А.Я. Флиер

Культура как основание идентичности

Аннотация: В статье системно анализируется комплекс оснований для самоиндентификации человека: в типологическом, генетическом, историческом, социально-деятельностном, статусном и иных аспектах. Выявляются как биологические предпосылки, так и социально-исторические причины потребности в самоидентификации и формы, в которых это осуществляется.

Ключевые слова: культура, идентичность, кровно-родственные основания, этнические социальные, профессиональные.

Еще одно важное свойство культуры заключается в том, что именно она служит основанием для самоидентификации человека и общества, т.е. определения ими своего места в мире, положения среди иных сообществ, а для человека – определения социальной группы, с которой он чувствует свою общность. Другое дело, что в каких-то случаях такие основания бывают непосредственно культурными, а в иных – опосредованно культурными, т.е. по существу иными, но трансформировавшимися в человеческом сознании в культурно-идеологические постулаты. Впрочем, рассмотрим это системно.

Типология доминантных идентичностей

Со сменой исторических эпох меняются и приоритетные основания для социальной солидарности живущих в это время людей, а соответственно и основания их идентичности и вся композиция значимых для данной эпохи социальных самоощущений.

Хорошо известно, что в разные эпохи, как сознание людей, так и их социальное поведение в существенной мере регулировались определенными экзистенциальными целеустановками, которые на том или ином этапе исторического развития являлись наиболее актуальными. Такого рода специфичные установки имели место в каждую эпоху, в любом сообществе, причем частота их перемен по ходу истории все больше и больше ускорялась. В одну эпоху наибольшей значимостью обладало религиозное самоощущение сообществ и их выделение себя по этому признаку, в другую политическое, в третью экономическое и т.п. Подобная выраженная направленность в самоопределении людей в равной мере распространялась как на их материально-производственную, так и на интеллектуальную деятельность, цели познания мира, его сущностную и структурную интерпретацию в общественном сознании. Специфика таких установок концентрировалась в характеристиках, преобладающих на том или ином историческом этапе типов солидарности и идентичности людей. Такие специфичные для каждой исторической эпохи приоритетные типы солидарности и идентичности можно назвать «доминантными идентичностями» [1].

В принципе понятно, что со сменой социальных интересов людей, что постоянно происходит на протяжении истории, меняются и основания, актуальные для их коллективной общности. Вопрос лишь в том, чтобы найти в последовательности этих перемен некоторую системность. Анализ материала по преобладающим моделям социального самоощущения людей разных эпох в общественной истории и истории культуры позволяет предположить, что доминантные идентичности, наиболее характерные для той или иной стадии развития, распределялись следующим образом.

Для эпохи первобытности наиболее характерной были солидарность и идентичность, основанные на кровном родстве (потомки «великого предка»), хотя на позднем первобытном племенном («варварском») этапе все большую актуальность приобретала и этнокультурная (прежде всего лингвистическая) общность. Кровнородственную идентичность можно охарактеризовать как социально-биологическую (социальные возможности человека определялись его происхождением) и мифологическую на этой основе. Ее идеология выстраивалась на соображениях витальной необходимости, направленной на поддержание демографической устойчивости общины.

Для аграрных сообществ в ранний период наиболее актуальной была этнокультурная идентичность (дихотомия «цивилизация/варварство»), а позднее (в средневековую эпоху) все большее значение стали приобретать солидарность и идентичность, основанные на религиозном и сословном единстве и противопоставлении (единоверцы/иноверцы и аристократы/священнослужители/трудящиеся). Такая идентичность в целом может быть охарактеризована в основном как культурная по своим основаниям и частично социальная. В функции универсальной идеологии выступала культура и культурная специфичность (преимущественно в религиозной форме), и в целом поддерживалась более всего культурная устойчивость сообщества [2].

Для обществ индустриальной эпохи на раннем этапе наиболее доминантными были солидарность и идентичность гражданско-национального типа («один народ – одно государство» – Наполеон Бонапарт). Но уже на рубеже XVIII-XIX вв. стала обретать актуальность и идентичность, основанная на социально-экономическом (классовом) положении человека и связанная с этим борьба за построение более справедливого социального порядка. Здесь ситуация представляется обратной по отношению к аграрной эпохе; идентичность индустриального общества по своим основаниям – преимущественно социальная и политическая и лишь отчасти культурная. Идеология индустриального общества строилась на социально-экономических и политических интересах и поддерживала социальную устойчивость общества.

