А.Я. Флиер

 

Культура познания как феномен коллективной психологии

Аннотация: Статья посвящена рассмотрению трансформации принципов познания и объяснения сложности мира в истории человеческого общества. Акцент делается на особой роли в формировании культурных картин мира психико-компенсаторных задач упорядочивания систем миропредставлений, являвшейся, по мнению автора, более важной функцией, нежели наращивание объективного знания.

Ключевые слова: познание, обобщение, картина мира, упорядочивание, психико-компенсаторная функция.


Одной из характерных черт психики человека является стремление к упорядочению и систематизации им своих представлений об окружающем мире.

Потребность в познании окружающего мира в принципе свойственна и животным. Люди, хорошо знакомые с поведением домашних животных, знают, насколько те любопытны. Да и дикие животные, судя по их поведению в зоопарке, а тем более в естественных природных условиях (наблюдаемому дистанционным образом), проявляют повышенный интерес к любым непонятным для них событиям и ситуациям. Такая любознательность животных стимулируется сразу несколькими причинами и потребностями (естественно, у животных, она осуществляется на уровне инстинкта).

Во-первых, наблюдаемое активное любопытство обусловлено стремлением животного контролировать ситуацию в окружающей среде. Это напрямую связано с задачами обеспечения собственной безопасности («предупрежден, значит защищен»). У абсолютного большинства животных (пожалуй, кроме самых крупных хищников) так много врагов в окружающей природе, что в естественных условиях обитания животное постоянно находится в состоянии готовности к моментальной реакции на опасность. Поэтому животных всегда привлекают события, звуки, запахи, нарушающие стандартное (привычное) состояние окружающей среды и потому опасные (или предупреждающие о возможной опасности).

Во-вторых, только сравнительно небольшой процент существующих видов животных кормится активной охотой (образно говоря, питается «свежей кровью»). Это в основном кошачьи и псовые, а также некоторые хищные птицы, рыбы и насекомые. Но абсолютное большинство животных по модели своего кормления – собиратели. Они питаются либо растительной пищей, либо падалью. А кормовой эффект собирательства напрямую зависит от поисковой активности и любознательности собирателя. В природе между собирателями имеет место жесточайшая конкуренция [1], и выигрывает ее наиболее активный и любознательный участник. Впрочем, подобная активность и любознательность способствует и эффективному кормлению хищников.

В-третьих, вполне вероятно, что повышенный интерес к тому, что непонятно, неопределенно, не идентифицировано, свойствен животным и в порядке развлечения, в их игровой деятельности. Детеныши животных необычайно игривы и любопытны, да и взрослые животные (опять-таки на примере домашних животных) любят поиграть. Подобная игривость расценивается этологами как постоянное самообучение, игровая «репетиция» деятельности по кормлению, спасению, спариванию, воспитанию потомства [2]. Т.е. игровое любопытство тоже связано с проблемами обеспечения повседневной жизнедеятельности, по крайней мере, в форме самообучения этому.

Несомненно, что и стремление человека к познанию окружающего мира ведет свое происхождение от этих животных инстинктов. Человек также стремится контролировать окружающую ситуацию посредством обладания должной полнотой информации о ней (инстинкт безопасности), ищет пищу или объект для деятельности (инстинкт продуктивной занятости), интересуется тем, что интересно само по себе (инстинкт развлечения и игрового тренинга). Но человек, судя по всему, еще и психологически не в состоянии жить в обстановке интеллектуального хаоса, не обладая необходимой структурированностью своих знаний об окружающем мире. Необходимость в выстраивании высоко системных и структурных представлений о Бытии реализуется человеком одновременно как в деятельности по познанию, пониманию и выстраиванию своих знаний о мире на рациональной основе, так и в активном стремлении человека к тому, чтобы сформировать картину этого мира в образно-мистических ощущениях.

Рискну предположить, что стремление человека к рациональному постижению мира (основанному на наблюдении и опыте, т.е. научном знании) удовлетворяет лишь его интеллектуальную потребность в адекватном системном понимании мира. Одновременно потребность человека в формировании образно-мистических представлений о мире (что в основном выражается в мифологии, религии и художественной деятельности) удовлетворяет его эмоциональную потребность в психологически комфортном восприятии мира и ощущении Бытия как некой познанной целостности [3]. В целом это можно считать четвертой причиной стремления человека к познанию окружающей реальности.

