Отношения Запада и Востока:
перспективы культурного взаимодействия

Аннотация. В статье анализируются факторы неизбежного конца логоцентрической парадигмы социального существования человека. При этом особый акцент делается на роли постмодернизма как провозвестника этого конца, который начнется на Западе, но постепенно охватит и Восток. Автором приводится гипотетический сценарий исторического развития на XXI век.

Ключевые слова. Культура, логоцентризм, неолиберализм, постмодернизм, глобализация, новая естественность.

Современная ситуация в мире характеризуется диффузным взаимопроникновением культурно-цивилизационных систем, что размывает не только традиционные геополитическое фронтиры, но и сам привычный дискурс рассмотрения этнокультурных и цивилизационных различий по линии Восток – Запад.

Предчувствие кризиса и сброса, уплотнения, опрощения, избавления от балласта витает в воздухе. Кого-то это пугает, кто-то радуется в предвкушении возможности выплеснуть наружу естественно присущую человеку агрессивность, кто-то просто смирился с тем, что современный мир, запутавшийся в противоречиях между своими чересчур размножившимися дискурсами, не способен разрешить проблемы, им же самим порожденные.  Так или иначе, обвала не избежать, и это, похоже, признают все. Тем более важно сопоставить разные эскизы пейзажа перед бурей.

Генеральной тенденцией современности я полагаю закат и гибель логоцентризма как системообразующей макрокультурной парадигмы. Речь идет, повторю, не о полном исчезновении логоцентрический дискурсов и их носителей, а об их вытеснении на периферию будущего культурного и цивилизационного пространства. Эта генеральная тенденция складывается как равнодействующая интегративных и дезинтегративных процессов, каковые противоборствуют, вообще говоря, на протяжении всей социальной истории, и даже задолго до появления человека.

Невооруженным глазом видно, что в сегодняшнем мире универсальные тенденции интеграции и дезинтеграции представлены парадигмами глобализации и постмодерна.

Следует, однако, избегать коварных аберраций, дабы не уподобиться «просвещенному европейцу» XIX в., для которого понятие человечества совпадало с понятием цивилизованного мира, представленного все той же Европой. И хотя наивный европоцентризм вроде бы давно изгнан из научного обихода, примеров такого рода аберраций, тем не менее, предостаточно. Да и как им не быть на фоне глобалистского проекта, осуществляемого прежде всего США под прикрытием мультикультуралистских деклараций. Не следует также забывать, что глобализация и постмодернизм (в более широком контексте – постмодерн) охватывают меньшую часть человечества, в то время как за пределами ближней цивилизационной периферии, поверхностно затронутой этими процессами, остаются традиционно ориентированные общества, изолированные, по  существу,  и от того, и от другого. И это вполне естественно: противоположности зримо сталкиваются и взаимодействуют только в зоне фронта развития, точнее, сам этот фронт, собственно, и возникает в результате этого взаимодействия. А почва для этих процессов была подготовлена в ходе модернизации на протяжении всего ХХ в. Человечества как единого субъекта не существует. Во всяком случае, пока его целостность объектна. И платой за размашистые обобщения и риторические удобства рассуждений оказывается неадекватность понимания другого, несостоятельность прогнозов, неосуществимость крупномасштабных социально-политических программ, ориентированных на некий усредненный человеческий стандарт.