Пока еще трудно сказать, какая солидарность и идентичность станут доминантными в постиндустриальную/информационную эпоху. Сейчас наблюдается заметная активизация идентичности, основанной на разного рода культурных манифестациях, проявляемых в первую очередь в разных типах досуговой активности, увлечений, впечатлений. Насколько устойчивой окажется эта идентичность, еще говорить рано. Сейчас она носит преимущественно культурный характер. Как представляется, наиболее актуальной проблемой общественного устройства нашего времени является толерантность к культурному и социальному многообразию человечества, к жизни в условиях непосредственного окружения людьми, отличающихся значительными культурными различиями (что раньше в истории встречалось в сравнительно ограниченных масштабах). Теперь нужно привыкать к восприятию такого многообразия в качестве нормы, которую нужно не преодолевать (как это делалось в прежние времена – преодоление Другого), а, напротив, поддерживать.

Вопрос о доминантных идентичностях в целом следует рассматривать дифференцированно, разделив их по профилям на идентичности культурные, социальные, политические, биологические и др. По мере исторического движения от одной эпохи к следующей происходят определенные перемены как в иерархии значимости разных типов идентичности в целом, так и в приоритетности доминантных вариантов солидарности и идентичности в каждом профиле.

Попробуем выстроить общую типологию оснований солидарности и идентичности по профилям, на которую можно опереться.

1.    Биологические основания солидарности и идентичности:

• кровнородственная (по реальному или предполагаемому биологическому родству и происхождению),

• семейная (по общности семьи как биологического союза и социальной ячейки ведения общего хозяйства),

• гендерная (по половой принадлежности и связанным с этим социальным гендерным ролям),

• возрастная (по принадлежности к тем или иным возрастным группам и обусловленным этим социальным возможностям),

• расовая (по непосредственным расовым признакам),

• по аномалиям и патологиям (по принадлежности как какой-то социальной группе с аномальными физическими возможностями).

2.    Непосредственно культурные основания солидарности и идентичности:

• языковая (информационно-коммуникативная общность),

• этническая (по обычаям, нравам, ментальностям),

• религиозная (по особенностям мировоззрения, отношению к метафизическим основаниям жизни и смерти),

• мистико-мифологическая (по склонностям к иррациональным объяснениям наблюдаемой реальности),

• стилевая, модная (по актуальным формам культурной манифестации).

3.    Социальные основания солидарности и идентичности:

• профессиональная, коллегиальная (по роду производственной деятельности),

• корпоративная (по структурам, в которых осуществляется деятельность),

• квалификационная (по уровням образования, квалификационному качеству труда и профессиональному статусу),

• социально-сословная (по образу жизни и статусу, определяемому возможностями потребления),

• социально-экономическая, классовая (по социальным ролям, определяемым участием в производстве, материальному положению и наличию собственности).

4.    Политические основания солидарности и идентичности:

• служебная (связанная с отождествлением себя с инстанцией, по отношению к которой осуществляется служение, и собственному месту в служебной иерархии),

• гражданская, подданническая (по государству, подданным которого является человек),

• территориальная (по общности территории совместного проживания, населенного пункта и условий социальной жизнедеятельности),

• национальная (идентичность, сочетающая в себе гражданское и этническое самосознание),

• партийная (идентичность, основанная на особых представлениях о желаемых параметрах социального и политического устроения общества).

5.    Интеллектуальные основания солидарности и идентичности:

• по нравственным идеалам и устремлениям (по общности генерализирующих экзистенциальных и нравственных установок),

• по интерпретациям (по принадлежности к определенной школе, тем или иным образом интерпретирующей какие-то значимые истины),

• по картинам мира (обобщенным представлениям о структуре мироустройства).

6.    Досуговые основания солидарности и идентичности:

• по спортивным увлечениям (по общности совместных занятий спортом, игры в одной команде или «боления» за одну команду),

• по художественным увлечениям (по общности увлечения одними и теми же художественными течениями и произведениями, участия в непрофессиональной художественной деятельности, поклонения каким-то авторам или исполнителям),

• по собирательству (общности предметов собирательства и коллекционирования),

• по бытовым досуговым увлечениям (по общности предпочитаемых мест и способов поведения досуга).

