Аннотация: В статье рассматривается вопрос о том, что понимание смысла происходящего в истории всякого общества требует в первую очередь установления типа доминирующей социальности в комплексе характеристик этого общества, что в свою очередь явится основанием для осуществления экзистенциального выбора и определения предпочитаемого пути социального развития.

Ключевые слова: современность, смысл существования, экзистенциальный выбор, путь развития, будущее, тип социальности.
 

Многие философы отмечают потерю смысла современной жизни, почти в каждой сфере. Возьмем для примера образование. Жизнь кардинально изменилась, будущее не просматривается или оно неопределенно. Не понятно, какие требования будут предъявляться к человеку в ближайшей перспективе, что собой вообще будет представлять человек при том, что педагогика продолжает идти своим традиционным путем, готовя человека прошлого и позапрошлого веков.

Но авторы доклада «Будущее высшей школы в России: экспертный взгляд» Сибирского федерального университета видят ситуацию совершенно иначе. Они считают, что есть столбовая дорога развития цивилизации и Россия должна выйти на нее. Не важно, что эта дорога предполагает деградацию и разрушение сложившейся российской системы хозяйства и образования, зато, верят они, будет построена новая, более эффективная и отвечающая современным реалиям система. Ну да, соглашаются авторы доклада, она соответствует реалиям западного и американского общества, однако, такова современность, ‒ утверждают они. В соответствие с этими непосредственными убеждениями и реформируется российская экономика и институты. В том числе и образование. ЕГЭ, бакалавриат и магистратура, федеральные, национальные, исследовательские и предпринимательские университеты, сокращение и укрупнение университетов и институтов, ориентация на программирование, исследование и проектирование, на знания и познание  и др. Предполагается (прежде всего, западными предпринимателями, но и нашими реформаторами образования), что российский выпускник, получив подобное образование, сможет хорошо вписаться в западное производство. Таким образом, получается, что современная реформа российского образования работает, главным образом, на заграницу [1].

Прежде чем дальше обсуждать смысл современной жизни, подумаем, что такое вообще смысл. Исходное значение понятия смысл относится к семиотике и герменевтике. Считается, что любой текст обладает смыслом, который можно выявить. Смысл позволяет понять текст; это эквивалентно утверждению, что именно непонимание текста заставляет выявлять его смысл. Смысл и понимание ‒ две стороны одной монеты, но если понимание характеризует работу читателя (слушателя, зрителя), то смысл − основание, позволяющее этому пониманию состояться, причем как определенному (в этом отношении смысл понимается как задающий структуру текста).

Еще одно представление, кажущееся очевидным, что смысл принадлежит тексту, так сказать, его однозначное внутреннее содержание. Но вряд ли это так. В одном и том же тексте можно выявить разные смыслы, причем видно, что их характер обусловлен подходом и способом реконструкции смысла, которые разные у исследователей, пытающихся понять текст. Возьмем для примера «Пир» Платона.

Кажется, что речь в этом тексте идет именно о любви, ведь все герои диалога рассказывают и рассуждают о любви. Если иметь в виду современную науку, то «Пир» можно понять как самую первую попытку построить теорию любви (науку о любви), в этом его смысл. Но в комментариях к «Пиру» А.Ф. Лосев пишет совсем другое: «Что касается «Пира», то Платон использует здесь, по крайней мере, одну очень важную возможность, а именно толкует идею вещи как предел ее становления... Вот это толкование идеи вещи как ее бесконечного предела и составляет философско-логическое содержание «Пира»... будучи поэтом и мифологом, будучи ритором и драматургом, Платон облек это вечное стремление вещи к пределу в то, что из всех бытовых областей больше всего отличается бесконечным стремлением, и стремлением максимально напряженным, а именно отнес его к области любовных отношений: любовь ведь тоже есть вечное стремление и тоже всегда имеет определенную цель, хотя и достигает ее весьма редко и ненадолго» [2].

Получается, что любовь только материал для обсуждения совершенно другой темы ‒ понятия предела. Правда, зачем тогда так много разговоров не на тему? Однако известный историк античной философии П. Адо считает, что «Пир» ‒ это разговор и не о любви и не о пределе, а о том, что такое философ. «Как и в «Апологии», ‒ пишет Адо, ‒ теоретическая часть сведена здесь к минимуму: лишь на некоторых страницах, впрочем, чрезвычайно важных, речь идет о созерцании Прекрасного; в основном же диалог посвящен описанию образа жизни Сократа, который предстает как образец философа. Определение философа, сформулированное в ходе диалога, приобретает при этом наглядный смысл... По ходу диалога, и особенно в речах Диотимы и Алкивиада, в облике Эрота и Сократа появляются все новые и новые общие черты. И если под конец они и вовсе сближаются, то причина этого проста: и Эрот, и Сократ воплощают в себе, первый ‒ в мифологической форме, второй ‒ исторически, образ философа. Таков глубинный смысл диалога» [3]. Итак, мы обнаружили по меньшей мере три разных «глубинных смысла» платоновского «Пира» (а на самом деле их существует значительно больше). У читателя может возникнуть вопрос: кто же прав?

С точки зрения герменевтики, правы все, поскольку смысл не является натуральной принадлежностью текста, он выявляется в реконструкции текста, которая ведется с разными целями и разными способами. Одни исследователи хотят просто понять непонятный текст, другие выявить позицию и работу его автора, третьи, понять текст таким образом, чтобы это понимание подтверждало их концепцию (текста или явления, стоящего за ним), четвертые, чтобы опровергнуть понимание других исследователей, пятые, шестые и т.д. [4] Число разных интерпретаций сложного текста может быть весьма значительным; например, серия офортов Гойи «Капричос» насчитывает почти триста реконструкций и интерпретаций. 

Здесь, правда, нужно различить методологическую позицию, в которой мы обсуждаем, что такое смысл и как он получается (эта позиция претендует на объективное изображение действительности [5]), и, так сказать, «заимствованную позицию» того, кто смысл обнаруживает (как в примере выше, Лосева или Адо). В методологической позиции обнаружение смысла трактуется как его реконструкция, а в заимствованной именно как его открытие в тексте. 

