А.Я. Флиер

 

Скелеты в шкафу и их витальные перспективы

Аннотация: В статье излагаются воззрения автора на социальные функции культуры и особенности современной культурной ситуации, на перспективы социальной эволюции общества и культурные черты, в которых это будет выражаться. Автор придерживается концепции приближающегося завершения «эпохи культуры» в привычном смысле и начала системной трансформации культуры, обретения ею нового качества.

Ключевые слова: культура и ее современное состояние, отличия от культуры середины ХХ века, «культурный кризис», перспективы культурного развития.

1. Безусловно, современного ученого сложно отнести к какому-то одному классическому направлению научной методологии. Методологический синтез – это одна из доминант постнеклассической науки нашего времени. И в моих взглядах сочетаются разные подходы – эволюционистские, функционалистские, постмодернистские. Все зависит от конкретной научной проблемы, которая рассматривается.

В отношении феномена культуры в целом я придерживаюсь концептуальных установок теории Универсальной эволюции и полагаю, что культура не альтернативна природе (как «вторая природа» человека), а является закономерным этапом в развитии биологической жизни на Земле. Культура – это высший достигнутый уровень упорядоченности, сложности и эффективности взаимодействия и коммуницирования живых организмов, развившийся из более простых форм групповой жизнедеятельности. Историческая эволюция культуры проходит по синергетическим законам самоорганизации сложных открытых систем. Производство символов, столь специфичное для культуры, тоже имеет природные истоки, но у животных оно преследует сравнительно простые сигнальные цели и потому не похоже на человеческую культуру, решающую более сложные задачи социализации людей.

А вот в своем отношении к наукам о культуре я релятивист, близкий к постмодернизму. Я полагаю всякое гуманитарное знание условным и оценочным, ангажированным личными идеологическими пристрастиями ученого. Ведь ученый не может безразлично относиться к социальной реальности, в которой он живет, и переживает ее коллизии. Поэтому нужно учитывать неизбежную субъективность любого автора, пишущего об истории и культуре. Это же относится и ко мне самому. Как профессионал я понимаю, что не могу быть абсолютно беспристрастным. Я разделяю идеологию классического либерализма (приоритет гражданского общества как сетевой структуры над государством как иерархической структурой), чем и определяются мои оценки истории и культуры. Ученые – дети своего времени, и следует с известным скептицизмом воспринимать любые точки зрения, уважая их, но трезво понимая их условность и идейную ангажированность [1].

Что касается истины, то, на мой взгляд, она конвенциональна. Сегодня мы верим в теорию Большого взрыва, с которого началась наша Вселенная, и это истинно даже не потому, что верно, а потому, что с этой теорией согласна наука. Точно так же долгое время предметом общего согласия была концепция Божественного творения мира, и это являлось абсолютной истиной, пусть не научной, но культурной. Время идет, и актуальность истин меняется. Я не удивлюсь, если завтра дважды два будет равняться не четырем, а чему-то иному. Нужно только договориться. Система таких договоренностей и есть культура…

2. Мои суждения о культурных новациях последних десятилетий основываются на теории перехода развитых обществ к постиндустриальной стадии социально-экономического развития, что ведет к серьезным культурным изменениям.

Это, во-первых, превращение массовой культуры из маргинальной субкультуры мелких буржуа (ресторанной цыганщины) в повседневную культуру большинства горожан. Конечно, разные социальные слои втянуты в практики этой культуры в разных масштабах. Но даже политическая и интеллектуальная элиты ныне являются активными потребителями массовой культуры, что проявляется, к примеру, в лексике их речи, в наборе предметов личного обихода, в проведении досуга, в зависимости от СМИ и пр. Массовая культура стала всеобщей культурой повседневной жизни горожан и большой части сельчан.

Во-вторых, это мультикультурация культуры. Проблема здесь не в том, что в европейских и американских городах много приезжих из стран Азии и Африки. Их и в колониальные времена было немало. Но раньше выходцы из колоний стремились ассимилироваться в принимающей европейской культуре. Теперь же возобладала тенденция не смены культуры приезжего, а ее интеграции в местную. По существу все современные европейские культуры превратились в синтетические феномены, сочетающие в себе формы нескольких культур, что особенно ярко проявляется в языке, моде, популярной музыке [2].