Человек психологически нуждается в ощущении и осознании своей общности с какой-то социальной группой, базирующейся на том или ином из перечисленных выше оснований. По всей видимости, – это чисто биологическая потребность, унаследованная нами от наших животных предков, связанная с коллективностью, свойственной формам белковой жизни в целом. Но если животные просто на практике осуществляют эту коллективность (естественно, у разных видов имеющую разную плотность – от чрезвычайной до едва заметной внешнему наблюдателю), то для человека очень важно отражение этой коллективности в сознании. Это с наибольшей полнотой проявляется в социальной солидарности и культурной идентичности людей. И одна из важнейших социальных функций культуры – обеспечение этой психологической потребности человека. Ведь ощущение идентичности индивида с какой-либо группой всегда основывается на какой-то культурной общности в ней.

Субъекты идентификации

Приступая к рассмотрению этого вопроса, в первую очередь нужно отметить тенденцию постоянного изменения таксономического уровня сообществ, в рамках которых становится доминантной та или иная идентичность, ведущая, судя по всему, к постепенному повышению этого уровня.

На раннем первобытном этапе таким базовым сообществом выступал род – малая социальная группа, все члены которой хорошо знали друг друга лично и постоянно общались, чем обеспечивалась необходимая культурно-коммуникационная плотность. На позднем первобытном этапе эту функцию стало выполнять племя, размеры которого, как правило, тоже позволяли практически всем соплеменникам лично знать друг друга и регулярно общаться. В последующей истории встречаются функциональные наследники типологии первобытного рода в виде родственных кланов, тейпов и т.п. Современным продолжателем этого типа общности является нуклеарная семья (основанная на институте брака).

В аграрную эпоху основным типом социальной общности, в рамках которой можно выделять доминантную идентичность, был этнос. Этнос – это уже слишком крупная общность, чтобы все его члены лично знали друг друга и непосредственно общались. Но единство языка и системы обычаев в принципе позволяет всем членам одного этноса легко понимать друг друга в любых формах коммуникации и быть не только понятными лингвистически, но и предсказуемыми в поступках, регулируемых общими для всех обычаями, нравами, традициями. Этническую общность можно определить как «отложенную коммуникацию», вполне возможную и совершенно несложную в случае необходимости.

В аграрную эпоху также развивались сословная и религиозная (конфессиональная) солидарность и идентичность. Сословная общность (к ней принадлежат также варны и касты) может быть в определенном смысле рассмотрена как своеобразное продолжение родовой общности, поскольку принадлежность к тому или иному сословию была связана преимущественно с биологическим происхождением человека от определенных родителей, предполагавшем соответствующие социальные последствия такого происхождения. Следует отметить, что принадлежность к определенному сословию не обязательно сопровождалась какими-либо имущественными или профессиональными преимуществами или ограничениями (хотя на практике чаще всего так и было). Главное в данном типе социального устройства заключалось в том, что жизнедеятельность членов разных сословий регулировалась разными юридическими основаниями, заметно отличавшимися друг от друга. Они не столько имели разные практические возможности, сколько разные права для осуществления таких возможностей. Члены одного сословия также не знали друг друга лично, но культурно обычно были ближе друг к другу, нежели представители разных сословий. Т.е. это тоже была в своем роде «отложенная коммуникация».

Религиозная (конфессиональная) идентичность аграрного периода истории отличалась большим разнообразием вариантов. В тех случаях, когда речь шла о национальных религиях, фактический состав верующих, как правило, совпадал (или не очень различался) с общим составом этноса. При этом национальная религия и этническая идентичность составляли целостный синкретический комплекс, в большой мере дополняя, а порой и заменяя друг друга [3]. В этой ситуации о параметрах конфессиональной идентичности можно сказать то же самое, что и об этнической; по своим социально-коммуникативным функциям они не очень отличались друг от друга.

