В.М. Розин

Возобновление субъективности: роль рефлексии, схем, смыслообразования [1]

Аннотация: В статье анализируется тема, связанная с субъективным, эмоциональным взглядом и отношением, благодаря чему некоторым людям удается увидеть истинный смысл наблюдаемой ситуации и переменить собственную позицию по отношению к ней. Тема раскрывается на примере двух произведений Л.Н. Толстого («Исповеди» и романа «Воскресение»), теологических размышлений св. Августина и на материале одного из дел примирительного правосудия.

Ключевые слова: психология, субъективность, индивидуальность, сопереживание, раскаяние, смыслообразование.

Многие проблемы, с которыми повсеместно сталкивается современный человек, могут быть в психологическом плане отнесены к кризису субъективности (потери субъективности, искажению субъективности). Сам человек может не осознавать этот кризис, тем более что не так уж многие являются психологами, однако, какие-то проблемы он чувствует и переживает. Прежде чем мы дадим психологическое истолкование этого феномена, рассмотрим пару примеров (кейсов) кризиса субъективности и его преодоления, чтобы иметь эмпирический материал для обобщения. И хотя эти кейсы относятся к прошлому, думаем, что они не потеряли своего значения и в наши дни.

В «Исповеди» Лев Николаевич Толстой задает вопросы о смысле жизни. Такие вопросы иногда ставит человек, потерявший вкус к жизни, погрязший в обыденности, не понимающий, зачем он живет. Толстой — не исключение. «Так я жил, — вспоминает он, — но пять лет тому назад со мною стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и всё в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем?..

Я понял, что это — не случайное недомогание, а что-то очень важное, и что если повторяются всё те же вопросы, то надо ответить на них. И я попытался ответить… Прежде чем заняться самарским имением, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, зачем я это буду делать. Пока я не знаю — зачем, я не могу ничего делать…

Вопрос мой — тот, который в пятьдесят лет привёл меня к самоубийству, был самый простой вопрос, лежащий в душе каждого человека, от глупого ребёнка до мудрейшего старца, — тот вопрос, без которого жизнь невозможна, как я и испытал это на деле. Вопрос состоит в том: “Что выйдет из того, что я делаю нынче, что буду делать завтра, — что выйдет из всей моей жизни?” Иначе выраженный, вопрос будет такой: “Зачем же мне жить, зачем чего-нибудь желать, зачем что-нибудь делать?” Ещё иначе выразить вопрос можно так: “Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?”» [2].

На все эти вопросы Толстой не находит ответов в науке и философии, но находит их в вере, хотя и своеобразно, личностно понятой. Кроме «разумного знания, — пишет Лев Николаевич, — которое мне прежде представлялось единственным, я был неизбежно приведён к признанию того, что у всего живущего человечества есть ещё какое-то другое знание, неразумное — вера, дающая возможность жить. Вся неразумность веры оставалась для меня та же, как и прежде, но я не мог не признать того, что она одна даёт человечеству ответы на вопросы жизни и, вследствие того, возможность жить» [3].

Не являются ли вопросы Толстого простым умозрением, абстрактным философствованием? Или обычной меланхолией, выливающейся в знаменитую русскую тоску? Думаю, нет. Есть, по меньшей мере, три экзистенциальные проблемы, заставлявшие образованных дворян XIX столетия задавать подобные вопросы. Во-первых, это страх перед смертью, впрочем, общий для всех людей западного мира. Во-вторых, неудовлетворенность российской жизнью в сравнении с западной. В-третьих, противоречия, возникающие между, по сути, опять же западными, либеральными идеалами (свободы, равенства, уважения к чужой личности) и реальной жизнью российского дворянина.

Это противоречие на одном примере Толстой гениально описал в романе «Воскресенье».

Напомню сюжет «Воскресенья». Главный герой романа князь Дмитрий Иванович Нехлюдов, еще будучи студентом, гостит у своих теток и соблазняет их 16-летнюю полугорничную, полувоспитанницу Катюшу Маслову. Сунув ей в последний день сторублевую бумажку, он уезжает. Катюша узнает, что она беременна, уходит от своих барышень-хозяев, а дальше ее судьба складывается очень печально. Ребенок умирает, и после ряда жизненных перипетий, Маслова оказывается в доме терпимости. Семь лет спустя ее судят по подозрению в отравлении купца Смелькова, который весь день накануне и последнюю ночь перед смертью провел с Масловой в доме терпимости. Нехлюдов с ужасом узнает в подозреваемой соблазненную им девушку. Хотя Маслова была невиновна, но судебная ошибка приводит к тому, что ее осуждают на каторгу. Во время суда и после него в душе Нехлюдова идет борьба, которая заканчивается решением князя изменить свою жизнь и искупить вину перед Катюшей, что Нехлюдов и делает. При этом с ним совершается настоящее духовное перерождение.