Из герменевтики представление о смысле было перенесено в другие дисциплины (например, в учения о деятельности и жизнедеятельности, что позволило говорить о смысле действия или поступка), а также в сферу обсуждения сущности жизни человека, в последнем случае стали говорить о смысле жизни. Но опять же стоит различать обычное значение смысла ‒  думать, мыслить, разговаривать о жизни (см. этимологию этого слова) ‒ и научное, герменевтическое понимание. Если первое значение появилось уже в античной философии и литературе, то второе достаточно позднее, относится только к XIX веку. Смысл жизни во втором значении ‒ это именно реконструкция жизни, обнаружения ее основания, позволяющего понять течение и события жизни. Как правило, подобная реконструкция напрашивается в ситуации непонимания жизни, признания ее неправильности. Обнаружение или обсуждение смысла жизни подсказывает, как жизнь можно изменить, как жить правильно.

Пожалуй, впервые, но в мифологической форме, смысл жизни обсуждает Платон. В «Государстве» он описывает перипетии душ в загробном мире. Вроде бы судьба человека полностью определяется богами загробного мира, однако, выбор дальнейшей судьбы (жребия), а, мы бы сегодня сказали, смысла жизни, трактуется Платоном сознательная работа человека (обдумывание им своей жизни). «После этих слов прорицателя сразу же подошел тот, кому достался первый жребий, он взял себе жизнь могущественного тирана (выше богиня судьбы Лахесис, бросавшая в толпу душ жребии, сказала: «Добродетель не есть достояние кого-либо одного, почитая или не почитая ее, каждый приобщается к ней больше или меньше. Это – вина избирающего, бог не виновен». – В.Р.). Из-за своего неразумия и ненасытности он произвел выбор, не поразмыслив, а там таилась роковая для него участь – пожирание собственных детей и другие всевозможные беды. Когда же он потом, не торопясь, поразмыслил, он начал бить себя в грудь, горевать, что, делая свой выбор, не посчитался с предупреждением прорицателя, винил в этих бедах не себя, а судьбу, богов – все что угодно, кроме себя самого…Случайно самой последней из всех выпал жребий идти душе Одиссея. Она помнила прежние тяготы и, отбросив всякое честолюбие, долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенного человека, далекого от дел; наконец, она насилу нашла ее, где-то валявшуюся, все ведь ею пренебрегли, но душа Одиссея, чуть ее увидела, с радостью взяла себе» [6].

А вот современный вариант размышления о смысле жизни, моего учителя Георгия Петровича Щедровицкого. В начале 1952 года, рассказывает Щедровицкий, «я твердо решил, что основной областью моих занятий  – на первое десятилетие, во всяком случае, а может быть, и на всю жизнь – должны стать логика и методология, образующие “горячую точку” в человеческой культуре и мышлении…я представлял себя прогрессором в этом мире. Я считал (в тогдашних терминах), что Октябрьская революция начала огромную серию социальных экспериментов по переустройству мира, экспериментов, которые влекут за собой страдания миллионов людей, может быть их гибель, вообще перестройку всех социальных структур… И определяя для себя, чем же, собственно говоря, можно здесь заниматься, я отвечал на этот вопрос – опять-таки для себя – очень резко: только логикой и методологией. Сначала должны быть развиты средства человеческого мышления, а потом уже предметные, или объектные, знания, которые всегда суть следствия от метода и средств…первую фазу всего этого гигантского социального и культурного эксперимента я понимал не аспекте политических или социально-политических отношений, а прежде всего в аспекте разрушения и ломки всех традиционных форм культуры (вот почему Щедровицкий третировал традиционную культуру! – В.Р.). И я был тогда твердо убежден, что путь к дальнейшему развитию России и людей России идет прежде всего через восстановление, или воссоздание культуры – новой культуры, ибо я понимал, что восстановление прежней культуры невозможно. Именно тогда, в 1952 году, я сформулировал для себя основной принцип, который определял всю дальнейшую мою жизнь и работу: для того чтобы Россия могла занять свое место в мире, нужно восстановить интеллигенцию России…Я, действительно, до сих пор себя мыслю идеологом интеллигенции, идеологом, если можно так сказать, собственно культурной, культурологической, культуротехнической работы… Интеллигент обязан оставаться мыслителем: в этом его социокультурное назначение, его обязанность в обществе» [7].

Не правда ли, замечательное самоопределение и выявление смысла собственной жизни! Думаю, не утерявшее силу и значение в наши дни [8]. Однако этот текст одновременно позволяет лучше понять, что выявление смысла представляет собой именно реконструкцию и, кстати, смысл относится не ко всей жизни, как это обычно, декларируется, а только к определенному его этапу. Действительно, данные воспоминания Щедровицкого сделаны много лет спустя начала пятидесятых, не совпадают с другими самоопределениями его жизни, предполагают переосмысление своей жизни, причем, думаю, неоднократное.

Вряд ли для человека творческого и проходящего разные этапы своей жизни, имеет смысл говорить о смысле всей жизни целиком, притом в единственном неизменном числе (вспомним жребии душ Платона). Мы, конечно, может полагать и обнаруживать такой смысл, но вряд ли он реально существует.

Так что же вообще не стоит говорить о смысле жизни? Безусловно, стоит, но понимать это нужно иначе. Не поиск единственного смысла всей жизни от начала до самого конца, а конституирование разных смыслов жизни или жизнедеятельности в конкретных ситуациях, относящихся к разным периодам (культурам) жизни. Причем, опять же, не в плане незаинтересованного поиска (интересно, какой это смысл мною движет?), а с точки зрения разрешения конкретных жизненных или экзистенциальных проблем и противоречий.

В настоящее время перед нами стоят проблемы поистине экзистенциальные: в стране идут бессмысленные реформы и нужно, как писал Киркегор, осуществить не формальный, а «космический» выбор. Но экзистенциальный выбор предполагает ясное видение реальности и будущего. Если же, как в настоящее время, ни то ни другое не просматривается, то осуществить выбор становится затруднительным. Чтобы пояснить это утверждение, расскажу об экзистенциальном выборе, который мне пришлось осуществить уже в далекие времена 1960-х годов. Вот эта история.

Диссертацию я писал без научного руководителя, обобщив исследования, которые вел почти 15 лет. Работа называлась «Логический анализ математических знаний», и была посвящена генезису формирования «Начал Евклида». Защита прошла вполне успешно, друзья даже говорили, что блестяще. Как на грех, кажется, за полгода до защиты Г.П. Щедровицкого исключили из партии за то, что он подписал письмо-протест по делу Даниэля и Синявского и, главное, не захотел потом покаяться перед властью. Хотя Щедровицкий не был моим официальным научным руководителем и вообще не видел диссертацию в окончательном виде, в тексте диссертации я, естественно, ссылался на работы своего учителя, тем более, что само это исследование, когда я только что появился на семинаре Московского методологического кружка, было инициировано Щедровицким и неоднократно обсуждалось. Буквально за два дня до защиты, меня вызвал ученый секретарь диссертационного Совета университета и, отведя его в сторону, сказал.     

