Актуальные проблемы современного культурологического знания:

глобализация в практиках культуры.

Межвузовская научная конференция. 

Обзор (начало) 

 

Аннотация: В Обзоре рассказывается о научной конференции, прошедшей 26 марта 2013 г. в Московском педагогическом государственном университете, посвященной влиянию процессов глобализации на современные культурные практики и отражение этих процессов в актуальном культурологическом знании. В  конференции приняли участие многие ведущие культурологи.

 

Ключевые слова: современность, процессы глобализации, культурные практики, актуальное культурологическое знание.

 

26 марта 2013 кафедра культурологии  Московского педагогического государственного университета совместно с Московским отделением Научно-образовательного культурологического общества и научным электронным журналом «Культурологический журнал» провела Межвузовскую научную конференцию «Актуальные проблемы современного культурологического знания: глобализация в практиках культуры», посвященную проблеме трансформации культурных практик в условиях глобализации. В рамках конференции были рассмотрены такие проблемы, как культурологическая интерпретация современных социокультурных процессов; культурология в современной системе российского образования; аналитическая культурология в анализе современности; современные медийные практики как предмет культурологического исследования; организационная (деловая) культура в современной России; национальные культуры в контексте социокультурных трансформаций; высокие практики культуры в структуре повседневности. 

 

В конференции приняли участие ведущие российские философы и культурологи: Т.Ф. Кузнецова, О.Н. Астафьева, А.Я. Флиер, А.В. Костина, О.А. Жукова, А.В. Агошков, Г.В. Талина, А.В. Святославский, В.И. Баранова, О.И. Горяинова, Е.М. Шемякина, А.В. Гвоздев, Т.К. Ибрагим, Ж.В. Васильева, О.О. Козарезова, Е.П. Олесина, О.В. Фидченко, аспиранты и студенты кафедры культурологии. 

 

Избранная для обсуждения тема глобализации в практиках культуры стала предметом острой дискуссии, что говорит как о многообразии трактовок понятия «глобализация», так и о проблеме адекватного языка описания и выбора модели интерпретации многообразных социокультурных процессов современности в рамках предметного поля культурологии. 

 

Ниже публикуются материалы докладов и дискуссионных выступлений участников конференции. 

 

Т.Ф. Кузнецова (Московский педагогический государственный университет). Трансформация миссии университета: от модерна к постмодерну. Уважаемые коллеги!  Хотелось бы в контекст нашего обсуждения поместить проблему трансформации миссии университета в исторической перспективе.

 

Теоретические предпосылки этой проблематизации содержатся в весьма значительном нарративе, описывающем роль университета эпохи модерна. Здесь не представляется возможным характеризовать, каким образом связаны рождение университета и рождение национального государства как формы организации человеческого общества эпохи модерна. Позволю себе лишь коротко воспроизвести саму логику этого исторического процесса.

 

История университета эпохи модерна, как известно, начинается с Канта. Не случайно Гегель видит в кантовской философии «сфокусированную сущность мира модерна» (Ю. Хабермас). Именно Кант формирует идею, положенную в основу и определяющую смысл деятельности этого социального института. Кантовская идея разума, вера в освободительную миссию которого характеризовала эпоху Просвещения, выступает универсальным, объединяющим началом, которое, как это показывает философ в работе «Спор факультетов», осуществляет регулятивную функцию в отношениях университета и государства, знания и власти. И хотя здесь возникают вопросы, связанные с автономией учебного заведения, кантовский университет начала эпохи модерна с его принципом субъективной свободы сформировал рационалистически мыслящего и граждански ориентированного индивида. Как отмечает Ж.-Ф. Лиотар, благодаря распространению знаний сама нация получила возможность завоевания своих свобод («Состояние постмодерна»).

 

Дальнейшее движение немецкой философской мысли в отношении интересующего нас вопроса оказалось обусловленным необходимостью легитимации немецкого государства как этнической общности. Проектом профессионального развития становится идея культуры как всего того, что существует в силу человеческой свободы. «Открытие свободы в мире природной и всякой иной необходимости и стало причиной обретения культурой в сознании людей своей территории и границ» (В.М. Межуев. Философия культуры. Эпоха классики. М.: МосГУ, 2003. С. 46). Именно идея культуры позволила государству формировать институциональную структуру университета и определять характер его отношения с обществом.

 

Мощь философской мысли немецкого идеализма в лице Фихте, Шеллинга, Шиллера, Шлейермахера способствовала тому, что университетская система формировала идею национальной идентичности. Культура, ориентированная на идентичность, легла в основу разработки концепций Берлинского университета (1807 – 1810 гг.), предложенных Фихте и Шлейермахером. При всех значимых расхождениях данных проектов в них были провозглашены принципы единства научного знания и интеллектуального развития личности (Bildung). Гумбольдт отмечал, что при всей своей автономии университет должен использовать науку для «духовного и морального строительства нации» (результат Bildung’a). Таким образом, университет формировал идею национального государства, а для национального государства, как писал Шеллинг, готовил народ, способный ее воплотить (См.: Шеллинг Ф.В.И. Лекции о методе университетского образования. СПб., 2009).

 

Итак, триста лет классический университет служил идее национального государства, национальной культуры, культурной идентичности.

 

В эпоху постмодерна (некоторые авторы предпочитают использовать термин «постистория») постепенно знание перестает быть самодостаточным, а автономия знания самоцелью. Университет оказывается агентом рыночных отношений, и в этом случае нужна ли современному университету как основе парадигмы высшего образования какая-либо объединяющая культурная идея?