(На суде, где Нехлюдов узнает Катюшу. — В.Р.). «“Да не может быть”, продолжал говорить Нехлюдов, а между тем он уже без всякого сомнения знал, ч то это была она, та самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной» …

В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не говоря уже о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал» [4].

Другими словами, направление эволюции личности Нехлюдова в тот период определялось желанием продолжать жить «бодро и весело, не думая о своих неблаговидных поступках». Судя по «Исповеди», затронутые в «Воскресенье» экзистенциальные проблемы отчасти касались и Толстого. Не в силах их разрешить, но и не в состоянии отодвинуть их от себя, Толстой после пятидесяти лет начинает задавать себе вопросы, на которые не может найти ответы. Но упорно ищет. Кто здесь кому задает вопросы? Вероятно, Толстой расщепляется на такие две персоны, одна из которых потеряла всякий вкус к жизни, так сказать полумертвая, а другая пытается спасти и первую персону и тем самым самого Толстого. Но есть и третья персона, она пишет исповедь и осмысляет историю Толстого, т. е. это рефлексивная фигура.

(Раскаянье и духовный переворот). «Как загладить свой грех перед Катюшей? — Спрашивает себя Нехлюдов. — Нельзя же это оставить так. «Нельзя бросить женщину, которую я любил, и удовлетвориться тем, что заплачу деньги адвокату и избавлю ее от каторги, которой она и не заслуживает, загладить вину деньгами,  как я тогда думал, что сделал что должно, дав ей деньги».

И он живо вспомнил минуту, когда он в коридоре, догнав ее, сунул ей деньги и убежал от нее…– Только мерзавец, негодяй мог это сделать! И я, я тот негодяй и тот мерзавец! — вслух заговорил он. — Да неужели в самом деле, — он остановился на ходу, — неужели я в самом деле, неужели я точно негодяй? А то кто же? — ответил он себе…

«Разорву эту ложь, связывающую меня, чего бы это мне ни стоило, и признаю все и всем скажу правду и сделаю правду, — решительно вслух сказал он себе» [5].

Конечно, сталкиваясь с трудностями и проблемами новой жизни, Нехлюдов еще не раз хотел вернуться назад в старую удобную гавань, и не раз еще «животный» его человек поднимал голову и голос, но, собрав силы и призвав на помощь Бога, который сразу же отзывался, герой «Воскресения» находил в себе силы идти по новому пути духовного возрождения.

В данном случае суд послужил той ситуацией, которая расширила его сознание, показав Нехлюдову его подлинный облик, не позволив ему больше укрываться за успокоительными и привычными объяснениями. А помощь ему пришла от его еще не уснувшей окончательно совести и от Бога. Кстати, Лев Николаевич Толстой понимал Бога, как известно, не канонически. Личность, вставшая на путь возрождения к новой жизни, возобновляющая свою субъективность, обращается за помощью к своей совести, или к Богу, или к разуму, или ко всему этому вместе сразу, но понимание и того и другого в разные времена несходно. Приходится заново устанавливаться, как это делает Толстой и его последователи, а прежде, например, делал Эмануэль Сведенборг, а потом — Павел Флоренский, и в том, что такое Бог, и в том, что значит жить по совести и справедливости. Пожалуй, один из первых похожую ситуацию в самом начале Средних веков пытается разрешить св. Августин. Он обнаружил, что его представление о себе не отвечает ни реальному его  поведению, ни образу верующего в Иисуса человека. «У меня не было, — пишет Августин, — никаких извинений. Я не мог сказать, что потому именно доселе не отрешился от мира и последовал Тебе, что не знаю истины; нет, истину я познал, но, привязанный к земле, отказывался воинствовать для Тебя…  одобрял одно, а следовал другому» [6].