‒ Вадим Маркович, вот Вы здесь в литературе диссертации указываете Щедровицкого, подряд двенадцать работ. Но ведь, Вы, конечно, знаете, что его исключили из партии и мало того, только что в «Правде» появилась реплика главного редактора о том, что «марксизм не совместим с щедровитизмом». Мой Вам искренний совет, уберите эту литературу, в ВАКе могут быть большие неприятности.  

Как сейчас помню нахлынувшие на меня тогда неприятные ощущения и предчувствия. Подумав, сказал.

‒ Я один из первых учеников Щедровицкого. Если я сниму эту литературу и ссылки на Щедровицкого, то открою дорогу другим. Возможно, меня ВАК не утвердит, но лучше уж я буду жить с чистой совестью. Нет, я ничего не изменю. 

Ученый секретарь как в воду смотрел: когда диссертация попала в ВАК, ее тут же стали вполне сознательно валить. Началась борьба, которая, казалось, закончилась  победой ВАК. Через три года после защиты я получил из ВАК совершенно неграмотное письмо с решением, отказывавшим мне в звании кандидата философских наук.

В ответ мои официальные оппоненты (это были три известных доктора философских наук) написали письмо председателю ВАК профессору  Елютину с критикой неграмотной экспертизы. Но, пожалуй, решающее значение сыграло другое письмо, подписанное Эвальдом Ильенковым, Борисом Грушиным, Василием Давыдовым, Мерабом Мамардашвили (не подписал письмо только один человек ‒ Александр Зиновьев). С мнением этих людей ВАК просто не мог не считаться. После этого письма наступил перелом, и события потекли в обратном направлении. Та же самая экспертная комиссия, которая прислала отказ, буквально через месяц утвердила диссертацию, что вызвало гнев Елютина. Говорят, он кричал на председателя комиссии: «То Вы без всякого основания отклоняете диссертацию, то без оснований утверждаете ее. Пошлите на дополнительный отзыв». Что и было без промедления сделано. Через два месяца был получен положительный отзыв профессора Рузавина, и мою диссертацию окончательно утвердили. Между защитой и утверждением прошло ровно три с половиной года [9].

Что можно сказать, по поводу этой истории? Я оказался в ситуации, которая воспринималась мною как экзистенциальный выбор. Пытался разрешить ее рационально: продумывал возможные решения (убрать литературу и ссылки на Щедровицкого или оставить все, как есть) и последствия, что будет, если сделаю тот или иной выбор. В ходе этих размышлений я, образно говоря, добрался до «дна своей души», поняв, что, конечно, для меня невозможно сделать то, что настоятельно советовал ученый секретарь. «Дно», до которого я добрался, ‒ это уже не действие, а некоторое состояние моего бытия (экзистенция), кристаллизовавшееся в результате моих рациональных размышлений. Заранее до этих размышлений данная экзистенция была мне неизвестна и не дана. Получается, что целым в данном случае выступает работа по разрешению экзистенциальной ситуации, включающая своего рода замышление (решаю, чему во мне быть, как буду себя вести), обнаружение присущей мне экзистенции (бытия), новую сборку себя (настраиваюсь на новую жизнь, предполагающую борьбу с ВАК, возможный отказ, различные связанные с этим проблемы). Здесь по аналогии можно вспомнить «Исповедь» св. Августина, где он описывает, как размышляя о сопротивлении собственным замыслам, добрался до дна, выявив свою экзистенцию: понял, что уже поверил в Бога, но что его воля пока была слаба, а привычки привязывали к земле, что человек един, а зло – это не второе начало, а наша слабость, которая исчезнет, если человек будет трудиться над собой.  

Если проанализировать условия мыслимости моего решения, то можно указать на три момента: возможность ясно помыслить реальность будущего, сравнение двух вариантов будущего, конституируемых разными поступками, наконец, не выбор, а осознание, точнее проживание своей экзистенции.

Но шагнем из прошлого в настоящее: с будущим в настоящее время что-то неблагополучно. Насколько ясно воспринималось будущее во второй половине прошлого века, настолько неопределенно и бледно сегодня. Социологические исследования показывают, что россияне планируют свое будущее не больше чем на полгода, от силы год. Хозяйственные субъекты предпочитают такое слово ‒ будущее вообще не употреблять. Но как, спрашивается, в таком случае возможно развитие предприятий и хозяйства страны?

Адаптируясь ко времени, многие говорят, ну и бог с ним с будущим, сегодня другая социальная реальность, нужно научиться жить в ситуации принципиальной неопределенности, сложности и хаоса. А некоторые добавляют: из неопределенности и хаоса вырастет новое будущее. Но вырастет ли, и можно ли жить в разрухе? Я не передергиваю и не отождествляю хаос с разрухой, но когда некто пытается основывать жизнь человечества не на разуме и порядке, а на неопределенности и хаосе, то не способствует ли он разрухе? Бесконечные разговоры о конце света, конце истории, культуры или субъекта, культивирование фобий перед пришельцами, вампирами, природными и техногенными катастрофами и прочие инфернальные сюжеты расцветают, в том числе, и на фоне неопределенного, почти уже испарившегося будущего.

В чем же сущность нашего понимания будущего? Не в том ли, что в Новое время будущее было тесно связано, с одной стороны, с прогрессом, понимаемым естественнонаучно, с другой ‒ с креативной деятельностью человека (хотя прогресс обусловлен естественными причинами, но он существенно определяется и творчеством человека). При этом считается, что действие природы и творчество человека распространяются и на него самого. Успехи естествознания и инженерии (в том числе социальной ‒ тоталитарные институты, идеология, СМИ, пиар) обусловили во второй половине XIX − первой половине ХХ столетия убеждение, что будущее понятно и достижимо. Человеку показалось, что оно уже почти поймало эту жар-птицу, что, оседлав будущее, человечество легко въедет в земной рай.