 

О.Н. Астафьева (Российская академия государственной службы при Президенте РФ). Культурная политика России в условиях глобализации. Уважаемые коллеги! Основные принципы формирования национально-культурной политики современной России необходимо рассматривать с учетом факторов поликонфессиональности, поликультурности и полиэтничности российского населения. Востребованность экспертного знания специалистов-культурологов государственными структурами возрастает, но управленческий состав, который принимает важные решения в сфере культуры, образования и социально-культурной политики, все еще не обладает достаточными компетенциями в сфере культуры. Запрос на знания в области культуры и религии в условиях глобализирующегося мира, в силу контактности представителей различных культур и глобального рынка труда будет только возрастать, что потребует от государства серьезных вложений в подготовку подобных специалистов – педагогов, экспертов и управленцев.  

 

А.В. Святославский (Московский педагогический государственный университет). Глобализация как процесс деструкции национальных культур. Уважаемые коллеги! Хочу отметить, что до сих пор работы о глобализации в значительной мере сводятся к описанию присущих ей процессов, в ущерб вскрытию их  глубинного смысла. Глобализация — явление, по сути не культурное, но экономическое, оно изначально предполагает формирование мировой рыночной системы, со всеми затем уже вытекающими отсюда культурными и прочими последствиями. Во главе угла этой системы стоит извлечение прибыли, возможно большей и добываемой любой ценой, вопреки всем традиционным моральным установкам разных культур. Параллельно действуют силы технологического детерминизма, когда технологии становятся определяющими факторами социальных процессов и явлений. При этом, помимо естественного научного прогресса (развития теоретического знания), технологии питаются доходами с того же рынка, а значит, обслуживают его интересы. Т. н. «научные» теории глобализации как положительного в целом процесса, характеризующего более высокую ступень эволюции социума — есть маска, призванная скрыть истинное непривлекательное лицо экономической глобализации, по существу углубляющей раскол между богатыми и бедными, раскол между т. н. развитыми и неразвитыми странами. Как оправдание глобализма выдвигается идея культурной интеграции, которая де есть шаг к преодолению межкультурных (этнических, национальных, религиозных…) различий, а значит, шаг ко всеобщему миру и благоденствию. Однако уже в XIX в. К. Маркс совершенно четко показал нарастание в грядущем будущем обратных процессов в виде кровавых конфликтов в борьбе за рынки сбыта, а также появление промышленной и банковской олигархии, стремящейся контролировать по существу весь процесс жизни на Земле. И эти открытые германским политэкономом закономерности пока никто не отменил. С другой стороны, попытки марксизма заменить мир социальных конфликтов «раем на Земле» в виде глобальной коммунистической формации будущего пока не увенчались успехом. Для человека, верующего в Царствие Небесное, построение земного рая неприемлемо, ибо невозможно по определению. Мультикультурность земного мира обусловлена актом Творения свыше, а не произволом земного бытия. Смыл этой мультикультурности заключается в создании возможностей для индивида, носителя конкретной культуры, принять культуру иного индивида, носителя иной культуры — что и является единственной возможностью духовного роста, т. е. приготовления своей души для отхода в мир горний.

 

А.В. Костина (Московский гуманитарный университет). Унификация культурных практик и социальные процессы современности. Уважаемые коллеги! Отмечу, что основным трендом современности являются глобализационные тенденции, где Россия достаточно естественно воспринимает те парадигмы, которые характеризуют развитие Европы и США – как наследницы ее базовых принципов (по крайней мере, в момент их основания), что обусловлено достаточно большой культурной близостью России и Запада, по сравнению с культурами конфуцианского, индуистского, арабского ареалов. Несмотря на то, что тенденции глобализации проявлялись на протяжении всего предыдущего столетия, ее современный этап связан с распадом Советского Союза и разрушением биполярной мировой системы. При этом взаимоотношения между «развитой индустриальной основой мира» (CША, СССР), полупериферией индустриализирующихся экономик и периферией неразвитых стран изменилось в сторону создания глобальной экономики, в которой доминирует «глобальная триада» Северной Америки, ЕС и Восточной/Западной Азии (См.: Уткин А.И. Глобализация // Глобалистика: Энциклопедия. М., 2003. С. 182). 

 

Весьма благоприятная в целом для всех высокоразвитых стран, неолиберальная глобализация оказалась катастрофичной для многих периферийных стран (Мунтян М.А.  Глобализация: что это такое/ /http://www.ispr.ru/ CJNFER/confer1-4.html). Этого факта не отрицают даже либеральные политики и исследователи-либералы, признающие, что объективно обусловленный экономический разрыв между развитыми и развивающимися странами не сглаживается, а углубляется. Они признают, что глобальные проблемы современности не исчезают, но пополняются новыми − такими, как угроза терроризма, в том числе и ядерного; как организованная преступность; как новые болезни наподобие СПИДа; как резко обострившаяся демографическая ситуация и катастрофическая неравномерность плотности населения, приводящая к массовой миграции, что, в свою очередь, усиливает напряженность в отдельных, как правило, наиболее благополучных регионах; как гиперурбанизация. 

