А.Я. Флиер

Непреодолимый барьер систематизации:
поля науки и обочины публицистики

Аннотация: В статье рассматривается проблема различий в научной систематизации эмпирического материала, членящего разные области знания на научные дисциплины. В этой связи автором показывается научная несостоятельность культурологических исследований искусства, как не соответствующих критерию определенности и единства оснований систематизации.

Ключевые слова: Науки о культуре, искусствознание и культурология, основания систематизации, наука и публицистика.
 

 

Проблема объектно-предметно-проблемных границ культурологии остается одной из наиболее активно обсуждаемых на протяжении всей полувековой истории этой науки. Ее можно разделить на два вопроса:

а) Каковы наиболее специфические характеристики культурологии как системы знаний о культуре, принципиально отличающие ее от иных наук?

б) В какой мере культурология (которая, как известно, не открывает новых эмпирических артефактов, а заимствует их из смежных наук) имеет право вторгаться на традиционную «научную территорию» иных дисциплин?

Я позволю себе поделиться своими размышлениями на этот счет.

Начать следует с того, что культура является наиболее сложным и многофункциональным феноменом социального бытия людей, и поэтому аналитическое описание и осмысление ее свойств непосильно одной науке. Изучением культуры в качестве основного предмета познания занимаются несколько наук. В этом ряду могут быть перечислены:

• философия культуры, осмысливающая культуру как наиболее общую форму социального бытия и сознания человека;

• история культуры, изучающая культуру в многообразии ее исторических проявлений;

• этнология (антропология), изучающая культуру в многообразии ее территориально-этнических проявлений;

• культурология, изучающая культуру как нормативную форму социальной деятельности и взаимодействия;

• лингвистика, изучающая язык как нормативную форму социальной и культурной коммуникации;

• филология, изучающая функционирование культуры в вербальных текстовых формах;

• искусствоведение, изучающее функционирование культуры в художественно-образных формах;

• мифология и религиоведение, изучающие функционирование культуры в образно-мистических формах;

• археология, изучающая культуру, воплощенную в материальных артефактах.

Некоторые науки исследуют культуру фрагментарно в более частных ее проявлениях (история, социология, психология, педагогика и др.).

Все эти науки различаются разным ракурсом взгляда и пониманием культуры. Они выделяют и анализируют разные аспекты функционирования культуры – в основном социально-нормативные и образно-символические, актуальные для каждой из них. Но главное отличие заключается в разных основаниях систематизации эмпирического культурного материала, специфичных для каждой науки в соответствии с ее проблемным полем и познавательными целями и задачами. Будущий ученый, получая специальное образование, осваивает системное видение материала, характерное именно для его профиля, как правило, плохо применимое в рамках другой, пусть даже очень близкой научной специальности. Этот барьер разных оснований систематизации, разделяющий науки разными познавательными целеустановками, представляется принципиальным и непреодолимым.

Научная систематизация обычно строится на измерении или оценке каких-то количественных показателей, выявляемых в содержании, формах или порядках социального функционирования изучаемого объекта, и выстраивании лестницы возрастания или убывания этих показателей, что измеряется как в статике, так и в динамике их изменчивости. В частности очень важными показателями являются частотность и устойчивость использования того или иного феномена в социальной практике. В языке – это частота употребления каких-то слов или число синонимов какого-то понятия. В социальном поведении человека – это частота определенных поступков, повторяемость решений, основанных на каких-то ценностных предпочтениях. В искусстве – это устойчивое воспроизводство некоторых сюжетов и образов. Высокой устойчивостью и повторяемостью традиционных форм обрядов и ритуалов отличаются все религии. Здесь какие-либо новации появляются крайне редко.