Несколько иной была картина в ситуации с мировыми религиями, которые исповедовали разные народы. Здесь сочетание конфессиональной и этнической идентичности носило ситуативный характер. Обычной нормой было преобладание по значимости конфессиональной идентичности над этнической. Но известно немало исторических примеров, когда в рамках мировых религий национальное начало оказывалось более важным [4]. При этом сегментировались национальные варианты этих религий, что нередко приводило и к образованию самостоятельных направлений в рамках той или иной мировой религии. Например, шиизм в исламе или англиканство, а затем и другие направления протестантизма в христианстве в существенной мере прошли именно такой путь.

В целом в системе доминантных идентичностей аграрной эпохи следует отметить преобладание общностей, в рамках которых тотальное коммуницирование всех со всеми было теоретически возможным, если бы в этом возникла необходимость. Разумеется, такие сообщества не обладали технической возможностью территориально собрать всех своих членов вместе, но серьезных проблем взаимопонимания при такой встрече не возникло бы.

Совершенно иную картину мы наблюдаем, когда беремся рассматривать доминирующие идентичности индустриальной эпохи. Здесь социальными общностями, в рамках которых складываются основные типы солидарности и идентичности, являются не коллективы, сплоченные единством языка, нравов и обычаев, как в аграрную эпоху, а такие общности, в основе единства которых лежит единообразие социальных ролей, которые людям приходится играть в той или иной ситуации. Имеются в виду прежде всего роли политического гражданства и роли принадлежности к тому или иному социально-экономическому классу.

В большинстве индустриальных государств членами гражданской нации являются люди, имеющие в большем или меньшем масштабе разное этническое происхождение, принадлежащие к разным религиям, культурам, традициям, нередко даже говорящие на разных языках и придерживающиеся разных этно-бытовых обычаев. Они объединены в целостное сообщество институционально – едиными законами, единой системой образования, единой национальной идеологией и политическим самосознанием, национальными СМИ, национальной литературой и т.п. [5] Это создает принципиально иную ситуацию ощущения их социальной общности, нежели при стихийном единстве этнических (по существу соседских) обычаев. Это общность, в каком-то смысле «навязанная сверху», от лица государства. Именно государство в данном случае выступает главным системообразующим фактором единства нации, оно является инстанцией, наиболее заинтересованной в поддержании и сохранении ее единства, а с распадом государства распадается и соответствующая нация (примеры чего мы в последние десятилетия наблюдаем своими глазами) [6].

Еще сложнее ситуация с социально-классовым единством и идентичностью. В отличие от социально-сословного единства, которое в той или иной мере обеспечивалось различием в юридических правах представителей разных сословий, классовое единство и различие складываются экономически, отражают различное имущественное положение людей и их вовлеченность в разные структуры собственности и трудовой деятельности, а, в конечном счете, их разные социальные роли в имеющейся социальной системе. Сословное деление отражало различие в возможностях потребления, классовое – разную вовлеченность в процессы производства.

Следует подчеркнуть, что члены классовых общностей находятся в непосредственной социальной коммуникации главным образом с теми, кто работает с ними в одной организации (на предприятии). И если процесс возникновения в их среде корпоративной (по месту работы) солидарности и идентичности более или менее очевиден, то возникает вопрос о том, насколько солидарность и идентичность более общего, классового масштаба в их среде рождается стихийно, а в какой мере она искусственно провоцируется и стимулируется заинтересованными политическими структурами. Представляется, что в той или иной мере (ситуативно) имеет место и то, и другое, но доминирует в этом процессе именно «навязанная идентичность», стимулируемая идеологически (властью или ее оппонентами) [7].

Так или иначе, можно заключить, что для солидарности и идентичности индустриального этапа развития в целом специфичны характеристики и особенности, в большей или меньшей мере искусственно сконструированные и тем или иным техническим способом навязанные извне заинтересованными инстанциями. Я не вкладываю в это заключение никаких отрицательных коннотаций, но отмечаю, что для индустриального этапа социального развития характерен именно такой путь становления солидарности и идентичности.