 

Если же акцентировать внимание на социокультурных последствиях глобализации, можно оценить ее исключительно негативно. Поскольку глобальное пространство – это, в первую очередь, мобильные финансы и интеллект, постольку глобализация выступает как процесс изъятия его финансов и интеллекта. При этом прогресс более развитого общества идет за счет деградации «осваиваемого» (Делягин М.Г. Глобализация // Глобалистика: Энциклопедия. М., 2003. С. 186). Осмысление этого процесса породило понятие «конченых стран», таких, которые окончательно утратили как интеллектуальные ресурсы, так и способность их производить. Кроме того, глобализация ведет к унификации культурных миров, разрушающе действует на базовые ценности национальных культур, способствует распространению во всех обществах, испытывающих влияние культуры стран-лидеров (а сегодня это – практически все общественные системы) и утверждению североамериканской массовой культуры. Глобальные процессы приводят и к изменению системы образования, которая стремится к унификации (по крайней мере, в рамках европейского сообщества в виде Болонской системы) и стандартизации вне зависимости от национальных систем образования. Стандартизации способствует и распространение информационных технологий, прежде всего, сетевых, что позволяет признать реальностью существование мира в виде маклюэновской «глобальной деревни».

 

Покушение на многообразие в области политической и культурной жизнедеятельности вызывает ответную реакцию самозащиты − в облике консервативного традиционализма и националистического фундаментализма. Сегодня повсеместно наблюдается возврат к тем формам общественных отношений, которые, как представлялось уже с эпохи Просвещения, утратили свое значение. Это позволяет с полным основанием говорить об архаизации современного культурного ландшафта, об эпохе «нового язычества», «новой внеисповедной или внеконфессиональной религиозности». Становится очевидным, что та реальность, которую почти век назад Н. Бердяев обозначал «новым средневековьем» (Бердяев Н.А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999. С. 6), а полвека назад Р. Барт – «новой архаикой» – не только предвидится, но и повсеместно наблюдается. 

 

Эта тенденция является общемировым трендом, связанным, во-первых, с формированием глобальных рынков труда, порождающим внедрение в модерное сознание западного общества до-модерных, вполне традиционных представлений, во-вторых, с ускоренной модернизацией в странах, включенных в глобальное экономическое развитие, но в социальном плане остающихся традиционными и порождающими мощные возвратные движения неоархаизации. В России эти основания дополняются натурализацией хозяйства в дотационных регионах, где ухудшение материального положения испытывает значительное число граждан, что негативно сказывается и на демографической ситуации.

 

Характерно, что заметной эта тенденция стала, прежде всего, именно в странах-лидерах, где интенсивное развитие высокотехнологичного производства, требующего долгого периода обучения, сопровождается ростом сферы неквалифицированного труда, которая, как правило, обеспечивается мигрантами, имеющими достаточно низкий уровень материальных притязаний, но повышенный уровень девиантности. Нерегулируемая неквалифицированная миграция из стран бывшего Советского Союза, обладающих по преимуществу сельскохозяйственным развитием и традиционным укладом жизни, приводящая к архаизации общественных отношений, была названа в докладе экспертов Института современного развития (ИНСОР) одной из проблем, требующих своего разрешения в целях модернизации России.

 

О.И. Горяинова (Московский педагогический государственный университет). Консьюмеристский культурный сценарий в глобальном культурном пространстве. Дорогие коллеги! Позвольте продолжить дискуссию. Глобальный процесс многолик. Он имеет как экономические, так и собственно культурные векторы действия. Его экономическая сторона – тема основательно изученная, однако, как видится, не вполне исчерпанная, поскольку культурная ситуация, связанная, в частности, со сферой социализации, не может быть рассмотрена как следствие экономических процессов. Культурное производство, понимаемое как технологии изготовления культурного продукта, опирается, прежде всего, на законы функционирования знаково-символической среды и производства знаково-символических объектов, образующих, по терминологии Ж. Бодрияра, пространство «гиперреальности», в котором знаковые объекты и связанные с ними отношения замещают знаково-символические комплексы, производимые СМИ. Знаково-символическая среда, произведенная по закону информационного производства, и есть главный социализирующий агент глобального мира.

 

В этом пространстве реактуализировалась роль мифа, который сейчас приобретает универсальный характер и является моделью любого ценностного сообщения от рекламного послания до обширной идеологической программы. Под мифами мы понимаем то, что понималось в феноменологической философской традиции: не сознательно произведенные измышления или неосознанные заблуждения, а целостные формы сознания, включающие когнитивную, ценностную и праксеологическую составляющую, что позволяло им существовать не только в формах различных практик. Здесь, в принципе, в формальном отношении нет ничего необычного, ценностные характеристики всегда имели внерациональную форму выражения. Необычной является тотальность этого способа отражения и самовыражения, явный крен в сторону бессознательного, в котором коллективные травмы вкупе с коллективными мечтами замещают рациональные стратегии действия. «Потребление» мифа по сути и означает переинтерпретацию мифа, вследствие которой он превращается в технологию мотивированного действия, наделенного личностными смыслами. 

 

Эта трансформация мифа нами обозначена как формирование культурного сценария. Понятие означает социализационную схему, имеющую различные степени свободы, в зависимости от типа культуры и совокупности заданных ею культурных образцов. Одно из чрезвычайно распространенных утверждений, связанных с социализацией в постсовременном обществе 

 

Е.М. Шемякина (Московский педагогический государственный университет). Ремифологизация и современные культурные практики. Уважаемые коллеги! Я продолжу линию рассуждений О.И. Горяиновой о роли мифа в культуре. В современном социокультурном пространстве миф все сильнее заявляет о себе как равноправный способ понимания мира наряду с наукой, искусством, религией. Актуализация мифологического сознания позволяет говорить о ремифологизации – процессе, в ходе которого происходит возрождение мифа как смыслообразующей символической модели в различных культурных практиках.