В-третьих, это то, что в науке называют «посткультурой». Речь идет о культурных оценках и ориентациях, избегающих четкого деления мира на «белое» и «черное» («мир Божий» и «царство Сатаны»), четкого определения идентичности и культурной принадлежности человека, четкого обозначения границ между артефактами. Наиболее ярко это «текучее мировоззрение» проявилось у философов-постмодернистов, но такой подход имеет широкое распространение во всей культуре, что отражает объективные социальные ситуации. К примеру, то, что все возрастающий процент детей рождается в национально и расово смешанных браках. Современному человеку все труднее определить, кто он, к какому народу принадлежит. Его идентичность начинает базироваться на каких-то иных основаниях, отличающихся от традиционных. Еще сложнее обстоит дело с различением добра и зла – это смотря, с какой стороны посмотреть и в чьих интересах оценивать…

Есть и иные новации, порожденные процессами информатизации, глобализации и т.п. Экспансия виртуального мира современной культуры меняет всю систему ее измерений и оценок, требуя разработки новой «культурной метрологии». Сегодняшняя культура заметно отличается от культуры середины ХХ века своей «всеядностью», «всеохватностью», размытостью границ между «своим» и «чужим» и пр. Пожалуй, еще никогда в истории культура так не пронизывала жизнь человека, как ныне при посредстве электронных СМИ.

3. Я полагаю, что главной тенденцией исторической эволюции культуры, особенно хорошо видной в последнее время, является ее поэтапная либерализация, отказ от ограничительных традиций и развитие в направлении социального освобождения человека. Свобода не может быть названа осознанной целью культуры (у нее вообще нет целей), но это вектор ее стихийной эволюции [3]. От эпохи к эпохе человек становится свободней от сковывающих его обычаев, ритуалов, условностей. Хорошо ли это? Наверное, и да, и нет. Но такова реальность, и нужно учиться жить в социальных обстоятельствах, в которых с каждым новым десятилетием остается все меньше символических условностей…

4. Культурный кризис – это одно из проявлений социального кризиса, связанного с распадом оснований социальной солидарности. Сейчас такого нигде нет. Но наблюдается другое – размывание устойчивой идентичности людей. Такое в истории уже было много раз. Длительный переход от первобытности к аграрной стадии развития выражался, в том числе, и в размывании кровнородственной идентичности. Но мы не оцениваем ситуацию в Египте эпохи Раннего царства или догомеровской Греции как культурный кризис. Точно также позднее Средневековье и начало Нового времени в Европе было периодом размывания религиозной и формирования национальной идентичности. Но разве эпоха Возрождения – это культурный кризис? Нет, это фазовый переход. И сегодня в ситуации перехода к постиндустриальной стадии развития очевидны признаки трансформации национальной идентичности, характерной для индустриальной эпохи, в какую-то иную. Какую именно, пока сказать сложно. Возможно, что через сто лет человечество будет делиться уже не столько на русских, французов и китайцев, сколько на врачей, учителей, инженеров, артистов, топ-менеджеров. А, возможно, – на болельщиков разных футбольных команд, поклонников разных артистов и т.п. Идентичность человека все больше основывается на его принадлежности к тем или иным виртуальным сообществам.

В современной культуре наблюдается и еще один важный тренд. Любая культура неоднородна; в ней есть то, чем гордится вся нация, а есть и «скелеты в шкафу», которые не рекламируются для широкой публики. Но вот в течение ХХ века эти «скелеты» стали легализовываться, смаковаться искусством, анализироваться наукой. Это проявилось в символизме и сюрреализме в искусстве, психоанализе и сексопаталогии в медицине и пр. Сегодня мы наблюдаем патронажное отношение к любым аномалиям, параолимпиады инвалидов, повышенный интерес к художественному творчеству душевнобольных и т.п. «Скелеты из шкафа» заняли прочное место в культуре. Это признак культурного кризиса? Думаю, что это признак возрастающего культурного равноправия людей.