Таким образом, можно заключить, что система сообществ, в рамках которых формируется доминантная идентичность, эволюционирует в сторону постепенного укрупнения. Сначала это малая социальная группа, в рамках которой все ее члены лично знакомы и постоянно коммуницируют (первобытная эпоха). Затем средняя социальная группа, отличающаяся высокой коммуникативной проницаемостью в плане понимания, и в пределах которой людей технически разделяют в основном расстояния между поселениями. Идентичность такой социальной группы формируется преимущественно стихийно, и внешними границами ее распространения являются именно пределы зон свободного понимания между людьми – языковые, религиозные и др. (аграрная эпоха). И наконец, огромная социальная группа с разнообразной (неоднородной) коммуникативной проницаемостью в плане понимания и постепенно возрастающими техническими возможностями для коммуницирования на расстоянии (средствами связи и массовой информации). Идентичность такой общности носит во многом сконструированный и навязанный извне характер (прежде всего навязанный политически), а ее внешние границы очерчиваются границами полномочий той институции, которая эту идентичность конструирует (индустриальная эпоха) [8].

Теоретически развивая выявленную тенденцию, можно предположить, что доминантные идентичности постиндустриальной эпохи должны территориально и культурно охватывать уже транснациональные пространства, технические возможности для коммуникации при этом должны радикальным образом вырасти, но содержания этих коммуникативных контактов могут оказаться затрудненными для понимания неподготовленными участниками [9]. Пока можно с определенностью отметить то, что масштабы общностей, в пределах которых становятся актуальными новые идентичности, действительно растут. Одновременно имеет место лавинообразное возрастание технических возможностей коммуницирования, фактическое разрастание этих возможностей до общечеловеческих масштабов, благодаря современным средствам связи и особенно Интернету. Вместе с тем, пока трудно сказать что-либо определенное касательно упрощения или возрастания сложности понимания между участниками коммуникаций.

В то же время еще далеко не исчерпали себя основания солидарности, характерные для индустриальной эпохи – национальное, классовое, профессионально-отраслевое. Но в последние полвека уже начали активно проявлять себя и новые основания, связанные преимущественно с впечатлениями и увлечениями (со стилевыми направлениями в искусстве и отдельными исполнителями, видами спорта и отдельными командами, с молодежными движениями культурной саморепрезентации и экстравагантными религиозными учениями и т.п.). Эти увлечения, благодаря современным средствам коммуникации, имеют более или менее интернациональный характер. Но пока еще не понятно, какие собственно социальные интересы они выражают, и какие типы социокультурных общностей на этой основе могут сложиться. Насколько устойчивой останется такая идентичность, станет ли она доминантной и какие еще основания общности ее дополнят со временем, сегодня предположить трудно.

Культурные аспекты самоидентификации

Далее следует рассмотреть систему оснований, на которых формируются доминантные идентичности. Так же, как и в предыдущем случае, когда солидарность и идентичность являлись «двумя сторонами одной медали» социального самоощущения и самовыражения людей, и здесь можно говорить об основаниях коллективной солидарности и идентичности как о двух аспектах рассмотрения единой проблемы. Основания доминантной идентичности на том или ином этапе исторического развития неотрывны от генеральных целеустановок деятельности на рассматриваемом этапе. К чему люди стремились, на этом основании себя и идентифицировали. С этими целями деятельности и основаниями самоидентификации были тесно связны и фундаментальные основания для тех или иных экзистенциальных выборов и предпочтений, актуальных для членов сообществ рассматриваемой эпохи.

В раннем первобытном обществе главной экзистенциальной целью было обеспечение демографической устойчивости сообществ [10]. В этой связи почти вся деятельность таких сообществ заключалась в добывании пропитания и размножении, т.е. не очень существенно отличалась от жизнедеятельности животных. И хотя на первобытном этапе истории уже появились религия и искусство, но по своим социальным функциям они тоже служили обеспечению задач пропитания и размножения (тематически были связаны преимущественно с этим). Главным дефицитом, преодолению которого была посвящена жизнь этих сообществ, был дефицит безопасности, если понимать в числе опасностей угрозу голодной смерти, заболеваний, встреч с дикими животными и др. Вариантов для выбора каких-либо альтернативных решений у людей, как правило, не было. Выбор осуществлялся на основании непосредственной витальной необходимости.

В подобных условиях главным основанием для солидарности и идентичности в сообществах должно было являться то, что давало наибольшую плотность взаимодействия, взаимопонимания, взаимовыручки. Человек в одиночку мог осуществить очень мало; в идеале все должно было делаться коллективно. И наиболее эффективным психологическим основанием для солидарности и практической организации деятельности в этих условиях было кровнородственное единство. Община представляла собой единую семью с характерным именно для семьи гендерным и возрастным распределением ролей. Собственно, никаких иных социальных функций, кроме подобных семейных, у людей того времени и не было.