Постмодерн и глобализация имеют место, прежде всего, в ареале евро-атлантической цивилизации, а также на ее ближней периферии и в регионах, успешно прошедших модернизацию и удерживающих (а в некоторых областях и задающих) темп социо-культурной и технологической динамики. Тенденции эти проникают во все поры и клетки культуры и совокупно определяют, по сути, идейную и духовную атмосферу современности. Так, новые формы культурного творчества, интерактивные и виртуальные, приходящие на смену умершим (или существующим латентно), ориентированы, вроде бы на внутренне свободную и творчески продуктивную личность. Но те же интерактивные и виртуальные технологии весьма хороши для манипулирования сознанием и подсознанием. Прямое обращение к архаическим программам, залегающим в до-личностной ментальности и легко актуализуемым, открывает манипуляторам почти неограниченные возможности господства – объектом манипуляции к тому же не осознаваемого. Напротив, актуализация этих феноменов дает ему иллюзию освобождения, актуализации естественных поведенческих сценариев (столь отличных от «противоестественных» программ сложно организованного большого общества) и приобщения к простому и ясному мировому порядку. Как архаик не мог и помыслить, что вовлечение его в ритуал есть насилие над его сознанием, так и его современный наследник и не думает сопротивляться виртуализации окружающего культурного ландшафта и его кодированию довольно простыми играми-сценариями. Коммуникативное поле творчества в его традиционном новоевропейском понимании сузилось, с одной стороны, до локальных субкультурных (часто полумаргинальных) групп, а то и до виртуального мира одного отдельного персонального компьютера; с другой же, параллельный мир в виртуальном пространстве вовсю расширяется – подобно тому, как в раннепервобытную эпоху разворачивался мир артефактов, все более вытесняющий природный. Действительно, не надо быть искушенным антропологом, чтобы понять, что личная страничка в Интернете предстает своеобразным магическим двойником (душой, alter ego) современного неоязычника в запредельном мире, границы которого проницаемы так же, как и для архаика, стоящего на пороге неолитической революции.

Глобализация и постмодерн всякий раз совокупно образуют специфический культурный расклад – относительно устойчивый и со своими ценностными диспозициями. А динамика его изменения определяется тем, какая из тенденций тактически преобладает.

Глобализацию как историко-культурное явление неверно было бы считать спецификой исключительно современной эпохи. Стремление к неограниченному росту, экспансии и ассимиляции инокультурного материала свойственно всякой культурной системе, от древневосточных деспотий и ордена тамплиеров до существовавших в недавнем прошлом. Разве Советский Союз не пытался осуществить глобализаторский проект в рамках идеологии мировой революции, а затем «программы-минимум» – мировой системы социализма?

Какие же черты современной глобализации наследуются от исторического прошлого, и в чем состоит их инновационная специфика. До пошлости традиционно стремление к языковой, экономической, нормативно-ценностной, политической и др. унификации разных культурно-исторических форм на основе некоей базовой модели. Тенденция эта в истории реализуется всегда одинаково: на тактическом уровне она создает удобства для управленческих процессов и манипуляций. А на стратегическом приводит к гибельной гомогенизации культурного пространства, т.е. истощению внутренней разнородности (разности потенциалов) и, как следствие, к угасанию, распаду и смерти культуры. Кроме того, для этноса метрополии – автора базовой культурно-цивилизационной модели, этого «общего знаменателя» глобализации, гегемония всегда оказывается в ущерб его национальной культуре. Так было всегда – и у древних персов, и у византийцев, и в СССР. И ничего удивительного, что в такой же ситуации оказываются современные США. С прежними глобализационными процессами у современного общее и то, что он не имеет имманентной конечной цели. Стало быть, рубежи глобализации могут быть поставлены только извне. Можно по этому поводу философически порассуждать в духе Ю. Хабермаса о незавершенности и открытости европейского культурного проекта и его пролонгированном «самододелывании». Разумеется, никому не хочется лицезреть свой финал. Тем более сознанию с неимоверно развившейся субъектностью, коему проблема финала впервые предстает во всем ее драматизме. (Осознание того, что западный человек и белая раса вообще уходят с исторической сцены – вещь, что и говорить, пренеприятная).  Так или иначе, очевидно, что любые сценарии самододелывания для евро-атлантического сознания обернутся как минимум утратой его теперешнего системного качества.

Отмечу и то, что все прежние глобальные проекты осуществлялись в эпоху идеалов и потому были идеократическими. Главным средством реализации такого проекта было прямое военно-политическое насилие, а его «земной инстанцией» – идеократическая империя. Дуалистическая революция с его постулированием Должного и его идеологических дискурсов к тому же радикально увеличила масштаб глобалистских проектов и создала самую возможность возникновения теократических империй с их вселенскими притязаниями.