С одной стороны, Августин четко различает себя как колеблющегося в вере и себя, поверившего в Бога, с другой — он настаивает, что эти позиции всего лишь две ипостаси его личности, которая едина. «Да погибнут от лица Твоего», Господи, как они погибают, “суесловы и соблазнители”, которые заметив в человеке наличие двух желаний, заявили, что есть в нас две души двух природ: одна добрая, а другая злая…

Когда я раздумывал над тем, чтобы служить Господу Богу моему (как я давно положил), хотел этого я и не хотел этого я — и был я тем же я. Не вполне хотел и не вполне не хотел. Поэтому я и боролся с собой и разделился в самом себе, но это разделение свидетельствовало не о природе другой души, а только о том, что моя собственная наказана» [7].

Если Августин скажет, что он, как человек, погрязший в грехе и все еще не поверивший полностью в Бога, — не он, не Августин, это будет неправда. Если же он скажет, что Августин — это не человек, прорывающийся к Богу, проклинающий свою прежнюю жизнь, то и в этом случае, он погрешит против истины. Тогда, показывает анализ «Исповеди», Августин вводит личную историю, позволяющую ему, во-первых, разнести свои разные «личности» во времени (в прошлой жизни жил один Августин, а в настоящей живет другой, а в будущей, возможно, на свет родится третий Августин в виде «внутреннего человека»), во-вторых, связать все эти три «личности» за счет единой личной истории (все эти три Августина есть он сам в прошлом, настоящем и будущем).

Начнем теоретическое осмысление с описания последовательности этапов (фаз) процесса субъективации. Первая фаза представляет собой «кристаллизацию нарушения субъективности», иногда даже ее распада. Индивид, обращаясь к себе, пытаясь себя помыслить, сталкивается с противоречиями, погружается в переживания и страдания. Эта фаза частично объективная («интерсубъективная»), частично обусловлена работой личности. Так Августин против своей воли оказывается между верой и неверием, но, чтобы там оказаться, он должен был размышлять и осознавать свои ценности и состояние. Нехлюдов не заказывал суд и Катюшу, он был объективно вовлечен в эту ситуацию, но, чтобы осознать весь ужас ее, он должен был вспоминать, думать и оценивать себя. Толстой против своей воли погрузился в депрессию, но это погружение не состоялось бы без вопрошания.

В кристаллизацию нарушения субъективности входит остановка текущей жизнедеятельности, обращение к себе как своеобразному предмету рассмотрения и изучения (Августин, как стремящийся к вере и одновременно неверующий, Нехлюдов как соблазнивший Катюшу, считающий себя порядочным человеком, но реально, оценивающий себя на суде как негодяя, мерзавца, Толстой как человек, не понимающий, зачем он живет). Не образуют ли подобная остановка и обращение к себе — первый этап рефлексии, или как писал Г. П. Щедровицкий «рефлексивный выход»? Думаем, правильно, эти два момента можно обозначить как рефлексивный выход.

Вторая фаза — сознательная работа, позволяющая увидеть сложившуюся ситуацию по-новому, именно таким образом, что намечается выход, разрешение проблемы. Августин смог посмотреть на себя как на целостного, нераздвоенного человека, готового идти за Богом и менять себя. Нехлюдов и Толстой — как на субъекта, способного с помощью Бога кардинально пересмотреть свою жизнь, выбрав правильную, нравственную жизнь. В свою очередь, необходимым условием разворачивания второй фазы выступает построение нарративов (схем, вопросов и ответов, размышлений, иногда в форме внутренней речи, по поводу себя и сложившейся ситуации). Например, именно схемы позволяют по-новому увидеть себя и ситуацию, открывают возможность решить проблему, склоняют к поступку и действию.

Так Августин построил несколько важных схем («одобрял одно, а следовал другому», был «привязан к земле, отказывался воинствовать для Бога», «боролся с собой и разделился в самом себе, но это разделение свидетельствовало не о природе другой души, а только о том, что моя собственная наказана»). Схема изобретается самим субъектом, обязательно должна быть проговорена в речи или представлена графически, предъявлена себе (часто и другим), позволяя увидеть невидимое прежде, задавая новую реальность. Вот схемы, созданные Нехлюдовым: «Только мерзавец, негодяй мог это сделать! И я, я тот негодяй и тот мерзавец!», «неужели я в самом деле, неужели я точно негодяй? А то кто же?», «разорву эту ложь, связывающую меня, чего бы это мне ни стоило, и признаю все и всем скажу правду и сделаю правду».