Начиная с неолита и перехода к производящему типу хозяйствования, роль основного социального объединения перешла к племени как более крупной и иерархически организованной общности, как правило, состоящей из нескольких родов. В этих условиях в качестве дополнения к кровнородственному единству стало приходить единство культурное, что в целом уже более характерно для аграрной стадии развития.

Аграрная эпоха стратегически была обращена к цели достижения культурной устойчивости сообществ [11]. Имеется в виду стремление к высокой культурной гомогенности всякого тем или иным образом локализовавшегося общественного образования. Это в первую очередь касалось вопросов языковой и обыденной нормативности и соответствия поведения и сознания людей принятым в данном обществе культурным стандартам, что можно назвать стремлением к «цивилизационному соответствию», что было очень характерно для античных обществ, для древнего Китая и др. (дихотомия «цивилизация/варварство»). Это достаточно ярко выражалось и в актуальности проблематики религиозного единства и связанной с ней религиозной нетерпимостью, что было характерно для европейского Средневековья и для всего Ближнего Востока и Южной Азии (дихотомия «единоверцы/иноверцы»). Разумеется, в этих тенденциях встречались и показательные исключения, связанные с какими-то особыми условиями истории отдельного общества, которые тем более обращают на себя внимание своей эпохальной нетипичностью.

В связи с такой высокой значимостью культурной устойчивости, соответственно особой важностью обладал и принцип культурной достаточности. Это означает, что языковое и обыденное (выраженное во владении обычаями), а на позднем этапе аграрной эпохи религиозно-обрядовое соответствие местным нормам рассматривалось как главная форма социальной лояльности человека, как основание для доверия к нему. Таким способом поддерживалось культурное единомыслие в тех пределах, которые позволяли эффективно управлять обществом и общественной жизнью как в режиме внешнего управления (со стороны власти), так и в режиме самоуправления (с помощью обычаев).

Другой аспект, обладавший особой значимостью в общей композиции разных идентичностей, характерной для этого времени, заключался в устойчивости сословной иерархии общества аграрной эпохи. Такая жесткая сословная организация позволяла поддерживать политический порядок в условиях, когда практически все товары потребления – еда, одежда, предметы бытового обихода, оружие, не говоря уже о более специальных товарах (художественных и иных символических) обладали большей или меньшей дефицитностью. Как известно, внутренняя политика – это набор методов поддержания порядка в режиме потребления при дефицитности предметов этого потребления [12]. Сословная дифференцированность аграрного общества, с помощью которой общая иерархия в построении сословий поддерживалась разными юридическими правами представителей разных сословий и их соответствующими возможностями. Малоэффективная экономика, основанная на индивидуальном ручном труде и физической энергетике (преимущественно самого человека и домашних животных), не могла произвести больше продукции, что компенсировалось жесткостью распределительной системы. Аграрная эпоха – это прежде всего эпоха господства жесткой распределительной системы.

Но наступала пора индустриальной эпохи. Историческая цель индустриальной эпохи – социальная устойчивость, достигаемая не за счет усиления репрессивного характера функционирования социальной системы (хотя имели место и такие попытки – нацизм, социализм), а за счет усиления социальной справедливости общественного устройства. При всем многообразии задач, которые решались сообществами и их экономиками, основная социальная задача, реализации которой было посвящен этот этап истории, сводилась к переструктурированию общества и организации его на более справедливых началах [13]. Это касалось принципов социальной организации – все равны перед законом, все обладают равными стартовыми возможностями, и социальные преимущества получает лишь тот, кто своей деятельностной активностью (в рамках закона) завоевал их сам. Это касалось и принципов культурной организации – осуществлялся переход от этнической и конфессиональной системы культурной локализации, при которой от человека требовалось, чтобы он в совершенстве владел местной обыденной и религиозной культурой и принимал активное участие в ее манифестациях, к национальному типу. В национальном типе культурной организации господствующую культуру нужно было просто признавать, не нарушать ее демонстративно, публично, проявлять к ней пассивную политическую лояльность, и этого, как правило, было достаточно [14]. Дома, за зарытыми дверьми человек имел право придерживаться любых иных обычаев. Таким образом, преодолевался дефицит справедливости, который ранее был обусловлен не только разными правами разных сословий, но и категоричностью требований «культурного соответствия», при которых даже малейшее отклонение от стандарта рассматривалось как ересь и жестоко наказывалось.