Как правило, проведение точных статистических измерений такой повторяемости бывает затруднено или вообще невозможно, и ученые основываются на умозрительных оценках очевидного преобладания одних артефактов или практик над иными, используемыми не столь часто. Особенной познавательной эффективностью отличается изучение этой частотности в динамике развития какого-либо явления или процесса во времени, что позволяет выявить наиболее значимые тенденции этой динамики. Систематизация, основанная на оценках частоты и устойчивости повторения каких-то форм социальной активности людей, называемых «культурой сферы деятельности», характерна для культурологии [1]. Анализ тенденций социокультурной динамики воспроизводства форм деятельности и ее продукции (как в истории, так и в современности, как в общечеловеческом масштабе, так и в частных проявлениях) может быть назван основной познавательной целью культурологии как науки.

Первоочередная методологическая задача культурологии заключается в разделении артефактов культурно типичного характера (имеющих относительно широкое распространение и высокую частоту употребления) и ограниченного социально феноменального характера (лишь временами встречающихся в социальной практике). Например, приветствуя друг друга при встрече, люди обычно желают друг другу здоровья или доброго дня (на любых языках). Это наиболее типичные формы ситуативного поведения. Другие формы приветствия употребляются тоже, но они не столь распространены и частотны, что дает основания для разделения форм приветствия на культурно типичные и социально допустимые. Объектами культурологических исследований по преимуществу бывают именно культурно типичные явления. Учеными анализируются причины, по которым тот или иной поведенческий, мыслительный или речевой акт стал культурно типичным, масштабы его распространенности и частоту использования, а также опыт его тиражирования и пропагандирования в литературе и искусстве, в религиозных текстах, в этнографических обычаях и обрядах, в философии, идеологии и т.п. Творческие новации, как правило, начинаются с интерпретирования культурно типичных образцов и лишь со временем развиваются в абсолютно оригинальные решения.

Это не единственный, но, безусловно, преобладающий принцип систематизации материала в культурологии. Согласно ему, наиболее культурно типичным признается то, что имеет наибольшее распространение и частоту употребления в социальной практике. Например, экспрессивная лексика представляет собой характерную черту русской культуры и обладает высокой частотностью использования, сколько бы ее не пытались запретить законодательно. Культуру запретить невозможно.

Но такие основания систематизации не применимы в иных науках. В частности этот принцип совершенно не работает в искусствоведении при оценке стилевых черт художественной продукции, ее качества и мастерства ее исполнителей. Подсчитывать частотность повторения образа Джоконды в творчестве Леонардо да Винчи, как минимум, бесполезно (хотя иногда в творчестве того или иного художника встречаются «сквозные» образы, повторяющиеся в нескольких произведениях; но каждый раз это обусловлено самостоятельными причинами). Искусствоведение систематизирует художественный материал по другим основаниям, в первую очередь по его жанрово-стилевым характеристикам (это не единственное, но главное основание).

Непонимание этой особенности структурирования научного знания проявляется в частности в спорах о том, насколько глубоко культурологи в своих научных изысканиях могут затрагивать проблемы искусства. Ведь существуют специальные науки, изучающие искусство – искусствознание (в нескольких видовых дисциплинах) и эстетика, предметно-тематическая компетенция которых, как минимум, заслуживает уважения. Разумеется, никто не собирается запрещать культурологам изучать художественную культуру. Всякий ученый исследует то, что хочет. Но можно ли квалифицировать взгляды культуролога на искусство как научные при том, что они базируются на совершенно ином содержании специального образования и иных основаниях систематизации и обобщения материала, далеких от методологии искусствознания и эстетики, сложившейся за несколько веков?

Это вовсе не означает, что взгляды культуролога на искусство чем-то плохи. Они просто другие, мало связанные с проблемами функционирования искусства в его живой практике. Искусствознание всегда стремилось помочь художнику в рефлексии того, что он делает, в интеллектуальном осмыслении стоящих перед ним творческих задач. А может ли интерпретация искусства культурологом помочь решению творческих проблем художника, его поиску новых образных решений? Позволю себе в этом усомниться. Культуролог в принципе и не ставит перед собой таких задач. Его интерпретация искусства является просто интеллектуальной игрой, новым оригинальным обобщением знаний об искусстве, не преследующим каких-либо прагматических целей развития самого искусства и художественного творчества. При этом никто не подвергает сомнению допустимость такой игры и потенциал ее объяснительных возможностей. Но это рассчитано не на профессионалов, а на развлечение любителей.