 

Как представляется, необходимо обозначить причины, формы, последствия ремифологизации в контексте глобальных социокультурных трансформаций. Не будет преувеличением утверждать, что миф не только не был преодолен логосом в ходе развития человеческого общества, но стал играть определяющую роль во многих современных культурных практиках. Не случайно проблема взаимоотношения мифа и разума, мифологического и рационального в культуре вызывает постоянный интерес исследователей, представителей различных областей знания. Достаточно лишь упомянуть прекрасные работы, посвященные проблемам современного мифотворчества, содержащие обширную библиографию и свидетельствующие о многоаспектности изучения мифа (Современная российская мифология. М., 2005; Мифы и мифология в современной России. М., 2000; Современная политическая мифология: содержание и механизмы функционирования. М., 1996 и др.). 

 

Искусство, культура, экономика, политика, массовые коммуникации насквозь пронизаны мифом… Почему миф возрождается, как соотносятся миф и реальность, зачем нужен миф современному человеку? По-кантовски ставя вопрос Как возможно?, следует обратиться к критике «мифологического разума». Макс Хоркхаймер в своей работе «Затмение разума. К критике инструментального разума» (М., 2011) призывает нас задуматься, говоря о том, что «прогресс, связанный с рационализацией, обнаруживает тенденцию к забвению самой сущности разума». 

 

Эссенциальный и феноменальный подходы к мифу позволяют говорить о двух уровнях ремифологизации. Первый – обращение к традиционным мифологическим сюжетам в искусстве, обнаруживает себя на протяжении всей истории культуры, но не затрагивает сущности мифа. Второй связан с возрождением мифа в ходе целенаправленного построения воображаемой действительности, которая нашим сознанием воспринимается как реальная. Именно здесь миф и обнаруживает свою силу и власть над разумом, а человек погружается в мифологическое пространство и подчиняется законам мифа.

 

Немецкий философ Эрнст Кассирер еще в середине ХХ века предупреждал человечество о разрушительной силе мифа, изучая феномен политического мифотворчества («Миф государства», 1945), подчеркивая, что эпоха технической цивилизации создала и новую технику – технику мифа как инструмент контроля над сознанием человека при помощи средств массовой коммуникации. Петербургский автор О.Ю. Пленков в монографии с очень показательным названием «Триумф мифа над разумом. Немецкая история и катастрофа 1933 г.» (СПб., 2011) обращается прежде всего именно к Кассиреру, исследуя природу идеологического мифотворчества.

        

Глобальная техническая цивилизация не может противостоять мифу − миф как особая техника прекрасно встраивается в нее, подменяя подлинную реальность воображаемой. В современном информационном обществе усложнение коммуникаций одновременно усиливает одиночество человека, лишает его возможности получать информацию от первоисточника, отчуждает человека и от самого себя, и от другого. Ценностно-смысловые ориентиры человеческого бытия становятся иллюзорными и подвижными, а их с успехом заменяют конкретные образы добра и зла, стратегии поведения, оправдывающие покорность внешним силам или, напротив, демонстрирующие агрессию. 

 

Виртуализация социокультурного пространства ставит под вопрос возможность самого существования человека как субъекта истории, как индивида и личности, человек перестает мыслить и действовать от собственного лица, а, значит, и нести ответственность за свои действия, превращаясь в коммуникативную функцию. В связи с этим обращает на себя внимание книга французского философа Винсента Декомба «Дополнение к субъекту: Исследование феномена действия от собственного лица» (2004 г.), переведенная на русский язык в 2011 г., которая актуализирует проблему субъекта в самом широком историческом и современном контексте.

 

В условиях глобализации миф может рассматриваться также как защитный механизм, как основа национальной идентичности. Мифологизация этнических признаков, исторических событий, реальных личностей полководцев, царей (преподнесение их как культурных героев) дает возможность человеку ощутить себя неотъемлемой частью общности, идентифицировать себя с ней. Опасность мифа заключается в том, что в сознании человека формируется бинарная оппозиция «свой−чужой», когда, обособляя себя от другого – человека, культуры, общества, человек, живущий мифом, рассматривает этого другого как врага. 

       

Противоречия глобальной эпохи перемен заставляют нас вспомнить слова древнегреческого философа Прокла о том, что миф – умный символ сущего. Архаический миф и миф современный – это переживаемая человеком реальность. Какой она будет для нас и наших потомков, зависит от того, в какую очередную игру сыграет человеческий разум сам с собой. Вполне очевидно – мифу будет предоставлена не второстепенная роль, поэтому антиномия мифа и разума будет обнаруживать себя во всех сферах человеческого опыта. 

   

А.Я. Флиер (Российский институт культурологии). Аналитическая культурология в описании процесса глобализации. Дорогие коллеги! Глобализация понимается мной не как самостоятельное явление современной жизни, а как составляющая часть процесса перехода наиболее развитой группы стран человеческого сообщества от индустриальной к постиндустриальной (информационной) стадии развития. Глобализация отражает преимущественно ситуацию экономической реорганизации современных структур деятельности, ее перестройку с иерархической модели организации на сетевую, и сравнительно мало отражается на культурной жизни.