Теперь же, когда эпоха идеалов сменилась эпохой интересов, прямое военно-политическое насилие оказывается средством неадекватным. Ему на смену пришел  неолиберальный проект глобализации. О том, что это такое, написано уже достаточно много, и пересказывать это нет необходимости. Важно отметить только то, что для неолиберализма глобальный проект – это, если угодно, предсмертный рывок, после какого он покидает арену истории, а плоды глобализации используются (или не используются) уже в совсем ином историческом контексте.

Одно особенное обстоятельство равно сказывается и на глобализации, и на дезинтегративных процессах. Темп и плотность смыслообразовательных процессов достигли такой критической величины, при которой общекультурный контекст меняется уже не количественно, а качественно. Речь идет о соотношении двух темпоральных факторов: длительности генезиса индивидуального сознания, ограниченной естественной продолжительностью жизни, и темпов экспликации, дуализации и структурного позиционирования экзистенциально значимых смысловых блоков. Накладываясь одна на другую, смысловые инновации не успевают закрепиться – ни в традиции, ни в ментальности. Отсюда кризис инноваций, дезонтологизация предмета, «расчеловечивание» человека, всепоглощающий релятивизм, вялость, фатализм и безразличие. Пока главные ценности находились в некоем надмирном трансцендентном центре, т.е. за пределами отдельной единичной жизни, можно было, манипулируя обращением к этим ценностям, мотивировать человека на различного рода жертвы ради приобщения к этим ценностям. Но как в эпоху плюрализма ценностей и неизмеримо возросшей самости подчинить единичное (индивидуальное) всеобщему (историческому)? Как объяснить современному неотрадиционалисту, что традиционализм ведет в исторический тупик. Современный традиционалист уже достаточно эгоистичен, чтобы плевать на несоизмеримый с его человеческим измерением исторический план. Зачем что-то менять, куда-то стремиться, чего-то добиваться, когда мне и так комфортно. Да, это неэффективно, да в перспективе тупик, да упускаются возможности развития. Но мне и так хорошо. Я так привык. И если и моим детям хватит, то и подавно. Возразить на это трудно. Неолиберальный прогрессизм сталкивается с эгоизмом, который сам же вскормил. Нет таких целей и нет таких ценностей, которые бы стояли выше моих собственных. Маленьких – но моих! Это еще одно следствие смерти метафизики и выхолащивания трансцендентного полюса культуры.

Поскольку именно постмодернистскому мироощущению свойственна не просто переходность, а переходность, возведенная в принцип (имею в виду релятивизацию статичных ментальных установок), по структуре такого рода сознания можно судить о некоторых аспектах перехода к сознанию постлогоцентристскому.

Исчерпание синкретического ресурса по фронту рефлексии самым непосредственным образом связано со «смертью Бога» и упомянутым концом метафизики. Имманентизация трансцендентного, постепенно приводящая к истончению, истощению и формализации последнего – магистральная дорога всего европейского сознания, от античности напрямую ведущая к постмодернизму. Не удивительно, что постмодернисты, точнее, постмодернистски настроенные умы в закатных фазах европейской культурной истории, начиная с эпохи эллинизма, склонны усматривать исторические репетиции постмодернизма.

Итак, изживание логоцентрической культурной парадигмы с ее монотеизмом, презумпцией Должного, отчуждающим аналитизмом и всем спектром мироустроительных установок от теократии (антропологический минимализм) до либеральной демократии (антропологический максимализм) – таков глобальный и фундаментальный процесс нашей переходной эпохи. И постмодернизм выступает не инициатором этого процесса, а вернейшим индикатором оного. Постмодернистское сознание, в этом смысле, оказывается своего рода пионером, предвестником или моделью того типа субъекта и того типа культурного сознания, какому предстоит утвердиться в скором будущем на обломках логоцентрической культуры. Предвестниками, впрочем, справедливо будет считать великих ниспровергателей «законодательного разума» – Ницше, Фрейда, Стриндберга и еще нескольких трагических одиночек. В современном социуме пионеры от постмодернизма чувствуют себя куда более комфортно. Но речь не об этом. Важно присмотреться к этому новому, формирующемуся типу сознания и попытаться угадать тенденции его развития.