Что означает наша фраза о том, что построение нарративов открывает новое видение? Ее можно понять, связав видение новой реальности со смыслообразованием. Дело в том, что нарративы в процессе рефлексии нарушения субъективности создают ситуацию непонимания, требующую разрешения, восстановление понимания. Непонимание преодолевается именно за счет открытия нового смысла. Августину было непонятно, почему он не может идти по правильному пути, хотя хочет этого. И он обнаруживает (по сути, создает) смысл, объясняющий это странное для него собственное поведение: он наказан Богом и привязан к земле, не в силах преодолеть это притяжение. Нехлюдову было непонятно, почему он, любя Катюшу, бездушно соблазняет ее. Объяснительный смысл, который Нехлюдов создает, такой: он — мерзавец и негодяй. Непонятно, Нехлюдову и как дальше жить. Нехлюдов, создавая новый смысл, отвечает себе: жить можно в том случае, если пересмотреть свою жизнь, покаяться, начать делать добро. Толстому было непонятно, зачем он живет и что-то делает. Ответ был следующий: вера позволяет жить, дает смысл жизни.

Во всех случаях построение нарративов и смыслообразование идут рука об руку. Один нарратив создает непонимание, требуя понимание, открытие с помощью другого нарратива нового смысла понимание восстанавливает, точнее, создает новое понимание, разрешающее проблемную ситуацию, возобновляющую субъективность.

Для нас важный вопрос: что представляет собой рефлексия во второй фазе? Прежде чем на него отвечать, укажем на две разные концепции рефлексии. Первую можно назвать «имманентной». Здесь рефлексия рассматривается как механизм развития определенного целого — человека, сознания, деятельности и др. Развитие этого целого объясняется именно за счет рефлексии как основного механизма, например, развитие человека посредством самосознания. Сомневаясь в таком дискурсе, Гете пишет:

Познай себя! — Просил бы разъяснений.
Извольте: надо быть и вместе с тем не быть!
Как познать самого себя?
Только не путем наблюдения за собой,
а отдаваясь делу…
Человек никогда не сможет смотреть на себя
как на объект познания [8].

Вторая концепция рефлексии (назовем ее «надрефлексивной») трактует рефлексию во второй фазе в форме принципиального сдвига, выхода в другое целое (пространство,  ситуацию), где открывается возможность по-другому видеть и действовать в отношении себя. Рефлексирующий как бы переносит себя в новую реальность, точнее реально переходит в другое пространство бытия (жизни), где и он сам другой и может делать другое, в том числе возобновлять (менять) свою субъективность. «Метафизика субъективности, — пишет А. П. Огурцов, — рассматривавшая рефлексию как мышление о мышлении, противопоставляется в современной философии онтологической интерпретации актов понимания, неотторжимых от той действительности, с которой они сопряжены и которую они выражают. Мышление трактуется как мышление-в-потоке жизни, а дистанцирование, с которым связан акцент на рефлексивной трактовке мышления, рассматривается как ограниченное и требующее деконструкции» [9].

С этой точки зрения, переход Августина и Толстого в другой поток жизни, в пространство веры позволил им увидеть выход из ситуации повреждения субъективности, невозможности помыслить себя. Вера в Бога создала для их личности ситуацию «вненаходимости» (понятие М. Бахтина), из которой теперь просматривалось решение разрушающей их экзистенциальной проблемы. Нехлюдов, оказавшись в реальности суда и своего нового бытия (Толстой показывает, что к этому времени Нехлюдов уже в значительной мере пересмотрел свою жизнь), смог совершенно иначе взглянуть на себя и свой прежний поступок. Получается, что во второй фазе процесса субъективации в ходе рефлексии создаются условия не просто для возобновления субъективности, но и для ее перестройки. Возобновление субъективности, по сути, представляет собой ее перестройку.

В этом пункте может возникнуть сомнение, а не перестаем ли мы иметь дело с рефлексией, если переходим в другую реальность и пространство? Все зависит от того, каким образом мы переходим: теряя связь с самим собой (с собственной субъективностью) или сохраняя ее. В первом случае, действительно, рефлексия исчезает, во втором нет, поскольку субъект, осуществляя рефлексивный выход, все время помнит свой старт, и поскольку новое знание или представление, которое он приобрел в результате рефлексии, он относит к себе (последний шаг Г. Щедровицкий называл «рефлексивный вход»). Имеет ли смысл в связи с этим различить в рефлексии два плана (топа): выход в позицию вненаходимости, сдвиг и преобразование (один топ), и акт удержания субъективности, знание старта и отнесение рефлексивного содержания к себе (второй топ)?