 

Но аналогичные процессы перемены структурной организации в той же мере затрагивают культурную сферу жизни, как и экономическую. Просто эти перемены в культурной жизни еще не выделились в особый процесс и не получили звучного названия. Основная проблема изменений в культурной составляющей современности сейчас касается перераспределения социальных ролей разных элементов культуры и расстановка их в соответствии с актуальным массовым спросом. В этой ситуации в особенно сложном положении оказалась традиционная культура, локализация потребителей которой в современном мире и его социальных тенденциях стала очень непростым делом.

 

Во многих выступления на конференции звучала тревога по поводу сегодняшнего положения традиционной культуры и совершенной неясности в вопросах ее роли в современном культурном развитии, ее места в структуре современного общества. Это в равной мере касается традиционной культуры в ее народных формах, культурных установок религии, традиционных форм университетского образования.

 

Если с вопросом о роли и месте традиционной культуры ее народных формах ситуация более или менее очевидна, то судьба культурной традиции в элитарных формах представляется совершенно неясной. Традиционная народная культура постепенно становится специализированной социальной культурой части населения, не способной к эффективной конкуренции на рынке высококвалифицированного труда. Но поскольку существование такой части населения в любом, даже наиболее развитом обществе неизбежно, то традиционная народная культура остается в положении маргинального культурного феномена с жесткой социальной привязкой, потребной сугубо идеологически, но по существу мало влияющей на актуальные культурные процессы.

 

Совершенно иная ситуация создается с традиционными формами культуры в элитарном сегменте. Этой культуре придется каким-то образом вписываться в современный культурный контекст с его переходом от иерархической на сетевую структуру организации и мировосприятия, толерантностью к иным культурным ценностям, перераспределением допустимых культурных проявлений в общественной и приватной жизни и пр. Сложность этой задачи в наши дни ярко иллюстрируется примером поиска своего места в современном мире, которым в последние десятилетия охвачено западное христианство. Такие же сложные проблемы переосмысления своей функции и места в культуре стоят перед образованием.

 

По большому счету размышления в этом проблемном русле и стали ключевым лейтмотивом нашей конференции. Во многих выступлениях звучала серьезная тревога по поводу судьбы классических форм культуры, образования, научного знания в новых условиях, по поводу принципиальной возможности или невозможности переструктурирования традиционных культурных установок с иерархической на сетевую организационную модель.

 

Разумеется, мы еще не можем дать готовых ответов на эти вопросы и предложить какие-то решения этих проблем. Но мы уже стали думать над этим. Путь в тысячу миль начинается с первого шага…

 

Е.П. Олесина (Институт художественного образования РАО). Проблема интеграции российского образования в мировую систему. Уважаемые коллеги! Предметом моих исследований является современная система российского образования. Отмечу, что Болонский процесс заставляет перестраиваться всю систему российского образования: и высшую школу, и среднюю (вводятся тестовые контрольные работы, ЕГЭ в тестовом виде, происходит объединение небольших учреждений в образовательные холдинги), и дошкольные учреждения (появляются образовательные области вместо развивающих и воспитывающих, происходит слияние детских садов с общеобразовательными учреждениями).

 

Бесспорно, сегодня мы живем в ситуации необходимости модернизации образования в соответствии с вызовами времени (глобализацией, развитием информационного общества, интеграцией культурных явлений). Образование становится институтом упреждающего развития общества, но вхождение России в единую мировую систему образования порождает также ряд противоречий. 

 

Образование как социально-адаптивное явление сегодня носит массовый характер, так как оно является обязательным (общее) и желаемым (высшее). Престижность высшего образования объясняется, прежде всего, необходимостью работника иметь высокую квалификацию. Но в России студент перед собой зачастую не ставит задачи профессионализации, а руководствуется одним принципом − престижностью. Это подтверждается большим количеством высших учебных заведений и, в частности, последним скандалом, связанным с защитой диссертаций, когда выяснилось, что чиновники и бизнесмены хотят иметь ученую степень не для научных исследований, а для повышения некого социокультурного статуса.

 

Международная организация экономического сотрудничества и развития (The Organisation for Economic Cooperation and Development) опубликовала доклад «Взгляд на образование 2012». В рейтинге стран, приведенном в докладе, Россия заняла первое место по количеству людей с высшим образованием (54%) в возрасте от 25 до 64 лет (США на 4-м месте с показателем в 42%). Но если возьмем рейтинг качества образования, составляемый ежегодно ЮНЕСКО, то увидим, что с 2001 по 2012 года место российского образования сместилось с 19 до 35.

 

Получается, что увеличение количества образованных людей не повышает общего образовательного уровня страны. Возникает противоречие между массовым характером образования и тенденциями современности, которые актуализируют саморазвитие учащегося, а следовательно, дифференцированные и индивидуализированные подходы, являющиеся по сути элитарными. 

 

Унификация российского образования, определяемая глобализацией, выражается, прежде всего, в институциональных формах, не всегда соответствующих содержательному наполнению. Для облегчения социокультурной интеграции российского образования в международную первой меняется внешняя структура образовательной системы: количество лет обучения, формы занятий и проверочных работ, механизмы и методики и технологии их разработки и реализации. 