Но жар-птица будущего легко вырвалась из рук, вильнула хвостом и куда-то унеслась. Спрашивается, почему? Не потому ли, что, начиная со второй половины ХХ столетия, были осознаны границы естествознания и инженерии и лавинообразно стали нарастать негативные последствия научно-технического прогресса. Не потому ли, что проекты все больше расходились с их реализацией (замышлялось и проектировалось одно, а получалось другое, причем социальная и индивидуальная реальности так трансформировались, что человек уже не мог с этим примириться). Не потому ли, что мы живем во время перехода, когда, по выражению С.С Неретиной, «одна реальность уже ушла, а новая еще не опознана» [10].

Современный человек научился так интерпретировать события и затем вменять полученные интерпретации себе и другим, что реальность стала неопределенной и мерцающей, то она выглядит так, то эдак. Очень вероятно, что и дальше мы будем наблюдать победное шествие техники и технологии и связанную с ними глобализацию мира. Но, возможно, этот тренд сменится другим. Некоторые вслед за Гегелем думают, что разум и согласие на нашей планете возрастают. Другие, напротив, по Платону, пророчат, что нас ожидает борьба всех против всех. Сторонники техногенной цивилизации считают, что человек сможет организовать под себя земную природу. Но «зеленые» и антиглобалисты думают иначе – природа накажет зазнавшегося человека ураганами, цунами, эпидемиями. Как верно заметил Г. Померанц, хотя новое время кончилось и начался поворот неизвестно куда, все попытки увековечить современное состояние мира, нынешний стиль восприятия жизни необоснованы.

В ситуации неопределенности и сложности реальности ясно и непротиворечиво помыслить будущее становится невозможным и, следовательно, затруднительно сравнивать и взвешивать разные возможные траектории собственной жизни. Могут ли в таких условиях кристаллизоваться наши экзистенции, возможен ли экзистенциальный выбор? Можно ли выйти даже на более простые решения, например, выработать отношение к событиям современности? Рассмотрю в связи с этим вопросом, еще одну ситуацию ‒ проблему выработки отношения к социальной справедливости в рамках  политического дискурса.

Можно выделить две противостоящие концепции социальной справедливости. Одну можно условно назвать марксистской, а другую – конформистской. Маркс, следуя за социалистами, утверждает в «Капитале», что в капиталистическом обществе царит социальная несправедливость, поскольку капиталисты крадут у рабочих значительную часть создаваемой ими прибавочной стоимости. Хотя ради справедливости стоит отметить, что начало этого дискурса положил Платон. В «Законах» он с горечью замечает: «Теперь нам предстоит сражаться с двумя противниками: бедностью и богатством. Богатство развратило душу человека роскошью, бедность их вскормила страданием и довела до бесстыдства» [11].

Маркс тоже порицает огромное богатство одних и сопутствующее ему обнищание других. Источником и того и другого он, вслед за социалистами, считал капитализм, частную собственность и кражу части чужого труда, формально принадлежащего капиталисту, но по праву справедливости – только рабочему [12].  

Когда жил Маркс! ‒ но созданный им политический дискурс жив и процветает. Вот известный журналист, писатель и комментатор «Эхо Москвы» Юлия Латынина, которую я, кстати, очень уважаю за политическую смелость, мышление и бескомпромиссность. В своих передачах на «Эхе» Латынина постоянно говорит о некомпетентности, корыстности и неэффективности нашей власти и управления. А одно из выступлений Латыниной было прямо посвящено социальной несправедливости. Приведу его окончание.

«Посмотрите, что у нас получается? 5-6 миллионов человек с корочками или с погонами. Вместе с членами их семей это уже 10% избирателей, по сути говоря, это российский средний класс. Одновременно опорой власти являются широкие слои людей, лишенные под благовидным предлогом самостоятельных источников дохода, поставленные на государственное довольствие. 40 миллионов пенсионеров, 10 миллионов настоящих люмпенов, 2,5 миллиона врачей и учителей. То есть получается, что самостоятельных работников в России меньше половины избирателей, да и самостоятельные работники сильно зависят от государства. Потому что идеал государства таков: наверху госпаразит с корочкой, внизу госзависимый, и совсем внизу гастарбайтеры-рабы. Ну и за кого они проголосуют? Другими словами, без радикального сокращения ментов и чиновников, без пересмотра их полномочий, без радикального пересмотра налоговых моделей, без перестройки образования, медицинского и пенсионного обеспечения любой новый глава государства станет вторым Путиным» [13].

Теперь вторая концепция социальной справедливости, которую я назвал конформистской. Вернемся еще раз к рассуждениям Маркса. Да, конечно, капиталисты поступают жестоко, эксплуатируя рабочих, выжимая из них все соки, и в «Капитале» много страниц посвящено показу этого. Тем не менее, Маркс вынужден признать, что с точки зрения рыночных отношений, которые лежали в основании капитализма, они не нарушают законы, остаются, как сегодня говорят, в правовом поле. Другими словами, Маркс вроде бы не путает свое личное понимание социальной справедливости и социальное, капиталистическое. С точки зрения капиталистического общества, невидимая рука рынка, право, парламент и само общество рано или поздно должны привести к норме и взаимному благу взаимоотношения богатых и бедных, капиталистов и рабочих. 

Однако Маркс не желает ждать, когда это произойдет и не верит в то, что это может произойти. Более того, он уверен, что частная собственность не даст этому произойти. Что единственный выход – «экспроприация экспроприаторов». Но ведь тогда получается, что социальная несправедливость – это особая абстрактная оценка, полученная с позиции определенных идеалов общества и человека (гуманистических, либеральных и пр.), а сами участники социального процесса могут к этому и не присоединяться. Другое дело, если присоединяются, но, как показала история, подобные убеждения, например, вера в порочную античеловеческую природу капитализма, могут вести к очень печальным социальным последствиям. Ведь на самом деле, как стало очевидным даже для социалистов, частная собственность была не причем, что без неё вообще в хозяйстве и экономике нельзя обойтись. Неверна была и убежденность Маркса в бессилие капиталистического общества и законов.

Но не сходно ли мыслит Латынина (люди должны выйти на улицу,  необходимы радикальное сокращение чиновников и полиции, пересмотр их полномочий, изменение налоговых моделей, перестройка образования, медицинского и пенсионного обеспечения и т.д.)?

