого, направляемого сатаной. Человек ‒ един, утверждает Августин, он может преодолеть сопротивление в себе «ветхого» начала, поскольку ведом Богом.

Но что объединяет эти разные состояния меня и мира? Еще греки ответили – история. При этом они еще не могли понять, что это за история, в чем ее сущность. Говоря, что имя истории Клио, родившейся от Зевса и богини памяти Мнемозины, греки считали, что для написания истории важно запомнить события и осмысленно их пересказать. Правда, на вопрос, какие события запоминать, они не смогли бы ответить. Вероятно, поэтому греческие истории были достаточно неопределенными, включая в себя самые разные происшествия. Только в средние века появился всеобщий эталон для всех историй ‒ история Христа, имевшая начало и конец и ясная в событийном отношении. С тех пор подлинная история ‒ это всегда история, имеющая начало и конец и ясная в событийном отношении (рождение и падение царства, походы Александра Македонского, жизнь цезарей, войны и прочее). Не о том ли самом пишет Светлана Неретина, утверждая, что миф ‒ это сказ о жизни, как она вообще бывает, история – сказ о том, как она бывает в конкретный промежуток времени, возникает и умирает?

Здесь может возникнуть естественный вопрос: что значит «ясная в событийном отношении», о любых ли событиях идет речь в исторических исследованиях. Из того, что я выше писал, различая событийную и несобытийную историографию, следует, что исторический подход, с одной стороны, предполагает описание и анализ событий, значимых для современного человека (историка или его читателя-пользователя), с другой ‒ описание и анализ любых ситуаций, факторов и условий, проливающих свет на первые события. Еще один вопрос: имеет ли смысл, например, писать историю России первой половины XIX, мало ли о каких событиях здесь может идти речь. Но, скажем, вполне осмысленна история декабристского восстания (здесь ясны и события и их начало, и отчасти конец). Сходное сомнение относительно всемирных историй. Спрашивается, где они начинаются и заканчиваются и о каких исторических событиях повествуют? Леопольд фон Ранке пишет: «Более или менее полное собрание истории отдельных народов еще не составило бы никакой всемирной истории, ибо оно потеряло бы из виду взаимосвязь вещей. Но задача всемирной истории как науки как раз и заключается в том, чтобы познать эту взаимосвязь, показать ход развития великих событий, которые связывают все народы и управляют ими. То, что такая общность имеется, является очевидным» [28]. Но, на мой взгляд, Ранке перепутал здесь историю с генезисом. Действительно, генезис ‒ это опирающаяся на исторические факты реконструкция развития некоторого явления (например, науки или культуры), а история, во-первых, тоже опирается на исторические факты, во-вторых, именно история определенных событий, имеющая начало и конец, в-третьих, это история значимая для нас современников.

Если знания, полученные в генезисе, могут квалифицироваться как научные, и в этом смысле для нас достаточно нейтральные (за исключением тех индивидов, которые верят в науку как в истину в последней инстанции, но таких не так уж много), то исторические знания для человека, исповедующего исторический образ жизни, не нейтральны, а предельно жизненны. Сочиняя собственную историю, на основе сочинений историков, такой человек приобщается к опыту жизни Других, уясняет корни своего бытия, подключается к коллективным смыслам и энергиям, на порядки превышающих индивидуальные. Вот, всего лишь один пример ‒ моего учителя Г.П. Щедровицкого. В книге «Я всегда был идеалистом» он вспоминает, что подростком обожал читать историческую литературу.

«В определенном смысле, ‒ пишет Щедровицкий, ‒ я жил историей XIX века, а книги Лависса и Рамбо были очень занятной подготовкой к пониманию реальных событий… вся сложная картина исторического анализа XIX века – его уровни, планы и срезы – стояли передо мной как живые» [29] <…> действительность моего мышления была задана и определена чтением большого количества книг… там в действительности мышления, существовало мое представление о себе и о своей личности… моя личность мною представлялась не в реальности ситуаций, в которых я на самом деле жил – двора, семьи, класса, школы, спортивной школы, непосредственных товарищей, а в действительности истории. Вот там и должна была помещаться, наверное, моя личность; там я, наверное, представлял ее себе каким-то образом, ну, может быть, не ее, но, во всяком случае, то, что должно быть сделано и совершено мною… для себя, в своих собственных проектах, устремлениях, ориентациях, я существовал только там, и только тот мир, мир человеческой истории, был для меня не просто действительным, а реальным миром, точнее, миром, в котором надо было реализовываться» [30].