Чтобы проиллюстрировать различие в понимании сути искусства искусствоведом и культурологом приведу показательный пример. Итальянское Возрождение породило не только шедевры изобразительного творчества и архитектуры. В истории оно отмечено еще и появлением дуэли. Дуэль принципиально отличается от рыцарского турнира – состязания по существу спортивного, не преследовавшего цели смертельного исхода для соперников, хотя нередко приводившего их к гибели или тяжелому увечью. Дуэль же – это не спорт, а защита личного человеческого достоинства участников поединка, целью которого, как правило, является физическое устранение обидчика.

Искусствоведу трудно понять, какая смысловая связь может быть найдена между живописными женскими образами Боттичелли или Рафаэля и поединком Ромео и Тибальда (в «Ромео и Джульетте» Шекспира). А для культуролога эта связь совершенно очевидна. Новое время породило новый тип человеческой личности (как дворянство шпаги – noblesse d’épée, так и успешных предпринимателей – буржуа), гордящейся не происхождением от знатных предков, а собственным профессионализмом, исполненной личного достоинства и готовой защищать это достоинство с оружием в руках. И у этой личности, добившейся жизненного успеха своими руками, здесь и сейчас, сформировался совершенно иной эталон привлекательной женщины – не добродетельной матроны (вневременной небесный идеал), воспетой поэтами Средневековья, а земной сексуальной красавицы (женщины здесь и сейчас), живописный образ и типаж которой разрабатывали художники Возрождения.

Искусствовед же интерпретирует образы искусства Возрождения на совершенно иных основаниях, связанных в большей мере с процессами развития стилистики, возрастания изобразительного мастерства художников, совершенствованием их профессионализма, техники и т.п. С позиций искусствоведа женские образы эпохи Возрождения «похорошели», главным образом потому, что художники стали лучше рисовать, лучше работать с перспективой, со светотенью и пр. И хотя суждение культуролога многое объясняет с точки зрения социальной истории, но с точки зрения изучения истории искусства и профессиональной подготовки будущих художников объяснение искусствоведа, несомненно, продуктивнее.

Именно поэтому интерпретации искусства культурологами не могут быть названы наукой об искусстве, ибо они не затрагивают проблем развития образных систем (во всех видах и жанрах искусства) и профессионального художественного мастерства. Культурологические интерпретации – это фрагментарные, порой интересные, но по большей части бессистемные наблюдения любителей (разумеется, речь не идет о культурологах, имеющих специальное художественно-теоретическое образование; но их единицы). Такие непрофессиональные наблюдения уже давно имеют свое устоявшееся название – публицистика. Когда астроном рассуждает о литературе, а филолог о движении небесных тел. Подобные рассуждения имеют полное право на существование, нередко содержат нетривиальные частные оценки и пользуются общественным спросом. Только не нужно называть это наукой. Это именно публицистика – суждения эрудированных любителей.

При этом самое главное заключается не в том, что любитель хуже специалиста знаком с эмпирической фактурой той или иной познавательной сферы. Бывает и так, что он держит в памяти больше имен и произведений или других артефактов, чем иной специалист. Но главное – это то, что любитель не в состоянии провести систематизацию материала в том проблемном ключе и на тех основаниях, которые исторически сложились в данной области знания и отражают познавательные задачи соответствующей науки.

В этой связи представляется очень показательным то, что некоторые культурологи, используя слово «культура», контекстуально имеют в виду исключительно искусство и ничего более (например, Н.А. Хренов [2]). Это дезориентирует читателя, поскольку идеи автора, будучи вполне продуктивными по отношению к искусству, совершенно не применимы к феноменам этнической культуры, социальной культуры, религиозной культуры, политической культуры и т.п. Ради чего осуществляется такая подмена понятий, остается загадкой. Отождествление искусства со всей культурой очень опасно. Искусство является наиболее специфичным сегментом культуры, и многие закономерности, определяющие развитие остальной культуры (систем языка, обычаев, ритуалов, миропредставлений и др.), для искусства не актуальны. И наоборот. Именно поэтому системные знания об искусстве и системные знания о культуре стихийно «разошлись» по разным наукам. Конечно, в отсутствие системности их можно мешать, как угодно. Но это будет уже не наука.