В ряде своих публикациях Латынина обсуждает следующую ситуацию: в мире и в том числе в России миллионы людей не работают и живут за счет государства или благотворительных организаций. С точки зрения Латыниной, это следствие действия либеральной доктрины и кризиса современного государства. В России, показывает она, к этому добавляется страх властной элиты перед народом, распространение насилия как способа решения социальных проблем, крайняя неэффективность государства.

Еще Латынина старается показать, что многие чиновники международных гуманитарных организаций и правозащитники, хотя субъективно считают себя работающими на благо общества и человека, на самом деле служат противоположным целям. Скажем, может ли Палестинская автономия прожить без гуманитарной помощи? Нет и нет. Но эта помощь, показывает Латынина, позволяет миллионам арабов уже много лет жить и размножаться, не работая. Причем в такой помощи заинтересованы не только палестинцы, но и сами международные гуманитарные организации, сотрудники которых неплохо зарабатывают. Понимают они это или нет, но объективно чиновники гуманитарных организаций, число которых постоянно растет, поступают эгоистически. Однако на пособия живут, не работая, не только многочисленные беженцы, осевшие на чужих территориях в результате войн. Известно, что пособия составляют значительную долю бюджета и безработных, которых, возможно, в мире даже больше беженцев.

В статье, посвященной жизненному пути и деятельности Сола Алинского, инициировавшего в том числе создание ACORN (первоначальное название The Arkansas of Community Organizations for Reform Now сменилось впоследствии на The Association of Community Organizations for Reform Now), ассоциации, которая вместе с демократами привела к власти Обаму, Ирина Жешко пишет следующее. «В конце концов, предвыборная платформа была написана узким кругом организаторов на основе их собственной идеологии. Чтобы успокоить общественное мнение, напуганное агрессивной платформой ACORN, один из ее лидеров определил цель своей организации следующим образом: “Мы не стараемся захватить власть или богатство. Истеблишмент также имеет право на них. Однако мы хотим иметь в них нашу справедливую долю (fair share)”. Основатель ACORN Вейд Ратке в разговоре с единомышленником ответил на вопрос о целях и идеологии ACORN еще прямее: “помогать людям с низким и скромным доходом получить то, что им по праву принадлежит”. На вопрос, что же им по праву принадлежит, он ответил с улыбкой: “Все!” <…>

Пятьдесят лет спустя после первого эксперимента в Чикаго, в 1983 году Обама примет решение стать community organizer. Он повторит основные вехи жизненного пути Алинского и пойдет дальше его: из академической сферы – в гетто, а затем в политику. Однако с самого начала у них была разная мотивация. Алинский стремился помочь людям соорганизоваться для решения своих проблем с опорой на собственные силы. Обама пришел в сложившееся движение, которое было готово привести его в большую политику, с тем, чтобы кардинально изменить строй американского общества<…>

Алинский не верил в государственные программы, “welfare colonialism” и строил свои организации как альтернативный метод решения проблемы бедности, однако в современной Америке именно государственные программы стали основным орудием в решении проблемы бедности. Уже в первый срок правления Обамы его администрация побила рекорд по удельному весу населения во всевозможных программах помощи: уже половина населения Америки получает те или иные государственные пособия. Второй срок обещает существенное увеличение масштаба государственной помощи за счет включения нелегальных иммигрантов в социальные программы» [14].

Теперь правозащитники. Они, пишет Латынина, бросаются защищать всех, кто, с их точки зрения, подвергается преследованию государства или насилию со стороны более сильного (как, например, арабы со стороны Израиля). При этом часто правозащитники защищают настоящих преступников, а последние этим пользуются, выдавая себя за жертвы. Рассмотренные здесь случаи – примеры нового эгоизма, в разных обличьях широко распространяющегося в современном мире [15]. И конечно, такое положение дел, с точки зрения Латыниной, – явная социальная несправедливость. И не просто социальная несправедливость: если подумать, подобные социальные дискурсы и практики способствуют процветанию тунеядства, становлению нового эгоизма, создают почву для рентостроительства, снижают темпы развития, прикрывают, как бы сказал М. Фуко, истинное положение дел. Все это с одной стороны и вроде бы все правильно, и поэтому подобные практики надо осудить и бороться с ними.

Да, но, с другой стороны, разве помощь старикам и детям, безработным и беженцам плохое дело? Разве огромный разрыв между богатством одних и бедностью других нормален и не ведет к конфликтам? Разве либеральные принципы равенства и братства не совпадают с христианскими заповедями? И не потому ли в современном мире все страны фактически движутся к социализму, а справедливое распределение наряду с потреблением становится основным социальным механизмом и институтом? Знать бы только, что значит ‒ справедливое, ведь не так, как у Вейда Ратке, когда справедливость определяет распределяющий. Это мы уже проходили в советские времена.

Итак, как же выработать отношение к указанным социальным трендам, можно ли здесь осуществить выбор? Рациональный анализ социальной реальности и возможного будущего дает два прямо противоположных ответа. Кроме того, возможны и другие интерпретации и осмысления этих процессов, и в научной и политической литературе они сегодня широко обсуждаются. В этих условиях экзистенциальный выбор в старом понимании ясного видения реальности и будущего явно невозможен.  

Но ситуация, как показывает анализ социальной истории, не безнадежна. Есть два пути преодоления неопределенности и сложности социальной реальности: один институциональный, другой ‒ индивидуальный. Исследования показывают, что в Европе, начиная с XVI столетия, процветал эгоизм сразу в нескольких областях. «Конфессиональный эгоизм» породил религиозные войны, «властный эгоизм» – абсолютизм королевской власти и деспотию, «экономический» («стяжательский») – богатство одних и бедность других, «когнитивный эгоизм» – желание вырвать у природы ее тайны (эксперимент как пытка природы, чтобы она приоткрыла свои подлинные законы [16]), наконец, предшествовал этим эгоизмам еще один ‒ «эгоизм личности», желающей действовать совершенно свободно [17]. Европейская культура возникает именно в связи с преодолением этих пяти эгоизмов.

Религиозные войны разрешились принятием принципа свободы вероисповедования. Абсолютизму и деспотии власти были противопоставлены парламент, естественное право и гражданское общество. Рыночные баталии были введены в русло экономических законов. Когнитивный эгоизм был удовлетворен в рамках естествознания и инженерии. Свобода личности была поставлена Кантом в контекст морали и права. В Европе сложились институты религии, права и государства, экономики, науки, морали; в сумме то, что мы называем капитализмом и либерально-демократическим обществом. В рамках этих институтов было снято противостояние перечисленных форм социальной жизни и, тем самым снята проблема экзистенциального выбора соответствующих этим формам ценностей и экзистенций. То есть один из главных способов решения проблемы экзистенциального выбора ‒ построение новых социальных институтов.