 

Наполнение образовательных форм новым содержанием усложняется тем, что Болонская декларация предлагает для образовательных систем американскую модель образования, что неприемлемо для российского гуманитарного знания, имеющего собственные фундаментальные научные школы, опирающиеся на ментальные особенности русской культуры (философия, филология, искусствознание, культурология). Болонская декларация не дает ответа на вопрос: как построить содержательную сторону образования при существующих различиях национальных школ. 

 

В данном контексте культурологическая парадигма образования становится единственной стратегией, способствующей интеграции российского образования в мировую систему с сохранением его культурных особенностей. 

 

Г.В. Талина (Московский педагогический государственный университет). Российский архетип власти как предмет историко-культурного исследования. Уважаемые коллеги! С позиции современности меня интересует такой исторический феномен, как архетип власти, свойственный России. Он формировался на протяжении многих столетий в процессе взаимодействия национальной концепции власти с чужеродными традициями, сначала монгольской, затем европейской. 

 

Высшая власть постепенно стала олицетворяться с единоличным, сильным лидером вне зависимости от наличия или отсутствия монархической формы правления. Еще в домонгольский период стали формироваться представления о богоданности монаршей власти, хотя власть великого князя подчас трактовалась как положение первого среди равных. Влияние ханской власти на великокняжескую привело к усилению монархического начала последней, становлению представлений о царстве при окончательном формировании концепта божественного происхождения. В XVII в. были предприняты, а при Петре I осуществлены попытки преобразования власти царской в императорскую. Одновременно с этим проникновение в Россию контрактной теории на время поколебало исконную идею богоданности наследственной власти. Чехарда на престоле времени дворцовых переворотов доказала от противного неперспективность  для России идеи «общественного договора», власть наследных правителей, освещенная божественным предопределением, вновь стала основой официальной идеологии. Рекордно долгое, по сравнению со всеми странами Европы, существование в России абсолютизма, реформы XIX столетия при активном участии в них представителей дома Романовых способствовали формированию повышенных требований к монарху со стороны общества. Несоответствие им, как в случае с Николаем II, способствовало развитию и государственного и общественного кризиса. Крушение монархии не привело к крушению идеи сильного главы государства. В советскую и постсоветскую эпоху Иван Грозный, Петр Великий, Сталин традиционно вызывали повышенный интерес, а идея сильной власти нередко ассоциировалась с идеей порядка в государстве и обществе. 

 

Идея «сильного лидера» дополнялась традиционно активной ролью главы государства в презентации власти и векторов ее развития, значимых в ту или иную эпоху. В свое время Московская Русь пропагандировала образ идеального православного монарха – защитника веры, создателя мощного и богатого государства. Ее церемонии не могли обходиться без государевых походов по православным святыням, без богатейшего церемониального убранства Кремля – важнейшего символа власти эпохи. Начиная с эпохи Петра I, европеизированная Россия, окончательно разделив  понятия «государь» и «государство», культивировала идею службы государству всех от мала до велика. Сам царь стал слугой Отечества, истово выполняя служебные обязанности и поднимаясь в чинах «Табели о рангах». Такой порядок сохранился и в XIX в. Последний российский император Николай II начинал свою службу младшим офицером Преображенского полка, а чин полковника получил только в 1892 г. «Геронтократия» СССР периода «застоя», прочно ассоциировавшаяся у современников и потомков с кризисом власти, поставила вопрос о принципиально новом облике главы государства: хорошая физическая форма, здоровый образ жизни, покровительство крупным спортивным мероприятиям и проектам. 

 

Развитие светской власти неизбежно ставило вопрос о принципах ее взаимоотношения с властью духовной. Допетровская Русь постепенно сформировала идею симфонии двух властей при их неподчиненности друг другу. Европеизированная монархия XVIII – XIX вв., когда-то оттолкнувшись от идеалов чуждого для Руси протестантизма, подчинила церковь государству, разрушив патриаршество и установив синодальное управление. Советская эпоха, изначально исходя из идеалов атеизма, разрушая православные святыни, в самые кризисные моменты, такие как Великая Отечественная война, приходила к своего рода союзу с РПЦ. Постсоветская эпоха подчас с чрезмерной интенсивностью стала крепить церковно-государственный союз. Однако многовековой период, начавшийся с уничтожения патриаршества, и связанный с принципом использования государством церкви по своему усмотрению и в меру собственных потребностей, привел к тому, что вера в обществе стала примитивной и стихийной. Проблема религиозной культуры остается проблемой, баланс светского и духовного – делом будущего.

 

Система власти неразрывна с системой управления, методы и принципы управления, даже формирующиеся в условиях тотального реформирования, неизбежно вбирают в себя элементы традиционного. Для России характерно противопоставлять самоуправление, формирующееся на выборных началах, чиновничье-бюрократической системе, основанной на назначениях, осуществляемых высшей властью или от имени высшей власти. Древние самоуправленческие, вечевые традиции в монгольский период испытали разрушительное воздействие со стороны усиливающегося монархического элемента. Одновременно с этим государственное начало, сыгравшее важнейшую роль в обретении страной независимости, сплачивающее общество, дало толчок к развитию государственной службы. Последняя уже в период Московской Руси стала основой для социально-служебного структурирования общества. Изменение социального положения прочно связывалось со службой, принадлежность к элите или суперэлите с должностным положением. Казалось бы, в этой системе взаимоотношения общества и государства нет и не может быть ничего, кроме дальнейшего развития бюрократии. Однако же, весь Московский период вплоть до начала XVIII в. культивировал принцип взаимодействия выбираемого и назначаемого начал в системе местного управления, считая их основой взаимоконтроля и правильного функционирования, послепетровская Россия со второй половины XVIII в. возрождала дворянское и городское самоуправление. «Великие реформы» царствования Александра II создали не только современные для эпохи второй половины XIX в. институты местного самоуправления, но и вовлекли в эту систему различные слои русского населения, включая крестьянство, создали почву для формирования и развития российской интеллигенции. Превращение в советский период выбора в фикцию извращало систему, возможности функционирования которой при соблюдении исконных признаков и принципов могли дать совершенно другой результат. 