Рассмотрим еще один кейс, взятый из книги одного из авторов, уже современный — возобновление субъективности в процессе примирительного правосудия. «Несовершеннолетний Михаил (16 лет) в присутствии приятеля, угрожая применением насилия, совершил хищение сотового телефона у несовершеннолетнего Андрея (16 лет). Деяние квалифицировалось по ст. 161 ч. 1 УК РФ — грабеж. В муниципальную службу примирения поступила заявка на проведение программы по заглаживанию вреда…Медиатор (ведущий программы восстановительного правосудия) связался с мамой обидчика Еленой Петровной, во время беседы ей была представлена информация о возможности принять участие в программе по заглаживанию вреда. Елена Петровна заинтересовалась возможностью разрешить ситуацию мирным путем и дала согласие.

На предварительную встречу Михаил пришел один. Подросток рассказал о случившемся и мотивах своего поступка. Михаилу не хотелось выглядеть в глазах приятеля трусом, и, когда тот предложил украсть сотовый телефон, подросток согласился. Еще Михаил сказал, что ему хотелось проверить, будут ли какие-нибудь последствия. После того как он отнял телефон у Андрея и убежал, Михаилу стало немного страшно из-за того, что о произошедшем могут узнать его родители.

Когда сотрудники полиции вышли на родителей Михаила и вызвали их с ним в отделение, подросток сразу понял, в чем дело, ему стало страшно, на допросе он решил ничего не скрывать и рассказать, как все произошло. Его мама долго не могла поверить, что ее сын мог совершить подобное. Михаил сказал, что искренне сожалеет о том, что сделал, и готов принести извинения перед пострадавшим, а также объяснить причины своих действий. Михаил рассказал о том, что дома он и родители обсуждали возможность возмещения материального ущерба потерь, и он намерен постепенно компенсировать своим родителям издержки (устроившись летом на подработку).

После предварительной встречи позвонила мама Михаила… Елена Петровна была готова на сотрудничество и согласна на условия, которые могла выдвинуть потерпевшая сторона, лишь бы приговор суда ее сыну был по возможности мягче. Она была обеспокоена за будущее сына, так как опасалась, что в дальнейшем Миша не сможет уехать за границу к родственникам, чтобы получить там образование.

Ведущий программы связался с папой потерпевшего Иваном Александровичем, во время беседы ему была представлена информация о возможности принять участие в программе по заглаживанию вреда. Он дал свое согласие на участие, так как для него было важно разрешить данную ситуацию. На предварительную встречу Андрей пришел с отцом. В ходе предварительной встречи отец Андрея Иван Александрович рассказал о последствиях произошедшего для их семьи: волнения и переживания жены, потеря времени и зарплаты из-за вызовов к следователю (он отпрашивался с работы и потерял смены).

Больше всего его удивляло, что сын не оказал сопротивления. По мнению отца, Андрей должен был сражаться за свое «до последней капли крови», защищать, а не безропотно отдавать свой сотовый.

Сам Андрей, рассказывая о произошедшем, пытался объяснить отцу, что для него все было очень неожиданно, и он испугался. Андрей рассказал о своих переживаниях из-за случившегося и о том, что происходит сейчас: он не чувствует себя в безопасности, опасается, что подобное может повториться. Андрей и его отец дали согласие на участие в общей встрече. Им было важно услышать объяснения от обидчика и договориться о возмещении материального ущерба, а также получить извинения и донести до Михаила свое видение ситуации, рассказать о последствиях и неприятностях, которые произошли из-за его действий. На общей встрече участники обсуждали произошедшее и вопросы компенсации ущерба.

В начале больше говорили родители. Отца Андрея интересовали мотивы поступка Михаила: как парень из благополучной семьи решился совершить преступление. Услышав объяснения от Михаила, Иван Александрович отнесся к нему с пониманием. Елена Петровна рассказала, почему для них важно мирное разрешение конфликтной ситуации (это может повлиять на учебу сына за границей). Отец Андрея согласился, что получить хорошее образование — это правильно, чтобы была возможность быть успешным в современном мире. Для Ивана Александровича оказалось это важным: раз у человека есть цель в жизни, значит, он не потерян и ему нужно дать шанс.