Приобщившись к историческому образу жизни, Щедровицкий, заканчивая МГУ, выстраивает сценарий своей жизни. Для этого он сочиняет собственную историю событий, т.е. личную историю под себя.

«В начале 1952 года, ‒ пишет он, ‒ твердо решил, что основной областью моих занятий – на первое десятилетие во всяком случае, а может быть и на всю жизнь – должны стать логика и методология, образующие “горячую точку” в человеческой культуре и мышлении… я представлял себя прогрессором в этом мире. Я считал (в тогдашних терминах), что Октябрьская революция начала огромную серию социальных экспериментов по переустройству мира, экспериментов, которые влекут за собой страдания миллионов людей, может быть их гибель, вообще перестройку всех социальных структур…И определяя для себя, чем же, собственно говоря, можно здесь заниматься, я отвечал на этот вопрос – опять-таки для себя – очень резко: только логикой и методологией. Сначала должны быть развиты средства человеческого мышления, а потом уже предметные, или объектные, знания, которые всегда суть следствия от метода и средств… первую фазу всего этого гигантского социального и культурного эксперимента я понимал не аспекте политических или социально-политических отношений, а прежде всего в аспекте разрушения и ломки всех традиционных форм культуры. И я был тогда твердо убежден, что путь к дальнейшему развитию России и людей России идет прежде всего через восстановление, или воссоздание культуры – новой культуры, ибо я понимал, что восстановление прежней культуры невозможно. Именно тогда, в 1952 году, я сформулировал для себя основной принцип, который определял всю дальнейшую мою жизнь и работу: для того чтобы Россия могла занять свое место в мире, нужно восстановить интеллигенцию России…Я, действительно, до сих пор себя мыслю идеологом интеллигенции, идеологом, если можно так сказать, собственно культурной, культурологической, культуротехнической работы… Интеллигент обязан оставаться мыслителем: в этом его социокультурное назначение, его обязанность в обществе» [31].

Кстати, к истории как прошлому можно относиться по-разному, например, отождествляться с ним, поскольку там корни нашей жизни, или напротив, признавая эти корни, не следовать сложившейся традиции. «То, что я живу в тоталитарной системе, ‒ пишет Щедровицкий, ‒ я понял где-то лет в двенадцать. А дальше передо мной стоял вопрос ‒ как жить? Я понял одну вещь ‒ что я должен на все это наплевать, поскольку тоталитарная, нетоталитарная ‒ знаете, никакой разницы между ними нет по сути ... Когда я это понял, я дальше жил и работал. И обратите внимание, выяснилось, что это несущественно, в каких условиях вы живете, если вы имеете содержание жизни и работы. Иметь его надо! Нам ведь нужен этот тоталитаризм, чтобы мы могли говорить: “Вот если б я жил там! Я бы ох сколько натворил!” <…> Нет, если у вас что-то есть за душой, то вы можете развернуться и здесь. И вроде бы я есть живое доказательство этого, поскольку работаю-то я в философии ‒ все время. И оказывается ‒ можно работать! <…> Я ведь утверждаю простую вещь: тоталитаризм есть творение российского народа. Народа! И соответствует его духу и способу жизни. Он это принял, поддерживал и всегда осуществлял. Вот ведь в чем состоит ужас ситуации ...» [32].

Щедровицкий ‒ яркий пример человека, для которого характерен исторический образ жизни. Таких много, но значительно больше других, не захваченных исторической реальностью. Дильтей, вероятно, предполагал, что историческое бытие ‒ сущность каждого человека. Он прав, если считать, что все мы захвачены потоком исторических изменений и, одновременно, живя, действуя, этот поток образуем. Но вряд ли с Дильтеем можно согласиться, если рассматривать массы, а не индивидов, сознательно живущих в истории.