 

Анализируя исторический путь лишь некоторых российских властных институтов, невольно убеждаешься  не столько в живучести традиций, сколько в необходимости их учитывать при проведении любых реформ. 

 

А.В. Агошков (Журнал «Вопросы культурологии). Экономика России между прошлым и будущим. «Общинный социализм». Уважаемые коллеги! Меня интересует проблема национально ориентированной экономики, наследующей традиционные для российской культуры формы укладности. Выделю несколько аспектов. 

 

1. Модернизация и культура. Тема российской модернизации, активно обсуждавшаяся два-три года назад (См., напр.: Агошков А.В., Станкевич З.А. Модернизации России — социальное измерение // Национальные интересы. 2010. № 6), а сейчас то ли поистершаяся, то ли вошедшая, наконец, в собственно научный оборот, временами относится аналитиками к отечественной культуре. В это же время анализ взаимоотношений между нашей социо-экономико-политической реальностью и культурой позволяет говорить о наличии социально и психологически болезненного разрыва между культурой как традицией, и современностью как экономической модернизацией и технологическим перевооружением (См., напр.: Агошков А.В. Культура и культурология как факторы российской модернизации? // Проблемы российского самосознания. Религиозные, нравственные и правовые аспекты культуры: труды российской научно-практической конференции светских ученых и теологов с участием зарубежных исследователей. (Москва, 2 октября 2012 г., Пермь, 4-5 октября 2012 г.) Ч. 1. / Институт философии РАН, Пермский государственный институт искусства и культуры. – Москва; Пермь, 2012. С. 32-38; Ашкеров А., Крылов К. и др. Модернизация как культурная революция. Доклад Гильдии исследователей. Источник: http://polit.ru/article/2011/03/01/ aa010311/; Меренков А.В. Проблемы и перспективы человека в XXI веке // Известия Уральского гос ун-та. 2001. № 19. С. 31; Синецкий С.Б. Ретроориентация как проблема современного культурологического образования // Вопросы культурологии. 2012. № 2. С. 37; Флиер А.Я. Некультурные функции культуры: очерки. М., 2008. С. 269 и пр.). 

 

Было бы ошибочно утверждать, что данная трудность является достоянием исключительно российской жизни. Сложные взаимоотношения между экономикой и нравственностью, модернизацией и традиционной культурой имеют место и в других обществах. Э. Шейн указывает: «Культура представляет собой стабилизатор, консервативную силу, она наполняет вещи смыслом и делает их предсказуемыми. Многие консультанты по менеджменту  и теоретики утверждают, что в качестве основы высокой и длительной эффективности желательна «сильная» культура. Однако сильные культуры по определению стабильны и с трудом поддаются изменению. Раз мир становится более турбулентным, требует больше гибкости и обучения, не означает ли это, что культура является, по сути, обузой?» (Шейн Э. Организационная культура и лидерство. СПб.: Питер, 2008. С. 303). 

 

2. Модернизация и ценности. Очевидно, что придать идее модернизации легитимность могло бы её соответствие представлениям большинства нашего народа об общем благе. Наличие консенсуса по базовым ценностям среди членов коллектива (социума) по-прежнему является необходимым условием эффективности его деятельности – как трудовой, так и социальной. К аналогичному выводу приходит и Э. Шейн, утверждая, что залогом успешного формирования организационной культуры является наличие консенсуса относительно представлений о целях, задачах, базовых ценностях, способах управления и контроля внутри организации (Там же. С. 260). 

 

Увы, но говорить о наличии в общественном сознании россиян такого консенсуса пока рано. Количество расхождений во взглядах на прошлое и будущее страны, ее историю, знаковые исторические фигуры, «перестройку» конца 1980-х гг. по-прежнему высоко. Нет единства и в отношении так называемых экономических ценностей. Одна из основных особенностей России – это относительно невысокий процент населения, живущего в соответствии с базовыми ценностями буржуазного мира. В принципе, предпринимательство нигде в мире не является обязательной нормой жизни, класс бизнесменов – всегда меньшинство. Однако в России количество людей, стремящихся жить по традиции, т.е. «как все», особенно велико. «Согласно выводам ряда социологических исследований, удельные веса россиян, разделяющих ценности инициативности («выделяться среди других и быть яркой индивидуальностью – лучше, чем жить как все») и традиционности («жить как все – лучше, чем выделяться среди других и быть яркой индивидуальностью»), – величины одного порядка – около 40%» (Сусоколов А.А. Экономическая культура российского общества в ХХ в. (материалы к лекционным занятиям) // Вопросы культурологии. 2006. № 5. С. 42). Иными словами, значение традиционных ценностей в нашем обществе по-прежнему велико.