Но «всеобщего коммунизма» не будет. Исторические судьбы разных регионов мира будут сильно различаться. Постиндустриальные страны Запада ждет ослабление национально-государственных начал вплоть до объединения их в единую евро-атлантическую политико-экономическую констелляцию. Развитие культуры здесь воплотится в наднациональных (общехристианских) формах. Это территория системного развития. Напротив, в странах Азии и части Африки (прежде всего в исламском мире и в России), сохраняющих и при капитализме множество феодальных атавизмов, можно ожидать укрепления национальных государств, обусловленного ростом внешних и внутренних противоречий и конфликтов. Культура здесь будет символизировать «осажденную крепость», с усилением самоизоляции и отторжением «чужого». Это территория круговой обороны и войны всех против всех. Некоторые страны Дальнего Востока будут ориентированы на атлантический вариант развития, хотя полного тождества здесь не ожидается. И, наконец, по окраинам ойкумены сохранятся народы, остановившиеся в своем развитии на той или иной стадии первобытности. Это территория экологического выживания на пределе возможностей.

Итак, параллельно будут существовать: постиндустриальный анклав (с преобладающим сетевым структурированием), индустриальный анклав с рудиментами феодализма (с иерархическим структурированием) и первобытный анклав (слабоструктурированный в принципе). Их историческая динамика будет разной. Постиндустриальный мир склонен к наиболее интенсивному развитию, но он же будет ощущать и наибольшие культурные издержки этого ускорения. Развитие стран индустриального анклава будет неравномерным: активным в военных и сырьевых отраслях и замедленным (искусственно сдерживаемым) в социально-политической и культурной сферах. Первобытные сообщества собственным динамическим потенциалом не обладают и развиваются лишь при внешнем влиянии. Взаимодействие этих разных типов сообществ будет очень противоречивым. Таким, я думаю, будет «устройство человечества» на обозримую перспективу.

Что касается России, то у нее, по моему мнению, будет «исламская судьба». Избыточная идеологизированность, свойственная нашей национальной ментальности в том или ином ее политическом воплощении (от крайностей большевизма до крайностей черносотенства), сковывает российское общество, лишая его необходимой свободы маневра для эффективного развития. Вместо порождения новых идей мы как мистики-суфии концентрируемся на идеалах прошлого и спорах, какие из них лучше. Своих фидаинов мы называем казаками, аятолл – национальными лидерами и т.п. Фактически в России происходит перерождение христианского прогностического мировосприятия в исламское с его изощренным консерватизмом. Вот это действительно кризис европейских творческих интенций отечественной культуры…

5. Мой прогноз по изменению функций социальных субкультур касается в первую очередь постиндустриального мира. В индустриальных и индустриализирующихся обществах эти процессы будут отличаться неравномерностью: быстрее и более выражено протекать в столицах и мегаполисах и очень медленно в провинции.

Наиболее туманной мне видится перспектива традиционной культуры. И дело тут даже не в том, что сокращается социальная страта производителей и потребителей этой культуры – крестьянства, а в том, что эта культура утрачивает свои системообразующие социально-экономические функции. Еще сто лет назад крестьянин практически не нуждался в магазине, поскольку сам производил почти все, что было нужно для его образа жизни. Сегодняшний крестьянин не производит и десятой части того, что потребляет. Народная культура перестала быть культурой самообеспечения. И социально-регулятивная функция этой культуры как системы нравов и обычаев в современной деревне стремительно сокращается (при наличии телевидения и Интернета).

Традиционная культура (особенно ее художественно-символическая часть) постепенно превращается в формальную сценическую имитацию этнографических обычаев и обрядов, пользующуюся успехом в основном у туристов. Настоящий крестьянин не будет петь за деньги для слушателей. Он поет для собственного удовольствия или в специальных ритуальных ситуациях. В традиционной культуре ее производитель сам же является и ее основным потребителем. Сегодня же традиционная культура только имитируется для развлечения публики, а не живет естественной социальной жизнью.

Но это не означает конца традиционной культуры. Любое общество весьма неоднородно, и в нем всегда сохраняется слой людей, по тем или иным причинам профессионально неконкурентоспособных, не участвующих в социальном состязании с образованной элитой, которых называют «социальными аутсайдерами». Вот для этих людей традиционная культура остается той резервацией, в которой они способны проявить себя наиболее достойным образом. Конечно, как правило, речь не идет о воспроизводстве этой культуры в ее целостности; но многие ее символические элементы, традиции, обычаи продолжают сохраняться именно в среде людей, почти не участвующих в социальной конкуренции.