Такое изменение отношения к «идеологической выдержанности» процедур и продуктов деятельности среди иных своих последствий привело и к тому, что постепенно предпочтение стало отдаваться не нормативному характеру результатов деятельности, а ее качественным параметрам, не привычности и предсказуемости свойств продукта, а его функциональной успешности. Выбор начал производиться не по признакам повторения исторически оправдавших себя образцов, как в аграрную эпоху, а по признакам фактической целевой эффективности произведенного продукта, независимо от степени его традиционности и соответствия местным нормам. Это в равной мере касалось и символического продукта: искусство Возрождения явилось первым сигналом начавшегося процесса смены критериев социального выбора.

Итак, перед нами совершенно очевидное развитие параметров выбора от витальной необходимости и характерного для нее принципа «каждому по его биологической устойчивости» (жизнеспособности) в первобытную эпоху, к политико-идеологической необходимости и принципу «каждому по его вере» (по существу являвшейся политической ориентацией) в аграрную эпоху и далее к социальной необходимости и принципу «каждому по его труду» (социальной полезности) в индустриальную эпоху.

Представляется, что в постиндустриальную эпоху будет доминировать стремление к обеспечению культурной необходимости, основанное на принципе «каждому по его культурным предпочтениям». Это отчасти похоже на коммунизм в его марксистском определении «каждому по потребности». Конечно, обеспечить такое изобилие материального достатка, какое сулили классики коммунизма, экономика еще не может, однако человечество движется к своеобразному «культурному коммунизму», при котором будет обеспечено устойчивое культурное многообразие и равноправие. С этой целью будет преодолеваться дефицит толерантности и культурной нетерпимости к Другому [15]. Наиболее значимым станет установление устойчивости самого общества в качестве «общества доверия», имеющего прежде всего культурный характер. Будет соблюдаться процедура культурного равноправия так же, как в демократическом обществе индустриальной эпохи соблюдается процедура гражданского и юридического равноправия всех членов общества. Естественно, этот процесс имеет и свои негативные стороны, уже отмечавшиеся в литературе [16].

При такой высокой степени процедурной стандартизации условий деятельности и возрастании объективных возможностей для сравнения их результатов, наиболее успешными должны проявлять себя проекты и решения, в которые вложено больше таланта и которые являются наиболее перспективными по своим возможностям. В отличие от аграрной эпохи, когда «правильность» совершенного действия определялась и вознаграждалась в основном по идеологическим признакам (блага и возможности как награда за верность), и индустриальной эпохи, в которую приемлемость действий определялась и вознаграждалась по признакам их экономической эффективности (блага и возможности как награда за утилитарную полезность), теперь основанием для предпочтения и признания становится заложенная в действие возможность его усовершенствования, модернизации (блага и возможности как награда за перспективность). Соответственно и выбор осуществляется не по основаниям культурной достаточности (как в аграрную эпоху) или качественной предпочтительности (как в индустриальную эпоху), но на основании модернизационной перспективности того, что выбирают, высокой вероятности его дальнейшего развития.

Но в этом кроется и опасность. Ситуация культурной избыточности и отказа от нормативных критериев, возникающая таким образом, создает для власти дополнительные возможности для манипулирования общественным сознанием, потребностями и интересами людей, навязывании им искусственных потребностей, чем власть эффективно пользуется [17]. Такой манипулятивный метод социального управления в имеющейся социокультурной и информационно-коммуникативной ситуации («управляемый хаос») в обозримой перспективе может стать основным, позволяющим достигать наиболее впечатляющих результатов в вопросах социальной стабилизации и регулирования социальных притязаний населения. Конечно, рано или поздно общество и с этим справится; не ясно только как быстро и какой ценой.