Я полагаю, что можно быть хорошим специалистом-практиком в какой-либо области, не имея профильного образования, а основываясь на богатом практическом опыте работы в этой сфере. Но заниматься наукой без специального образования в соответствующей области, не владея навыками систематизации материала, специфичными для этой сферы знания, нельзя. Такова органическая природа науки. Конечно, ученые-культурологи старшего поколения не имеют специального культурологического образования, являясь представителями разных гуманитарных наук. Но именно они разрабатывают систему научных критериев культурологического знания, находящегося еще в стадии становления, закладывают основы академизма культурологической науки, определяют базовые основания систематизации эмпирического материала. И они же первыми овладевают этими принципами. Научная успешность ученого-культуролога сегодня в большой мере связана с его участием в формировании параметров академизма в культурологии.

Вхождение неофита в науку начинается с усвоения понятийно-категориального аппарата (специальной терминологии) и овладения им академическими навыками научной систематизации исследуемого материала. Традиционной проверкой этого умения являются кандидатские диссертации и вся система квалификационных требований к ним. Диссертант в первую очередь должен показать, что он овладел методами систематизации материала в полном соответствии с профессиональными нормами данной научной специальности. Науки различаются между собой не столько объектами познания, сколько основаниями систематизации материала, различие между которыми определяет параметры предмета и проблематики исследований, и составляют специфику той или иной области знания [3].

Самостоятельный вопрос связан с так называемыми «стыковыми зонами», существующими в точках пересечения смежных наук, работа в которых сейчас оценивается как наиболее перспективная. В науках о культуре можно выделить несколько таких стыковых зон. Их характерной особенностью является то, что научные направления, покрывающие эти «стыки», возникли не в ходе органичного взаимодействия смежных наук, а самостоятельно как области специальных исследований и лишь в процессе своего развития стали областями знания, заполняющими эти промежуточные пространства.

Это, во-первых, семиотика, родившаяся в недрах лингвистики как наука о знаках. Но поскольку понятие «знак» шире, чем только система вербальных языков, и включает еще иные объекты, в первую очередь визуальные, такие, как иконические знаки, индексы, символы и др. [4], семиотика постепенно стала направлением, заполняющим стыковую зону между лингвистикой и искусствознанием, а со временем и культурологией. Систематизация материала в семиотике осуществляется по особым семиотическим основаниям (разным вариантам соотнесенности значений и смыслов символических объектов и алгоритмам их дешифровки сознанием).

Во-вторых, это социология культуры, сложившаяся в недрах социологии в целях описания культурного разнообразия социальных феноменов. Однако за последние десятилетия социология культуры интегрировалась в культурологию, став, наряду с общей теорией культуры, одним из базовых направлений этой науки, одновременно покрывая «стык» культурологии с социологией [5]. Сейчас социология культуры сконцентрирована в основном на анализе социальной неоднородности культуры. А систематизация исследуемого материала сместилась от социологических к культурологическим основаниям (впрочем, в обеих науках основания систематизации очень близки: в социологии – это устойчивое преобладание одних социальных предпочтений над другими, а в культурологии – устойчивое и высоко частотное повторение определенных социокультурных артефактов).

И, в-третьих, это социология искусства, сложившаяся параллельно в искусствознании в целях исследования внешних, экстрахудожественных факторов формирования художественных образов и в социологии в целях познания принципов функционирования искусства в обществе (в советской науке это воплотилось в марксистском «социологизаторстве» в объяснении художественных явлений) [6]. Однако со временем стало понятным, что систематизация интересующего социологию искусства материала на искусствоведческих основаниях (по жанрово-стилевым признакам) познавательно мало эффективна, и такая систематизация стала проводиться преимущественно на социологических основаниях (по преобладанию социальных предпочтений).