Таким образом, религию и искусство надлежит рассматривать как «другие формы познания», наряду с наукой и рациональным повседневным наблюдением окружающего мира [4]. Быть может, религия и искусство не очень полезны с точки зрения удовлетворения непосредственных утилитарных нужд человека (обеспечения безопасности, питания и главных направлений материально-производственной деятельности), но они необходимы для удовлетворения его психологических потребностей, его эмоционального «успокоения» и играют значимую роль в организации и регуляции социальных процессов в жизни общества. Поэтому религия и искусство рассматриваются здесь как системы познания окружающего мира, совершенно эквивалентные рациональной науке. Вопрос об истинности того знания, которое они несут, в данном случае совершенно не актуален. Истинное знание (соответствующее объективной реальности) нужно для технико-технологического развития производства. Но для общественного сознания, регулируемого культурой, значимым является не то знание, которое более истинно, а то, которому больше доверяют (по разным причинам). В каком-то смысле это знание, которое больше соответствует сиюминутным интересам и потребностям массы [5]. Оно позволяет регулировать социальное поведение людей и направлять его в желаемую сторону.

Так или иначе, но утилитарная необходимость познавать окружающий мир (а без этого было бы практически невозможно выжить, уберечься от хищников, прокормиться, а возможно, и продлить свой род) вошла во взаимодействие с психической потребностью человека каким-то образом систематизировать знания о наблюдаемой или представляемой реальности. Нужно заметить, что наши непосредственные биологические предки – человекообразные обезьяны и род Homo ранних стадий антропогенеза – также являлись собирателями. Активная охота на живую дичь была начата только в верхнем палеолите, т.е. уже собственно людьми современного вида – кроманьонцами [6]. Поэтому повышенная любознательность для предков человека играла роль значимого и непосредственного условия выживания. И важно не то, насколько верно или неверно отражали представления древних людей подлинное устройство мира (мы и сейчас знаем это не очень хорошо). Главное, что на определенном этапе интеллектуально-психического развития человека они способствовали более полной упорядоченности и системности его представлений о мироздании, окружающих его объектах, социальных отношениях и самом человеке как таковом. Упорядоченность в знаниях и представлениях здесь была важнее истинности этих знаний и представлений [7].

Если на первобытном этапе знакомства с миром человек приходил к выводу, что все Бытие создано великими предками (как варианты – богами, духами, Великим Небом и т.п.) и ими же управляется, это было не интеллектуальным заблуждением. Это являлось великим открытием, формулированием некоего системного объяснения торжествующего в мире порядка, игравшим важнейшую роль в достижении человеком психологической комфортности, понижении тревожащей его неизвестности и неопределенности, обретения им психологически необходимого сбалансированного представления об упорядоченности мира [8].

Эту проблему подробно исследовал М. Фуко, составивший систематическую картину эволюции представлений европейской культуры об упорядоченности мира, правда, уже в Новое время [9]. Но нет сомнений в том, что принципиально аналогичные процессы, только не оставившие нам письменных свидетельств, происходили в человеческом сознании и в глубокой древности.

Вместе с тем в течение веков методы получения рациональных знаний и их систематизации неуклонно совершенствовались, особенно за последние два-три века, что и принято называть научно-технической революцией. Сложнее дело обстояло с гуманитарным знанием, не поддающимся непосредственной опытной проверке и измерению, что стимулировало ученых-естественников относиться к гуманитарному знанию как к чему-то среднему между журналистикой и художественной литературой. У этой позиции есть сильные аргументы; другое дело, что степень точности, измеримости и доказуемости естественнонаучных знаний тоже сильно мифологизирована на волне научно-технических успехов последнего столетия. Но главное заключается в том, что естественнонаучное знание действительно играет выдающуюся роль в решении массы практических, материально-производственных задач существования человечества. Но оно существенно уступает гуманитарному знанию, религиозному и художественному мироощущению в решении задач воспитания человеческой личности и приведения ее в психически равновесное состояние, обеспечения нормативных порядков социального существования людей [10].