В свою очередь, новые социальные институты складываются в ответ на вызовы времени, потребностей социальных популяций, заинтересованных в ответах на эти вызовы, и создают их индивиды [18]. Другими словами, мы перешли к характеристике второго, индивидуального способа. Суть его в том, что личность, оказываясь в ситуации невозможности экзистенциального выбора, создает новую реальность, снимающую вообще ситуацию и проблему выбора.

Так и я в рассмотренной здесь ситуации выбора политологических интерпретаций социальной справедливости, вынужден был переосмыслить само это понятие и выработать новое видение реальности. Как можно осмыслить сложившуюся ситуацию? Возможны две разные позиции. Первая, речь идет о вопиющей социальной несправедливости, для которой характерны эгоизм и беззаконие; альтернативная точка зрения ‒ мы наблюдаем мировой тренд развития глобальной цивилизации, у которой есть определенные неприемлемые издержки. Вторая позиция ‒ складывается новый тип социальности, в рамках которого основные участники социального процесса потеряли ориентиры и понимание того, что происходит, и, что они делают. Думаю, что имеет место и то и другое. 

Новый эгоизм, конечно, налицо, но он не вечен. История показывает, что эгоизм, высвобожденный развитием культуры, социальными изобретениями и новыми технологиями (поэтому каждый раз новый), рано или поздно преодолевается именно усилиями основных социальных субъектов, действующих на социальном поле. В настоящее время эгоизм преодолевается не способом построения либеральных институтов, что было характерно для XVII-XVIII вв., и не путем построения демократических институтов (XIX-XX вв.), а посредством переговоров, расчетов и компромиссов.

Может быть, наши властные элиты и хотели бы забирать себе все, но вынуждены отдавать населению столько, сколько необходимо, чтобы оно голосовало «за» и не взбунтовалось. Анализ показывает, что конфликты основных социальных субъектов в настоящее время разрешаются путем установления баланса и противодействия разных сил. Существенную роль здесь играют: эгоистические устремления социальных субъектов, расчеты своего рода «разумного эгоизма», культурные факторы, обсуждения и умонастроения в обществе, активность и пассионарность отдельных сообществ, предпочтения и поступки отдельной личности, наконец, изобретение новых социальных технологий (союзы, компромиссы, переговоры, реформы и прочее). В результате и устанавливается то, что я называю «ведущим типом социальности».

Для ведущего типа социальности характерны определенные формы осознания действительности, а именно либерально-демократические (право, гуманизм, равенство и т.д.), стремление с социальному миру (как утверждает Ю.Латынина, в настоящее время война экономически невыгодна), возможность государства перераспределять доходы (налоги, выплаты, льготы, преференции и пр.), заинтересованность многих социальных субъектов и организаций в подобном распределении (государственные институты, гуманитарные и правозащитные организации и т.п.), вменение общественности нужных ценностей и видения (СМИ, пиар, реклама).

Изменяются и взаимоотношения между государством, обществом (а также сообществами), бизнесом и личностью в плане перераспределения социальных функций. Яркие примеры, благотворительность, некоммерческие общественные организации (НКО), волонтерское движение, фандрайзинг. Во всех этих случаях функции, которые раньше выполняло государство и его институты, берут на себя отдельные личности или сообщества, действующие исходя из собственных идеалов и представлений, а не институциональных или организационных требований.

Наконец, в настоящее время складываются новые общие условия жизни. Что они собой представляют? Это такие социальные структуры (законы, социальные институты, средства массовой коммуникации, социальные услуги и прочее), которые обеспечивают жизнедеятельность человека и общества безотносительно к разнообразию и взаимообусловленности отдельных форм социальной жизни. Например, в современном обществе, власть и обычные граждане (опять же по идее) могут существовать независимо друг от друга. Каждый выполняет свои роли, а связывают их лишь общие условия. А вот когда общие условия жизни не обеспечены или нарушены, например, как в случае российских реформ, то независимое сосуществование отдельных сообществ и форм социальной жизни становится невозможным. Один из выходов ‒ социальное противостояние, что мы и наблюдает сегодня.

Налицо кризис сложившейся социальности и становление новой формы социальности. Концептуализация последней, с точки зрения ценностей личности, придерживающейся либеральных и гуманистических взглядов, выливается в ощущение социальной несправедливости. С культурологической точки зрения, как я показываю в своих работах, социальность может быть понята не только исторически и семиотически, но и как особая форма жизни – собственно социальная. Что характерно для социальной жизни? По меньшей мере, два момента. Во-первых, взаимодействие разных социальных сил и структур, в число которых входят и представления людей (в том числе о социальной справедливости и несправедливости). Во-вторых, особая организация (организованность) этого взаимодействия, осознаваемая как органичность, жизнь и пр.; эта организация на разных этапах обеспечивает становление, функционирование, воспроизводство и умирание социальности.  

Анализ истории построения в нашей стране социализма показывает, что, если концепции социальной несправедливости и определенные способы ее преодоления, овладевают массами, конечно, не без помощи пропагандистов разного рода, то может сложиться такая организация социальности, которая рано или поздно разрушает социум и саму жизнь. При этом подобные концепции нельзя считать неестественными, неорганичными. Например, для своего времени и условий российской жизни идеи марксизма были вполне органичны для определенных слоев и популяций (социал-демократов большевиков, рабочих, маргиналов разного рода). Эти идеи и сегодня популярны среди многих россиян. Борьба большевиков за власть, отсутствие моральных ограничений, повышенная пассионарность и ряд других причин привели к становлению особой организованности социальности – социалистической. Лишь после того, как были осознаны катастрофические последствия такой организации жизни – гибель десятков миллионов в лагерях и во время войны, бедность и скудность жизни остальных, атмосфера всеобщего страха, проигрыш соревнования с капитализмом, распад СССР – идеи социализма и коммунизма потеряли свою привлекательность и силу. И так каждый раз, пока не обнаружатся, не будут осознаны негативные или катастрофические последствия сложившейся социальности. 