Большие изменения произошли и с социальными функциями специализированной культуры (элитарной). Еще несколько десятилетий назад принадлежность человека к этой культуре определяла и специфический образ жизни, который у аристократа, вузовского профессора, инженера, врача заметно отличался от крестьянина и даже промышленного рабочего. Сейчас это уже не так. Специализированная культура в основном локализована в сфере профессиональной деятельности, а образ жизни носителей этой культуры утратил (или уже утрачивает) социальную специфичность. Выйдя из своего рабочего кабинета или офиса, интеллектуал и интеллигент становятся потребителями продукции массовой культуры, наравне с вахтерами и уборщицами в их офисе (естественно, на разном уровне затрат). Интеллигентность, которая на протяжении почти двух веков была яркой культурно-психологической чертой образованного человека, в наши дни уже не является особым стилем жизни, но постепенно становится служебной характеристикой профессиональной деятельности, необходимой при исполнении определенных должностных обязанностей.

А вот массовая культура к началу XXI века стала универсальной культурой образа жизни (культурой повседневности) всего населения. Номенклатура товаров повседневного потребления уже мало различается у королей и дворников; они смотрят одни и те же передачи по телевизору, болеют за одну футбольную команду, изучают творчество тех же писателей в школе, ориентируются на одну моду в одежде и т.п. И в этом видится одно из проявлений постепенной демократизации культуры, о которой говорилось выше [4].

Таким образом, специализированная культура превращается в универсальную культуру высококвалифицированного труда в любых сферах деятельности, массовая культура – в культуру образа жизни и повседневного быта всего населения, а традиционная культура, избыточно императивная в своих ценностных установках, – в музейный экспонат, имитирующий этнографические обычаи. Такова социальная реальность нашего времени.

Сегодняшняя культура все меньше порождает идеалы и ценности и все больше становится формой манифестации человеком своих индивидуально-личностных психологических особенностей и даже аномалий. «Скелеты из шкафа» вышли на улицы и стали заметно влиять на господствующие ценностные ориентации, уравняв аномалии с нормами. Это, несомненно, гуманно. Но как это отразится на генофонде человечества и его культуре?

Впрочем, мной уже высказывалось предположение о том, что «эпоха культуры», возможно, заканчивается, и то, что мы называем «культурой», будет трансформироваться в нечто, не укладывающееся в привычные представления [5]. Культура сократится в своих социальных функциях и локализуется в границах «коллективной памяти», ностальгии по славному прошлому. А практическая регуляция актуальных личностных взаимодействий и коммуникаций станет основываться уже не столько на социальном опыте и его ценностях, сколько на утилитарных соображениях наибольшей эффективности в достижении практических результатов. Такая тенденция в культуре тоже наблюдается.

Хорошо это или плохо? Культура с возобладавшим рациональным началом (в отличие от прежнего сакрального) – это, конечно, уже «другая культура», которая будет базироваться на иных смыслообразующих основаниях. Или это будет уже не культура вовсе? Ведь в классическом научном понимании прагматические интересы составляют содержание социальных отношений людей, а культура – это символическая форма этих отношений. Возможна ли культура, основанная на социальной прагматике? Вот в чем вопрос…
 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Об этом подробнее см.: Флиер А.Я. Очерки теории исторической динамики культуры // Флиер А.Я. Избранные работы по теории культуры. М.: Согласие-Артём, 2014; Флиер А.Я. Феномен культурологии: опыт новой интерпретации // Обсерватория культуры. 2011. № 2. С. 4-19.
[2] Флиер А.Я. Границы мультикультурализма // Вестник Библиотечной Ассамблеи Евразии. 2012. № 2. С. 20-22.
[3] Флиер А.Я. Вектор культурной эволюции // Обсерватория культуры. 2011. № 5. С. 4-16.
[4] Костина А.В., Флиер А.Я. Три культуры – три функциональные системы жизнедеятельности // Вестник Челябинской государственной академии культуры и искусств. Т. 18. 2009. № 2. С. 23-36.
[5] Флиер А.Я. Теория культуры как философия истории [Электронный ресурс]  // Культура культуры. 2014. № 1. URL: http://cult-cult.ru/teoriya-kulitury-kak-filosofiya-istorii/ (дата обращения: 12.07.2014).

 

© Флиер А.Я., 2014

Статья поступила в редакцию 18 июля 2014 г.

Флиер Андрей Яковлевич,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
Российского НИИ культурного
и природного наследия им Д.С. Лихачева
e-mail: andrey.flier@yandex.ru