*     *     *

Таким образом, можно сказать, что культура это:

• совокупность порядков («социальных конвенций»), организующих коллективы людей в процессах их жизнедеятельности;

• совокупность нормативных, форм деятельности, поведения и образов сознания, аккумулированных и отобранных социальным опытом как приемлемых с точки зрения консолидации и воспроизводства общества как социальной целостности и воплощенных в «социальных конвенциях», регулирующих жизнь общества;

• совокупность принципов, регулирующих сознание и поведение личности, мотивирующих ее уже не столько биологическими, сколько социальными интересами и потребностями, общепринятыми нормами и правилами их удовлетворения, воплощенными в системах социальных целей, идеалов, ценностей, правил, обычаев, стандартов, методов социализации и инкультурации, и опредмеченных в специфических чертах технологий и продуктов человеческой деятельности, в нормах их социального взаимодействия;

• «возделанная среда» обитания людей, построенная посредством специфических человеческих способов (технологий) деятельности и насыщенная продуктами (результатами) этой деятельности;

• мир познания – накопления знаний, интеллектуальных и образных рефлексий бытия, способов и результатов расширения и упорядочивания представлений о мире с целью его практического преобразования, расширения объемов производства, распределения и потребления социальных благ;

• мир символических обозначений явлений и понятий – языков и образов, созданный людьми с целью фиксации и трансляции социально значимой информации, знаний, представлений, опыта, идей и т.п.;

• мир «культурных текстов», фиксирующих все формы социального опыта в различных знаковых системах;

• мир коммуникаций, обмена информацией в различных формах;

• мир творчества – открытия новых технологий материального и духовного производства;

• мир идентичностей, социальных самоощущений человека, которые соответствуют тому или иному этапу социального развития общества, и т.д.

Вместе с тем необходимо различать понятия «культура» и «общество», «культура» и «человек». Культура – это то, что регулирует совместное существование людей, сознание и поведение отдельного человека и превращает толпу в общество, а индивида в личность. Культура – это система упорядоченности в мире вещей, организованных территорий, процессов и продуктов человеческой деятельности, организационных форм человеческой общности, межличностных и коллективных взаимоотношений, коммуникаций, человеческого сознания и поведения, созданная и поддерживаемая самими людьми. Обязательным признаком является то, что культура – это порядок в представлениях и деятельности людей [18], противостоящий Хаосу, неупорядоченности, что в каких-то пределах имеет место в природе.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] См. об этом также: Флиер А.Я. Феномен культурологии: опыт новой интерпретации // Обсерватория культуры. 2011. № 2.
[2] Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. М.: Наука, Восточная литература, 1994.
[3] Характерные примеры: русские земледельцы называли себя крестьянами, т.е. христианами; в древнерусских летописях при сообщениях о татарских набегах говорилось не о числе погибших людей, а о числе погибших христиан и т.п. См. об этом: Дьяконов И.М. Пути истории.
[4] Доусон К.Г. Религия и культура. СПб.: Алетейя, 2000.
[5] Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования: В 2 т. СПб.: Университетская книга, 2001.
[6] Это замечательно описывается конструктивистской моделью национальной общности (см.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2001).
[7] Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской идентичности. М.: АСТ, 2004.
[8] См. об этом также: Сурова Е.Э. Глобальная эпоха: полифония идентичности. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2005.
[9]  Там же.
[10] Бутовская М.Л., Файнберг Л.А. У истоков человеческого общества.
[11] Дьяконов И.М. Пути истории.
[12] Бочаров В.В. Политическая антропология // Антропология власти. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007. Т. 1. Власть в антропологическом дискурсе.
[13] Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Изд. НГУ, 1995.
[14] Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М.: Логос, 2003.
[15] Шапинская Е.Н. Образ Другого в текстах культуры. М.: КРАСАНД, 2012.
[16] Бенхабиб С. Притязания культуры.
[17] См., например: Бодрийяр Ж. Соблазн. М.: Ad marginem, 2000 и др.
[18] См. об этом подробнее: Флиер А.Я. Динамка культуры как системы самоидентификации человека и общества // Флиер А.Я. Очерки теории исторической динамики культуры, М.: Согласие, 2012.

© Флиер А.Я., 2023

Статья поступила в редакцию 10 апреля 2022 г.

Флиер Андрей Яковлевич,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
Российского НИИ культурного
и природного наследия им Д.С. Лихачева,
профессор  Московского государственного
лингвистического университета.
e-mail: andrey.flier@yandex.ru