Если истории предполагают исторический образ жизни и смыкаются в определенном смысле с настоящим, то из такого понимания истории вытекает важное следствие. А именно, реконструкции истории не нейтральны, они, как правило, обусловлены теми или иными историческими образами жизни историков. В свою очередь, эти образы жизни складываются в культуре как разные типы и способы культурного существования. Вот яркая иллюстрация.

В книге Сергея Горяинова «Битвы алмазных баронов» утверждается, что современная форма развития социальных процессов представляет собой сознательное управление надправительственными, транснациональными элитами глобальными сырьевыми рынками и мировыми событиями (ценами, потребностями населения, принятием политических решений и пр.). С точки зрения автора книги, заговорщики ‒ это скорее средства и орудия такого управления, как говорится «не эти, так другие». Тем не менее, так сложилось исторически, что управляют миром англичане и американцы, причем не посредством своих правительств, а в лице политических клубов и элит [33].

Судя по тексту книги, Горяинов сторонник естественнонаучного подхода, поэтому он старается описать социальный механизм мирового процесса, выявить однозначные причины принятия политических и экономических решений, а в конце книги отваживается даже на прогнозы. Анализируя книгу, я предположил, что сам Горяинов принадлежит ко второму эшелону надправительственной элиты. В отличие даже от многих представителей надправительственных элит он понимает, что происходит на самом деле. Горяинов владеет знанием, которого нет у других. И как знающий, о чем писал еще Паскаль, сразу поднимается над природой, в данном случае ‒ над социальностью, элитой, и своей частной жизнью. Как понимающий ход и механизм мировой истории, он живет в высшей реальности, большими событиями. В этом смысле спасается, продлевая свою жизнь в бесконечность [34].

Горяинов не просто практик, специалист по информационной политике, он еще «специалист-плюс» (термин Л. Голубковой), т.е. человек, размышляющий о своей профессии, старающийся понять, что происходит, думающий над смыслом и совершенствованием своей работы. И не только, Горяинова можно считать своего рода социальным философом, создавшим оригинальную концепцию. Как социальный ученый и философ он стремится к ясности, уяснению механизмов и причин социальной эволюции. При этом науку и философию он понимает в естественнонаучном ключе, а социальную реальность преимущественно в экономическом плане.

Наконец, Горяинов, вероятно, скептик, человек, не верящий в разум и демократию. Он явный противник либеральной доктрины и марксизма. С его точки зрения, неравенство и манипулирование массами и целыми государствами ‒ естественные состояния современного мира. Бороться с этим не имеет смысла.

Короче, конспирологическая версия социальной истории нашей цивилизации Горяинова во многом обусловлена особенностями его личности, представляющей один из характерных для нашего времени трендов культуры.

Понимание истории как определенного способа жизни человека в настоящем влечет за собой важное требование к историческим текстам. Это должны быть не просто знания (хотя последние, конечно, предполагаются и даже обязательны), а что-то напоминающее художественное произведение. Ведь, чтобы прошлое начало в нас действовать, стало моментом нашей жизни, оно должно быть актуальным, живым. Научное знание редко дает такой эффект. А художественное произведение рассчитано именно на то, чтобы мы прожили определенные события, полноценно жили. Получается, что история в идеале должна напоминать искусство. Тогда я могу понять и непонятное для меня вначале утверждение Неретиной о том, что история изначально ‒ искусство. Однако не забудем, что история ‒ не только действует на человека как искусство, она опирается на исторические факты, разворачивает перед нами историю, ясную в событийном отношении, имеющую начало и конец, предъявляет нам знания о прошлом (в форме определенных версий, интерпретаций), полагает новую реальность в культуре. В свете сказанного, трактовка истории только как познания прошлого, только как исторических знаний, только как прошлого, конечно, же не состоятельна, что мы видим в том числе и по той путанице и противоречиям, которые имеют место в современной историографии.

5. Исторический план жизни социума

С развитием у людей страсти писать истории, меняется и сама жизнь культуры. Постепенно складывается третий аспект истории ‒ сообщества, общество и социальные институты, для которых история выступает важным моментом их жизни (первые два аспекта ‒ познание прошлого и исторический способ жизни личности). В данном случае можно предположить, что исторической «болезнью» заражались такие сообщества и институты, которые конституировали себя и начинали действовать как своего рода субъекты (личности). Вот одна иллюстрация ‒ действия государства, основанные, в том числе, на определенной исторической реконструкции прошлого.