Думается, полный крах рационально-иерархического принципа вопреки постмодернистским декларациям миру никак не грозит. Оттого, что определенная группа людей в некоторых сферах своего мышления и деятельности (не более!) вышла на горизонтально-сотовые доминанты смыслообразования и на них зациклившись, перестала замечать иерархические основы как всеобщего, так и своего собственного бытия (взять хотя бы рутинный социально бытовой аспект), последние от этого не перестали существовать вовсе.

Постмодернистское отрицание логоцентризма – это не просто заурядная борьба мировоззренческих установок внутри некоей макропарадигмы, как это неоднократно бывало раньше. Происходит смена самой макропарадигмы. Именно постмодернизму выпала историческая роль могильщика логоцентризма – макропарадигмы, родившейся в античности, утвердившейся с победой монотеизма и на протяжении новоевропейской истории пережившей бурную историю кризисов и взрывного развития.

Не случайно расцвет постмодернизма в его узко историческом понимании совпал с началом экранной революции. События эти взаимосвязаны и равно свидетельствуют об исчерпании логоцентрической парадигмы и о рождении нового качества сознания. И это новое качество действительно принципиально отличается от всего, что было прежде. Доктринальный постмодернизм в своей имманентной эволюции со временем свернется, скорее всего, до локальной субкультуры. Но дух постмодернизма еще более захватит современное сознание, станет от него неотделимым. И как господин Журден не знал, что говорит прозой, интеллектуалы ближайшего будущего (не говоря уже обо всех остальных) не будут в полной мере отдавать себе отчет в том, чем они обязаны постмодернизму. Период экспансии постмодернизма очевидно прошел, и теперь его будут неуклонно вытеснять с «незаконно оккупированных территорий» – прежде всего из философии и науки. Законными же его владениями останутся, скорее всего, сферы художественного творчества и смежные с ним подсистемы культуры. Но что касается постмодерна как явления более широкого и глобального, то его значение в будущем представляется гораздо более масштабным. Он станет (собственно, уже становится) одной из главных несущих конструкций пост-логоцентрического сознания и перед ним – в этом его качестве – раскрываются широкие перспективы.

Если внутри постсовременного сознания доктринальный дуализм спрятался, перейдя на клеточный уровень и тем самым смикшировав тем самым остроту всех противоречий, то в общемировом масштабе на наших глазах оформляется глобальное противостояние, которое в широком смысле может быть охарактеризовано как эволюционное соперничество логоцентрической и альтернативной ей парадигм. Этот глубинный процесс опосредован множеством тенденций в политике, экономике, идеологии и пр.

Неолиберальная цивилизация не готова даже признать ту очевидную истину, что мир как целое никогда не будет жить по ее законам.

Сознанию нового типа, сознанию «людей Цифры», приходящим на смену «людям Слова» подходит, кажется, такое понятие, как новая естественность.

Первоначального единства с природой, от которого цивилизации неуклонно и целенаправленно удалялась на протяжении всей своей истории, достичь, вопреки романтическим грезам некоторых философов и экологов, никогда не удастся. Палеосинкрезис распался необратимо; что ушло, то ушло. Но, оставив за спиной Дуалистическую революцию и порожденный ею логоцентризм, можно попытаться достичь новой естественности, снимающей в себе весь опыт исторического бытия культуры.

Достигшее ее сознание любую среди осевших в подсознание программ выбирает окказионально, в согласии с заново раскрепощенной интуицией. Причем интуицией не архаической, не полуживотной, а уже преимущественно культурной. Разумеется, природно-атавистические основания интуиции никуда не исчезают. Более того, прямая и непосредственная, биоэнергетическая связь и природа проводящей ее «субстанции» вопреки логоцентристским табуациям будут, наконец, адекватно осмыслены. Уже сами прорывы дискурсов на эту тему в науку и философия свидетельствуют об ослаблении господства логоцентрических принципов, не терпящих никаких альтернативных моделей мира.