Какую роль играет во всем этом культура? Следует сказать, что рассматриваемая система знаний и представлений о Бытии и есть культура в ее самом непосредственном воплощении (культурная картина мира). Формирование системы доминирующих в каждую эпоху представлений о сущности и упорядоченности мира, связанных с этим социальных отношений между людьми, порядков социального общежития и т.п., – это и есть одна из самых важных функций культуры [11]. Однако культура не только сосредотачивает в себе сами знания о мире в той или иной форме их упорядоченности. Она осуществляет и психологическую компенсацию недостаточности этих знаний с помощью воображения и образных способностей человека, нивелирует огромную массу неудовлетворяющих, пугающих, психически изматывающих человека фактов наблюдаемого состояния реальности, обеспечивает нахождение определенного баланса психологической комфортности пребывания человека в мире и стимулирования его социальной активности. Низкий уровень системности и целостности представлений о мире, его структуре и порядках функционирования, неудовлетворительная вероятность предсказуемости будущего и т.п. подводят человека к грани психологической фрустрации. И вот здесь на авансцену регуляции человеческой психики выходят мифология, религии и искусство, которые мало что рационально объясняют (по сравнению с позитивной наукой), но на уровне образного мировосприятия компенсируют возникающую тревожность человеческого самоощущения [12].

Вместе с тем в историческом развитии систем познания можно увидеть определенный вектор его направленности.

О системах познания первобытной эпохи мы можем судить в большой степени гипотетически. Несомненно то, что первобытные люди обладали огромными и весьма детальными знаниями об окружающей их природе, в первую очередь о тех ее проявлениях, которые были значимы для жизнедеятельности первобытного человека, и тех, которыми он в какой-то мере мог управлять. А способность человека влиять на природные процессы развивалась. Нужно понимать, что переход людей к производящему сельскому хозяйству на стадии неолита – это и есть принципиальное развитие возможностей управления природными процессами – размножением и ростом съедобных растений, поведением и размножением прирученных животных.

Одновременно развивались и те представления человека, в которых первобытный охотник мог проявить себя скорее как фантазер, нежели как исследователь. Это направление познавательной активности принимало форму мифологии, а также художественной деятельности древних людей. Оно касалось в первую очередь тех сторон жизни, на течение которых человек императивно повлиять не мог, но пытался воздействовать на природу посредством «задабривания» ее, т.е. вступать с природой в какие-то «договорные отношения». Реально это воплощалось в мифоритуальной обрядовой практике, в магико-изобразительной, магико-танцевальной и очевидно еще какой-то иной художественной деятельности человека.

Основным познавательным принципом, преобладавшим в сознании людей первобытной эпохи, как представляется, был принцип единосущности всего мира. Многообразие явлений и процессов окружающего мира воспринималось как разные формы (видимости) одной и той же сущности. Космос, живая природа и собственный социум понимались как тождество, проявленное в разных формах. Этим обеспечивалась необходимая комфортность миропонимания и это получило самое яркое отражение в первобытной мифологии с ее доминантной холистичностью [13]. Главный вопрос, на который отвечали первобытные системы познания, имел в основном генетический характер: откуда это взялось?

 

 

 

 

 

При переходе человечества к аграрной стадии технологической эволюции его познавательная активность получила определенное развитие. Что касается рационального знания, то в нем появились первые и довольно успешные попытки систематического описания и теоретического обобщения наблюдаемых природных и социальных явлений и процессов, и даже в какой-то мере тенденций (например, в конфуцианстве). Это воплотилось в первых научных школах, деятельность которых наблюдалась во всех городских цивилизациях древнего мира – Египте, Вавилоне, Иране, Индии, Китае и, разумеется, Греции и Риме. Следует обратить внимание на то, что объектом внимания и интереса ученых той эпохи уже была не только природа, но и человеческое общество, его история и структурные проблемы [14].

Столь же серьезное развитие получило и иррациональное познание Бытия. В первую очередь это воплотилось в становлении систематических религий или «религий великих учений», появившихся в основном в период «осевого времени» [15] в первой половине – середине 1 тысячелетия до н.э. В культурном отношении это стало не меньшим переломом в цивилизационном прогрессе, нежели «неолитическая революция» [16]. Именно тогда родилась этика как попытка систематизации комплекса норм социальных отношений, и значимость этого события нельзя переоценить. По сравнению с «натуроцентрической» мифологией первобытности и раннего периода аграрной стадии эти «антропософский» и «социософский» повороты в сознании людей «осевого времени» (и прежде всего в слое образованных горожан) явилось существенным шагом в развитии познавательной деятельности людей. «Религии великих учений» обозначили собой важную новацию в области систематизации мистических представлений о Бытии, их определенной рационализации, развитии принципов «сакральной конвенции» с небесными силами. Важно отметить, что в эволюции иррациональных представлений о мире наметился сдвиг в сторону их определенной рационализации.