Речь пойдет об атомных проектах США и СССР. Уже до второй мировой войны стало понятно, что на основе деления урана можно создать сверхмощное оружие. Дальше правительства обоих стран, выступающие в роли своеобразных сверхиндивидуальных субъектов, рассуждали примерно так. «История показывает, что страны, опережающие других в научном и техническом развитии, создают более совершенное оружие и побеждают». Наша цель победить. Следовательно, если мы сосредоточим свои усилия на развитии науки и промышленности (для СССР эта задача была на порядок более сложной, чем для США), на разработках атомного оружия, то сможем первыми (или вторыми) создать это оружие и победить. Другими словами, на основе реконструкции прошлого конструировалось и проектировалось будущее. Дальше оба правительства предпринимают сверхусилия для реализации этого замысла и разработанного на его основании проекта. При этом пришлось развивать исследования, создавать новые отрасли промышленности, не раз уточнять сам проект. Но в результате обоим странам удалось реализовать исходный замысел и будущее, которое только замышлялось и сценировалось, наступило как настоящее. Можно указать на три особенности этого дискурса. Во-первых, в данном случае будущее сознательно строится. Во-вторых, оно понимается как современный вариант прошлого. В-третьих, это строительство основывается на технологических достижениях (речь в данном случае идет о «технологии в широком понимании» и больших техносоциальных проектах [35]). В-четвертых, реализованное будущее понимается как локальное, т.е. это будущее характерно не для всех сторон жизни общества, а лишь некоторых; другое дело, что созданное локальное будущее часто начинает определять и другие стороны жизни.

Конечно, это уникальный случай. Вероятно, более характерно другое воздействие истории на жизнь народов и культуры: истории, которые пишут люди, способствуют не столько диалогу культур, сколько развитию торговли, коммуникаций и понимания, обмену этническим и национальным опытом, созданию предпосылок для процессов глобализации.

Завершая, не могу не отнестись к тезисам типа «история ничему не учит» или «история смысла не имеет». Возьмем конкретный пример. Прямо в наши дни в «Вольном историческом обществе» идет обсуждение доклада «Какое прошлое нужно будущему России». Приведу только заключение этого доклада.

«Программа изменения исторической политики в стране состоит не только в проектировании “возвращения истории историкам”, в профессионализации исторического дискурса, но и в отказе от мифологического сознания и пропаганды, замешанной на истории. Несмотря на то, что реализация такой программы во многом зависит от политических перемен в стране, просто сами по себе попытки изменения подхода к истории могут повлиять на вектор исторической политики <…>

Для начала необходимо расширение границ истории в ее профессиональном и массовом изводах. Это не должна быть история почти исключительно войн и государственной бюрократии, история череды побед и “эффективных”, но жестоких лидеров. Расширение ареала контрпамяти могло бы положительным образом повлиять на самосознание нации, на возращение критического, а значит, морального взгляда на историю собственной страны <…>

Нужны гуманизация истории, ее очеловечивание, а значит, ‒ необходима история свободы. И эта свобода из отрицательного “персонажа” должна превратиться в положительного. Иначе неизбежна дальнейшая архаизация массового сознания, чрезвычайно губительная для креативного потенциала нации, для развития страны <…>

Надо признать актуальность задачи, которая, казалось, была решена дважды – более полувека назад и четверть века назад, в оттепель и перестройку – десталинизации государства, общества, сознания. Образ жестокого правителя, символизирующего всепроникающее, но защищающее от внутренних и внешних “врагов” государство, ‒ одна из идеологических основ российской государственности сегодняшнего типа. Понятно, что так просто государство этот образ не “сдаст”. Но линия сопротивления авторитарной исторической политике проходит именно здесь <…>

Объективное понимание истории нужно и самой государственной власти, даже если рассуждать в терминах ее самосохранения. Уроки истории действительно существуют. И власть должна была бы быть заинтересованной в том, чтобы историю не подлаживали под идеологию ради того, чтобы удобнее было управлять большими массами людей. Характерна в этом смысле инициатива историков Найала Фергюсона и Грэхема Аллисона, предложивших (без особой надежды на реализацию идеи) создать совет историков при президенте США – не для того, чтобы заморачивать головы соотечественникам или оправдывать postfactum неудачную политику, а чтобы учитывать при принятии ключевых решений уроки истории и мнения историков. И тем самым избегать серьезных ошибок <…>