 

3. Модернизация и община (ретроспективно). Это значит, что одной из насущных задач является создание привлекательного образа экономического будущего, в котором органично сочетались бы как черты прошлого, так и будущего. Если наиболее очевидными преимуществами современности являются увеличение возможностей и товарное изобилие, то по отношению к прошлому, по-прежнему, много вопросов. 

 

На наш взгляд, наиболее плодотворной в наши дни остается тема общины. Известно, что крестьянская община и (как её разновидность) трудовая артель являются поистине уникальным примером гармоничных социально-экономических взаимоотношений в отечественной истории. Вопрос о том, возможно ли использование данной формы хозяйственных взаимоотношений в настоящее время, рассматривается на протяжении нескольких последних лет, и окончательного ответа не получил. Насколько она совместима с целями модернизации нашего общества? 

 

На этот счет мы хотели бы привести позиции двух исследователей. Первый, Г.В. Мальцев, склонен считать, что потенциал общинного строя еще не исчерпан: «В современном мире, где еще живут и находятся в хорошей форме социальные системы, основанные на общинных отношениях…, крайне важно выработать четкие ответы на вопросы, насколько вообще совместимы государство и община как формы социальной организации, на каких условиях они могут сосуществовать и сотрудничать, в какой мере можно использовать общину в целях модернизации общества». При этом указывается, что «в странах Европы и отчасти в России община оказалась разрушенной в период консолидации национальных государств и формирования буржуазного образа жизни, под влиянием ложного прогрессизма и бюрократической рационализации, изначально направленной, как отмечал М. Вебер, против всякого традиционализма» (Мальцев Г.В. Крестьянская община в истории и судьбе России. Статья 5. Община между социализмом и капитализмом. «Крестьянский социализм» // Национальные интересы. 2009. № 6. С. 24-25). 

 

Второй, А.А. Сусоколов, настроен ещё более скептически: «Уже в недрах социалистического общества произошло разложение общинной идеологии. Оно не могло не произойти, поскольку такая идеология не соответствовала масштабам общества, его экономики и вызовам истории в лице технического и экономического прогресса других стран» (Сусоколов А.А. Указ. соч. С. 43-44). Тем не менее, они оба признают, что тема общины недостаточно исследована в нашей науке, как с точки зрения анализа исторического опыта России, так и в аспекте прогнозирования тех или сценариев общественного развития нашего Отечества, для чего «необходимо специально исследовать, возможно ли решать… новые задачи с помощью части старых инструментов» (Там же). Это и даёт исследователям общины, в целом опыта местного самоуправления как культурного и хозяйственного явления некоторые шансы в будущем. 

 

4. Модернизация и община (перспективно). Создание позитивного образа экономического будущего России связано с изучением как собственно хозяйственных механизмов, так и всего комплекса базовых представлений, который можно определить как дух артельности, умение объединяться для достижения общей цели, отодвигая свой узкий корыстный интерес на второй план. (Считается, что эта черта являлась первоосновой коллективного страхования внутри сельской общины – помочей.) Как бы ни был далек от нас оригинал, его признаки встречаются в нашей современной жизни, например, в форме «командного» стиля работы, и создания соответствующего вида организационной культуры (формирования «командного духа»). 

 

Интересно, что такие важнейшие черты общины, как стремление к равенству и ограничению формального контроля, свойственны не только отечественной экономической культуре, но и западной. Э. Шейн, ссылаясь на работы Г. Хоманса и Д. Догерти, приводит результаты наблюдений за трудовыми коллективами, которые указывают, что: 

 

1) «работники скорее согласятся получать меньшую зарплату, чем нарушить установившееся соотношение между «справедливой», по их мнению, ежедневной оплатой и дневной нормой выработки. Более того, работники оказывают влияние на «передовиков», побуждая их работать и зарабатывать меньше, но сохранять понятие справедливой дневной выработки в неприкосновенности» (равенство) (Шейн Э. Указ. соч. С. 143), 

 

2) «возможность достижения приемлемого уровня взаимопонимания, позволяющего реально координировать релевантную информацию, возникает только при выходе группы за… формальные границы» (ограничение формального контроля) (Там же, С. 125).

 

Таким образом, если нормы и принципы общинного бытия неприменимы в рамках «большого общества» (А.А. Сусоколов) и больших социальных групп, то в пределах трудовых коллективов (средних социальных групп) у них есть возможность жить и развиваться, обретая юридические формы прямой (общинной) демократии. Отметим, что родственная идея «производственной демократии» выдвигалась европейскими социал-демократами еще в 1980-х гг. Она подразумевает непосредственное участие трудящихся в управлении предприятиями, приобщение профсоюзов к совладению предприятиями через повышение доли участия (создание фондов) в доходах этих предприятий, контроль производственных советов над определенными сферами хозяйственной деятельности (уровнем занятости, социальной политикой, гуманизацией труда, улучшением его условий) и пр. (См.: Лопарев А.В. Социал-демократия: истоки и современность // Обществознание в школе. 1998. № 5. С. 13-14). Конкретные параметры таких средних групп (количество членов, их половозрастная и профессиональная принадлежность, уровень квалификации, должностные обязанности, характер взаимосвязей с другими малыми группами/структурными подразделениями и пр.) могут уточняться, тем не менее, сама модель «глобальное общество – локальный трудовой коллектив» может, на наш взгляд, быть положена в основу дальнейших исследований взаимоотношений нездорового «большого общества» и его здоровой ячейки, каковой мы и считаем общину.   

 

(продолжение в следующем номере)