Неожиданностью для ведущего стал приход на встречу отчима Михаила — Павла Викторовича. Прежде ни по телефону, ни на предварительных встречах вопрос о его приходе не обговаривался. Павел Викторович объяснил свой приход тем, что очень переживает за пасынка. Павел Викторович поздоровался с Андреем и Иваном Александровичем, пожав им руки. По нашему мнению, этот открытый жест расположил их к нему, внушил доверие (как бы дал понять, что «мы такие же, как вы»), и процесс переговоров пошел более конструктивно. Похоже, заявление отчима о том, что дома Михаил понес наказание за свой проступок, успокоило отца Андрея. И после того как эмоции улеглись, отец дал высказаться Андрею, который задал интересующие его вопросы Михаилу («Почему телефон украли именно у него?», «Зачем они это сделали?», «Куда дели сотовый?»).

Михаил принес Андрею извинения, они были приняты. Также стороны договорились о том, что родители Михаила компенсируют материальный ущерб, сам Михаил летом устроится на работу в ремонтную мастерскую отчима. Договоренности были достигнуты, и подписан примирительный договор. Через неделю ведущий созвонился со сторонами, и они подтвердили, что ущерб компенсирован и претензий друг к другу нет. Через несколько дней в службу примирения пришли Елена Петровна и Павел Викторович, они выразили благодарность ведущему за оказанную помощь в разрешении конфликтной ситуации. Уголовное дело было прекращено за примирением сторон на стадии предварительного расследования» [10].

Прежде всего, стоит отметить, что понять эту историю невозможно, не вводя в разговор коммуникацию (общение): Михаила с матерью, их обоих с сотрудниками милиции и медиатором, с Андреем и его отцом, с отчимом Михаила. Именно коммуникация создавала новые пространства и реальности, позволяла выходить в позицию вненаходимости. В коммуникации изобретались нарративы, которые меняли смыслы сознания участников. Первая трансформация намечается у Михаила в милиции и дома, где он с родителями обсуждает всю эту историю и возможные ее последствия. Михаил видит себя уже в суде и дальше в тюрьме (колонии) и, с точки зрения этой новой перспективы и оптики, начинает не понимать, зачем он пошел на предложение приятеля, разве боязнь выглядеть трусом и про верка последствий кражи стоит тюрьмы? Но пока это еще достаточно рациональные соображения, особенного сочувствия к пострадавшему у него, вероятно, нет. Тем не менее, это уже первый акт рефлексии, точнее, рефлексивный выход. Не исключено, что на этом этапе Михаил создает схему, в которой по-новому оценивает себя: что-то вроде «ну и дурак же я».

Для Андрея первая трансформация субъективности намечается на предварительной встрече с медиатором. Беседа с ним и отцом дает возможность Андрею выйти в пространство вненаходимости и взглянуть на себя новыми глазами: в частности, осознать свою трусость и страх перед Михаилом и его приятелем. Объективная оценка себя не состоялась бы для Андрея без рефлексивного выхода, сдвига представлений, построения схем (например, «я испугался», «боюсь их»), смыслообразования.

Основная трансформация субъективности (возобновление субъективности) происходила во время общей встречи. Михаил понял, что «взрослые готовы поддержать его и дать ему шанс», что «можно исправить ситуацию», что «Андрей такой же человек, как и он, с проблемами», что «Андрей не желает ему отомстить». Эти нарративы выводят на поверхность сознания Михаила новые смыслы, меняющие его понимание себя и других.

Понятно, что и Андрей меняется, хотя и меньше, поскольку ему не грозили суд и колония.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Эта статья написана совместно с Л. М. Карнозовой.
[2] Толстой Л. Н. Исповедь. www.ldn-knigi.narod.ru/L_Tolstoy/ispoved.html
[3] Там же.
[4] Толстой Л. Н. Воскресенье // Собрание сочинений. Т. 11. М., 1948.
[5] Там же.
[6] Августин Аврелий. Исповедь. М.: Республика, 1992. С. 107-108.
[7] Там же. С. 104, 107-109.
[8] https://rustih.ru/gyote-izrecheniya/ 1812-1814
[9] Огурцов А. П. Рефлексия // Новая философская энциклопедия: В 4 т. Т. 3. М., 2001. С. 446.
[10] Карнозова Л. М. Введение в восстановительное правосудие (медиация в ответ на преступление): монография. М.: Проспект, 2014. С. 252-255.

© Розин В.М., 2023

Статья поступила в редакцию 16 января 2023 г.

Розин Вадим Маркович,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
Института философии РАН
e-mail: rozinvm@gmail.com