Искусственно культивируемая амнезия, мифологизация исторического сознания, унификация и упрощение взгляда на историю, превращение ее в прямом и переносном смыслах в единый учебник – понятные технологии политических манипуляций и апробированные практики государственного управления. Но это свидетельство не силы, а слабости государства, строящего фундамент своей легитимности исключительно из «кирпичей» прошлого <…>

Государство, чтобы почувствовать в себе силу, “мягкую силу”, разумеется, должно отказаться от своей мифологической функции. Отказаться от искусственной монополии на историю. Если угодно, отказаться и от исторической политики, применить здесь принцип laissez faire. Никакого развала чего бы то ни было не произойдет – даже власти ничего угрожать не будет. Лишь ментальный ландшафт страны нормализуется. Что важно для достойного принятия Россией вызовов XXI века. От объективного образа прошлого и в самом деле зависит способность нации проектировать будущее» [36]

Одно из направлений критики этого доклада состояло в том, что высказанные тезисы ‒ это всего лишь благие пожелания, непонятно, как их можно реализовать. Отчасти это верно, но только отчасти. Да, они нереализуемы, если этот доклад адресовать государству, а это, действительно, один из адресатов. Но, думаю, доклад адресован не государству, а прежде всего российскому обществу в лице думающих, порядочных, совестливых граждан, а также сообществу историков. Для этой, довольно обширной аудитории инициатива Вольного исторического общества имеет большой смысл. Она заставляет задуматься, увидеть по-новому, заряжает сознание, что создает предпосылки для ответственности и поступка. Перефразируя Михаила Бахтина, можно сказать так: «История и жизнь не одно, но должны стать в нас единым, в единстве нашей ответственности».

 
ПРИМЕЧАНИЯ

[21] Розин В.М. Демаркация науки и религии. Анализ учения и творчества Эмануэла Сведенборга. М.: ЛКИ, 2007. 168 с.
[22] Розин В.М. Мышление и творчество. М.: ПЕР СЭ, 2006. 360 с.
[23] Радзинский Э.С. Сталин. М.: Вагриус, 1997. 720 с.
[24] Августин. Исповедь // Августин Аврелий. Исповедь. Петр Абеляр. История моих бедствий. М.: Республика, 1992. С. 173, 174, 176.
[25] Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному: Новая онтология ХХ века. М.: Республика. 1997. С. 396-398.
[26] Розин В.М. Личность и ее изучение. М.: Либком, 2012. 232 с.
[27] Библер В.С. Образ простеца и идея личности в культуре средних веков // Человек и культура. М.; Наука, 1990. 241 с.
[28] Всемирная история // Краткая философская энциклопедия. / под ред. Е. Ф. Губского и Г. Б. Кораблевой. М.: Прогресс, 1994. 546 с.
[29] Щедровицкий Г.П. Я всегда был идеалистом. М.: Путь, 2001. С. 106.
[30] Там же. С. 146, 148.
[31] Там же. С. 288, 302, 303.
[32] Щедровицкий Г.П. Философия у нас есть! [Электронный ресурс]. URL: http://www.metodolog.ru/00142/00142.html
[33] Горяинов С.А. Битвы алмазных баронов. М.: Алгоритм, 2013. 288 с.
[34] Розин В.М. Управление глобальными рынками и мировыми событиями англо-американской надправительственной элитой (конспирологический дискурс: по книге Сергея Горяинова «Битвы алмазных баронов») // Политика и общество. 2015. № 7. С. 952-963.
[35] Розин В.М. Техника и технология. От каменных орудий до роботов и Интернета. Йошкар-Ола: ПГТУ, 2016. C. 122-123.
[36] URL: https://komitetgi.ru/analytics/3076/

© Розин В.М., 2017

Статья поступила в редакцию 25 марта 2017 г.

Розин Вадим Маркович,
доктор философских наук, профессор,
ведущий научный сотрудник
Института философии РАН
e-mail: rozinvm@gmail.com