В настоящее время складывается новая организация социальности, но формы концептуализации старые. Они не позволяют не только осмысленно работать на становление новой социальности, но и анализировать возможные последствия происходящих изменений. К чему, например, может привести перераспределение от работающих к неработающим; чем чревата относительно благополучная жизнь на пособия или без работы; где границы социальных компромиссов; на все ли изменения, связанные с процессами глобализации, стоит идти; можно ли жить только на основе прагматических, рациональных соображений без высших идеалов и нравственности? На эти и много других вопросов и проблем, к сожалению, сегодня нет ответов, и они почти не обсуждаются.   

Вряд ли стоит зацикливаться на проблеме социальной несправедливости. Более важно понять, как устроена социальность, каковы характерные для нее тренды развития, можно ли прогнозировать последствия, проистекающие из становления и функционирования новой социальности. Это есть одно из условий правильной жизни и реалистического социального действия. 

Сакраментальный вопрос, могут ли наши решения и действия влиять на социальность? Если считать, что российская социальность существенно обусловлена нашей трагической историей, эгоистическими властными элитами, формами концептуализации (от социалистических до феодальных и капиталистических), сложившейся сырьевой экономикой, западными влияниями и экспансией, огромной территорией и спектром культур от чуть ли не архаических до посткапиталистических, то наивно думать, что наши действия могут как-то воздействовать на текущие тренды российской социальности.

И все-таки они как-то влияют, ведь социальная жизнь была бы невозможна без наших решений и действий. Если бы в одночасье все люди на земле вымерли, то и социальная жизнь исчезла бы. Вот здесь время вспомнить о таких  понятиях как общество и сообщества. Именно эти образования являются источниками и аккумуляторами социальной жизни и её развития, источниками ее энергии. И вот почему. Общество и сообщество ‒ это одновременно форма жизни отдельного человека как личности, который в периоды социальных кризисов, определяет характер и направление социальности, и форма жизни (общение, коммуникация) всех людей, входящих в данное общество. Сообщество, вышедшее на Болотную, потому сообщество, что здесь отдельный человек влияет на остальных, а остальные на него; в результате (в идеале) меняется сознание каждого и образуется социальная целостность. В свою очередь, трансформация сознания определяет как новые решения человека, так и новый тренд социальности. Но все это в идеале, а реально, как известно, российское общество расколото, слабо, является предметом манипуляции со стороны государства и власти. 

Я не сторонник китайской стратегии «не-действия», я за активное социальное действие. Но реалистическое, учитывающее особенности и тренды нашей современности (социальности). Не имеет смысла идти против социального потока, снесет как цунами. Но ведь можно идти «против ветра», поставив правильно косые паруса. Что это означает конкретно? Не стоит бороться против социальной несправедливости, которую все трактуют по-разному. Надо понять, как устроена социальность, особенности ведущего типа социальности и дальше действовать на их основе. Если, например, в ближайшей перспективе будет возрастать число неработающих или частично работающих людей, то для них должны быть созданы общие условия жизни, в том числе образовательные услуги. Если государство по-прежнему не снимает с себя миссии обеспечивать стандартную грамотность населения, а также готовить специалистов для основных систем жизнеобеспечения (хотя бы в целях безопасности и профессиональной эффективности), то оно не может собственными руками разрушать институт образования. Если компромисс и договоренность становятся чуть ли основными критериями социального согласия и мира, то в образовании и других гуманитарных областях (например, в СМИ, искусстве), нужно искать и вырабатывать новое понимание нравственности и новые ценности. 

Невозможно переделать друг друга, например, перевоспитать нашу властную элиту (точно также вряд ли она сможет замкнуть наши идеалы и ценности только на потребление и заботу о себе). Но вполне можно и необходимо работать на общие условия жизни, а также становление более консолидированного и энергичного российского общества. За приемлемые общие условия нужно бороться, и здесь социальное противостояние и самоопределение вполне оправданы. 

Да, мы не можем существенно повлиять на социальность и ее тренды, но можем готовить условия для подобных изменений в будущем. Например, в советские времена не все слепо шли за партией. Многие работали на будущее, демонстрируя, в том числе своей жизнью, возможность других социальных и человеческих отношений. Пусть мы не получили, на что рассчитывали, но явно повлияли на основной тренд социальности, характерный для конца прошлого века.

При этом меня нельзя понимать так, что я призываю подчинить свою жизнь только социальным целям. Личность и социум в определенном отношении соизмеримы. Поэтому гармоничная жизнь, на мой взгляд, предполагает баланс нормальной индивидуальной жизни с нашим социальным бытием. При нарушении общих условий жизни и том развитии социальности, которое сегодня имеет место, этот баланс нарушается, и личности приходится выстраивать более сложное поведение. Именно такой момент мы и переживаем и социальное противостояние об этом свидетельствует.