Принцип новой естественности включает в себя, помимо всего прочего, невмешательство в имманентную диалектику иного, что практически означает: не мешать умирать нежизнеспособному. К примеру, международные конфликты, с точки зрения такого сознания, следует не гасить, а локализовать. Покуда манихеи-паллиаты не навоюются, примирить их невозможно. Пример – Ближний Восток. С варваром следует говорить по-варварски, т.е. на единственно понятном ему языке. Следует признать неизбежность, подчас даже необходимость вооруженных конфликтов и социального насилия как вполне естественного способа разрешить противоречия между субъектами определенного типа  – даже если ради того придется пожертвовать такими священными коровами, как «Всеобщая декларация прав человека» и представлением о войне как о преступлении. В реальной политике понимание этого вроде бы, повторю, уже есть. Но в отсутствие адекватной идеологии оно высказывается как-то анекдотически стыдливо, под лукавым прикрытием двойных и тройных стандартов.

Человек всегда был существом антиэкологическим. Разлад его со своим экосом Дуалистическая революция и ее последствия довели до критического уровня. «Гуманистическая» установка на любовь к ближнему и продление жизни нежизнеспособному с неизбежностью приводит к вырождению –  природу не обманешь!

Либеральный гуманизм презумпировал самоценность и самодостаточность каждой отдельной личности. Задайся подобной презумпцией природа, экологический баланс вмиг пошел бы вразнос, ибо каждый вид ничем не был бы сдержан в своем экстенсивном размножении. Да и все клетки просто превратились бы в раковые. Именно к такому развитию событий толкает мир либеральная цивилизация, перенося на иные культурные субъекты свои нормы, ценности и стандарты и открывая им путь к ресурсам и технологиям органически не свойственным их собственным цивилизационным парадигмам. Притом, совершенно неважно, с какой целью – во имя принципов гуманизма или ради собственной выгоды.

Пока что, однако, до сознания не доходят даже простые истины вроде тех, что нельзя навязывать архаику формы современной парламентской демократии или в ультимативном порядке требовать отмены смертной казни в стране, где цена человеческой жизни сопоставима с ценой патрона. А ведь развитие ситуации заставит, и очень скоро, пойти гораздо дальше. Дай бог, если обновленный социал-дарвинизм окажется в XXI в. идеологией самой жесткой.   

Не углубляясь в прогностику – это, повторю, дело неблагодарное – можно, утверждать, что XXI век в любом случае будет эпохой столкновения уходящего логоцентризма (по всей видимости, с традиционно ориентированным Исламом в авангарде) и становящейся неологоцентрической системы, представленной новыми центрами. Именно это противостояние будет глубинной причиной конфликтов начавшегося века, и происходить они будут в режиме все более размытых фронтиров – не между обществами, а внутри их самих, вплоть до микросоциального уровня. В ходе этих конфликтов мир радикально изменится. Картину этих изменений едва ли можно представить, глядя из нынешнего дня. Но в самом общем виде можно прогнозировать в текущем столетии два основных фронтира. Первый – граница между носителями новой естественности (восходящая линия) и носителями позднего логоцентрического сознания в его неолиберальной версии (нисходящая линия) внутри самой Западной цивилизации. Второй – между Западной цивилизацией как целым и ее ближайшей цивилизационной (а не географической!) периферией и тактически объединенным сообществом традиционного логоцентризма во главе с исламским фундаментализмом. От прогнозов того, в какую картину сложится это противостояние, я скромно воздержусь.

© Пелипенко А.А., 2016

Статья поступила в редакцию 7 ноября 2016 г.

Пелипенко Андрей Анатольевич,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
научно-исследовательского центра
Московского психолого-социального университета.
e-mail: demoped@yandex.ru