Культурологическое рассмотрение художественных явлений тяготеет главным образом именно к социологии искусства. Оно тоже изучает внешние, социальные факторы порождения художественных образов и форм. В последнее время в отраслевой культурной среде активизируется суждение о том, что культурология должна стать «другим искусствоведением», реанимирующим социологию искусства, находящуюся в кризисе в связи с кризисом всей марксистской методологии. Но… Для решения этой задачи культурологии недостает осмысленной систематизации художественного материала на социологических основаниях. Впрочем, и систематизация на культурологических основаниях по частотности использования тех или иных художественных образов и форм встречается не часто. Большинство культурологических разработок по искусству страдает отсутствием единых оснований систематизации анализируемого материала, т.е. по определению является не научными, а именно публицистическими текстами, о чем говорилось выше.

Показательно, что культурологические исследования искусства практически никогда не являются описанием и анализом новых еще не введенных в научный оборот артефактов. Для такого анализа нужно владеть специальными профессиональными знаниями в области теории и истории искусства, которыми обладают именно искусствоведы. А культурологи занимаются в основном переосмыслением хорошо известного материала, что требует не специальных знаний, а умственной склонности к оригинальным интерпретациям. На высшем квалификационном уровне такие новые интерпретации можно назвать философией культуры или эстетикой (см., например, новую книгу Е.Н. Шапинской [7]), но, как правило, это не более, чем околонаучная публицистка.

При этом я вовсе не утверждаю, что публицистика – это плохо. Напротив, искусствоведческая публицистика является «другим взглядом» на искусство и нередко содержит в себе интереснейшие наблюдения и смысловые открытия. Но я призываю называть вещи своими именами, не квалифицировать «талантливое любительство» в качестве науки и не ставить его в один ряд с академическим искусствоведением, основанным на специальном знании. Таким знанием культурологи не обладают и не могут качественно систематизировать художественный материал в эффективном познавательном ракурсе так, как искусствоведы. Это «научная территория» именно искусствоведов, а остальные здесь только посетители, чьи взгляды бывают интересными, но не системно научными.

Впрочем, когда искусствоведы начинают судить о культуре как социальном феномене, это оказывается еще ужаснее…

Не садитесь не в свои сани, господа ученые!
 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Флиер А.Я. Феномен культурологии: опыт новой интерпретации // Обсерватория культуры. 2011. № 2. С. 4-19.
[2] Хренов Н.А. Империя и культура // Хренов Н.А. Избранные работы по культурологии. М.: Согласие-Артём, 2014; Хренов Н.А. Кризис медиа в контексте кризиса культуры [Электронный ресурс] // Культура культуры. 2014. № 1. URL: http://cult-cult.ru/krizis-media-v-kontekste-krizisa-kulitury/ Дата обращения 02.02.2014 и др. работы этого автора.
[3] Культурология. Учебник для студентов технических вузов. Авт. коллектив / под ред. Н.Г. Багдасарьян. М.: Высшая школа, 2012; Флиер А.Я. Культура познания как феномен коллективной психологии [Электронный ресурс] // Культура культуры. 2014. № 4. URL: http://cult-cult.ru/culture-of-learning-as-a-phenomenon-of-collective-psychology/. Дата обращения 10.11.2014.
[4] Об этом см.: Пирс Ч.С. Избранные философские произведения. М.: Логос, 2000.
[5] См., например: Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. Учебное пособие для студентов вузов. М.: Логос, 2000.
[6] Об этом см.: Вопросы социологии искусства. Л.: Искусство, 1980.
[7] Шапинская Е.Н. Музыка как проблемное поле человеческого бытия // Шапинская Е.Н. Избранные работы по философии культуры. М.: Согласие-Артём, 2014.
 

 

© Флиер А.Я., 2015

Статья поступила в редакцию 14 ноября 2014 г.

Флиер Андрей Яковлевич,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
Российского НИИ культурного
и природного наследия им Д.С. Лихачева
e-mail: andrey.flier@yandex.ru