Вот так я переосмыслил социальную реальность, сняв для себя вопрос о выборе обсуждаемых в настоящее время интерпретаций и пониманий социальной справедливости. Построив новую реальность, могу ли я теперь ясно помыслить будущее? Вряд ли. Но я могу стремиться создавать свое будущее и считаю, что в ситуациях кризиса и перехода личный выбор и построение своего будущего выступает одним из условий формирования будущего для многих. Именно инициативная личность, выстраивая свое будущее, а также общество, принимающее или нет эту личность, делают вклад в будущее как таковое.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] В противоположность этому можно сформулировать следующее положение. Нужно работать не на западный тип социальности, а создавать условия для социального и культурного возрождения нашей страны. Образование должно быть ориентировано социально, и обеспечивать развитие, позволяющее сохранить нашу страну как социальный и культурный организм, хотя и участвующий в мировом разделении труда, но исходя из собственных интересов и целей.
[2] Платон. Пир // Платон. Сочинения: В 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1993. С. 435.
[3] Адо П. Что такое античная философия. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1999. С. 55, 57.
[4] Вот, например, что пишет Владимир Бибихин по поводу понимания текста Людвига Витгенштейна «Логико-философский трактат». «Еще раз присмотримся к настойчивой, почти навязчивой у Витгенштейна теме непонимания его Трактата. Оно должно иметь место. Наша инертность, леность, косность, отсутствие настроения, отказ от понимания входят в понимание, заменяя объемность, которую создает зрение двумя глазами. От нашей неохоты и неспособности понять мы не должны отвлекаться. Наша цель не скакнуть от непонимания к пониманию, а сохранить усилие собственной мысли; оно требуется от нас прежде всего. Чтение должно быть не прокладыванием колеи для облегчения доступа, не нивелированием до уровня среднепонятности, а таким же, каким было написание Трактата, когда автор шел от ясности к ясности. Вспышек озарения всегда не хватает, но в промежутках беспросветного непонимания продолжается работа сопоставления и расчистки. В. говорит, что Трактат не поймут, так, словно объявляет его название: непонятый, непонятный Трактат. Таким он и должен оставаться» (Бибихин В.В. Витгенштейн: смена аспекта. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2005. С. 164). 
[5] Поскольку методолог понимает выделение смысла как реконструкцию, его позиция тоже субъективная, но в рамках схемы «двойного знания». То есть методолог для объяснения и анализа полагает и конструирует такую ситуацию (реальность), которая, во-первых, объявляется объективной, во-вторых, позволяет в методологии понять, что такое смысл.  
[6] Платон. Государство // Платон. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1994. С. 417, 418-419.
[7] Щедровицкий Г.П. Я всегда был идеалистом. М.: Путь, 2001. С. 288, 302, 303.
[8] Конечно, что такое интеллигент и каковы актуальные задачи современности, можно понимать иначе, чем Щедровицкий в начале 53 года. Для меня, например, культура – это не только традиции и строительство нового, а особая форма социальной жизни, социальный организм, поэтому культуротехническая работа хотя и необходима, но дает не такой уж много. И интеллигенцию я понимаю несколько иначе, чем учитель. Интеллигент должен быть не только мыслителем, но также, отчасти, совестью эпохи и, не меньше, живым носителем культуры.
[9] Эта история изложена в моем методологическом романе «Проникновение в мышление» (2002, 2006).
[10] Неретина С.С. Точки на зрении. СПб.: РХГА, 2005. C. 258, 273.
[11] Платон. Законы. Соч.: В 4-х т. Т.4. М.; Мысль, 1994. С. 381.
[12] Любопытно, что доказать в «Капитале» кражу капиталистом части прибавочного продукта так и не удалось. Действительно, анализируя механизм образования прибавочной стоимости и структуру рабочего дня, Маркс как честный ученый (здесь перед ним надо снять шляпу) вынужден был признать, что и капиталист прав и рабочий (Маркс К. Капитал. Т.1. М., 1978. С. 246).
[13] Латынина Ю. «Код доступа» [Электронный ресурс] // «Эхо Москвы» от 08.12.2012. URL: http://www.echo.msk.ru/programs/CODE/. Дата обращения: 8.12. 2012.
[14] Браун (Жешко) И. Модель организации Сола Алинского // Философия управления: проблемы и проекты. М.: ИФ РАН, 2013. С. 217-218, 227.
[15] Что автор понимает под эгоизмом? Не просто себялюбие или эгоцентричность по Пиаже, и то и другое для человека, вероятно действительно, было характерным всегда, начиная с античной культуры. Речь идет о другом. О тех периодах в истории нашей цивилизации, когда перестают работать традиционные представления о реальности и привычные социальные нормы поведения, и человек вынужден заново во всем этом устанавливаться. При этом, как правило, он во многом начинается опираться на самого себя, т.е. действует эгоистически, что и приводит к «войне всех против всех». Для России эта ситуация особенно драматична, поскольку, с одной стороны, были разрушены социалистические представления и ценности, а с другой – нам вменяют западные капиталистические и либерально-демократические картины мира и представления, которые сами переживают глубокий кризис.
Для современного эгоизма характерно то, что его представители уверены, что они самые обычные люди, не эгоисты, а часто даже альтруисты, работающие на общее благо. Сотрудники международных корпораций, эксплуатирующих местное население, не сомневаются, что их корпорации, конечно же, для этого населения благо, поскольку дают работу и несут цивилизацию; российские власти, попирающие права своих граждан и берущие взятки, считают, что только так и можно управлять нашим темным населением и жадным бизнесом, что все это на пользу обществу. Как никогда прежде, относительно современности справедлива формула, что дорога в ад вымощена благими намерениями.
В качестве примера возьмем среднего чиновника гуманитарной организации одинаково наша префектура или служба ООН). Такой чиновник, с одной стороны, должен поддерживать свой институциональный статус, изображая эффективную работу (поскольку именно его место приносит доход), с другой – он изобретает схемы, позволяющие так трансформировать свой статус и место, чтобы они давали доход (так называемая, «административная рента»). Примерами таких схем являются откаты, расширение контролирующих функций, откладывание под разными предлогами принятия решений и другие. С.Б. Мирзоев показывает, что дело чаще всего идет не об отдельных случаях получения незаконного вознаграждения за работу, положенную чиновнику по закону, а о настоящем «рентостроительстве», когда, чтобы получать из своего места постоянный, а лучше, всё увеличивающийся доход, чиновник лоббирует принятие нужных законов или инструкций, подбирает на нужные должности «своих», устанавливает правила и регламенты, работающие именно на извлечение ренты (Мирзов С.Б. Институциональная коррупция [Электронный ресурс] URL: http://www.fondgp.ru/lib/seminars/2010-2011/institut/6. Дата доступа 20.10.2011).
[16] Слово «подлинный» пришло из словосочетания «подлинная правда», что означает буквально «правда, сказанная под длинниками». Длинником назывался кнут, применяемый при пытках.
[17] «И Веттори, считающий себя набожным, исправно по праздникам слушающий мессу, и Макьявелли, испытывающий откровенное отвращение к монахам и церковникам, ‒  пишет Л.М. Баткин, ‒ оба они ведут себя так, словно традиционной морали никогда не существовало<…> нельзя не расслышать полемических интонаций в повторяющейся на разные лады формуле индивидуальной независимости: надо “жить свободно и без оглядки”, “вести себя по-своему, не перенимая чужого”, “вести себя на свой манер”, “заниматься своими делами на собственный лад”. За этим целая новая программа человеческого существования<…> Индивид должен сам решать, что ему подходит» (Баткин Л.М. Понятие об индивиде по переписке Никколо Макьявелли с Франческо Веттори и другими // Человек и культура. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, 1990. С. 218-219).
[18] Розин В.М. Становление и особенности социальных институтов: Культурно-исторический и методологический анализ. М.: УРСС, 2012.

© Розин В.М., 2014

 Статья поступила в редакцию 14 ноября 2013 г.

Розин Вадим Маркович,
доктор философских наук, профессор,
ведущий научный сотрудник
Института философии РАН
e-mail: rozinvm@gmail.com.