Развитие художественной культуры аграрной эпохи хорошо изучено наукой: это искусство Античности и европейского Средневековья, классические искусства Востока. Хотелось бы обратить внимание на то, что искусство аграрной эпохи не только отличалось выдающимися достижениями в изображении видимого мира, т.е. его непосредственной иллюстрации – живописной и скульптурной, а также театральной и пластической (принцип «что вижу, о том и пою»). Но помимо этого художественная деятельность существенным образом развилась и в репрезентации представляемого мира и его умозрительной концептуализации («пою о том, о чем думаю и о чем мечтаю»). Конечно, это было связано с процессами, имевшими место в религиозном сознании и практике того времени, но, видимо, не только с этим. Вопрос о том, до какой степени происхождение и развитие искусства (по крайней мере, до Нового времени) было детерминировано и обусловлено мифологическим и религиозным сознанием людей, до сих пор еще остается предметом научных дискуссий [17].

Основной объяснительный принцип интерпретации сложности мира в аграрную эпоху был связан с бинарно-оппозиционной идеей борьбы «абсолютного Добра» с «абсолютным Злом», легшей в основание большинства систематических религий, что А.А. Пелипенко удачно назвал «дуалистической революцией» [18]. Главный вопрос, на который отвечали системы познания аграрной эпохи, имел специфичный для религиозного сознания символико-онтологический характер: что это означает?

 

 

 

 

 

В индустриальную эпоху система познания существенно развилась и дифференцировалась. Поскольку этот этап в развитии науки, религии и искусства обстоятельно описан и систематизирован в научной литературе [19], я не буду повторять уже неоднократно сказанное. Но хочу заострить внимание на дихотомии, о которой говорилось выше, на порядке соотнесенности знания, описывающего наблюдаемый мир, и знания, изображающего представляемый мир (с учетом того, что для культуры, преследующей цель воздействия на социальное сознание общества, оба типа знания в равной степени значимы).

В первобытную эпоху рациональное знание фактически растворялось в репрезентациях представляемого мира; его даже трудно специальным образом выделить из общего корпуса мифологических представлений. В аграрную эпоху рациональное знание уже в той или иной мере дифференцировалось от иррационального, но пользовалось еще очень незначительным социальным авторитетом, оставаясь уделом закрытого сообщества специалистов. А в иррациональных миропредставлениях абсолютным приоритетом пользовалось религиозное знание, по отношению к которому художественные образы, как правило, играли роль «обслуживающих» феноменов, в каком-то смысле иллюстрирующих религиозные установки.

В индустриальную эпоху наметившаяся тенденция автономизации рационального знания активно развивалась. Научное рациональное знание не только отделилось от религиозного, но и противопоставило себя ему, нередко вступая в ожесточенные конфликты с религией (вспомним судьбы Дж. Бруно, Г. Галилея и иных ученых, пострадавших от рук церкви). Само научное знание прошло эволюцию от классической науки к неклассической, а затем на закате индустриальной эпохи и к постнеклассической [20], существенно повысив свою практическую полезность в обеспечении прагматических интересов общества. Точность, достоверность и внутренняя диверсификация научного знания возрастали, а методология расширялась. Вместе с тем, наука отказалась от мифологемы о возможности достижения абсолютной полноты знания о чем-либо.

Важнейшим событием в развитии рационального знания стал радикальный рост его социальной значимости [21]. В ХХ веке наука превратилась в непосредственный инструмент технико-технологического развития, стала одним из средств социального управления (что раньше осуществлялось только политикой и религией). Именно в XIX-XX веках рациональное знание в полной мере превратилось в явление культуры, проявив себя в качестве одного из эффективнейших функциональных инструментов регуляции общественного сознания.

Иррациональное знание в индустриальную эпоху тоже прошло определенную трансформацию. Религия отчасти рационализировалась (Реформация) и серьезно скорректировала набор своих социальных функций, отойдя от непосредственного и активного вмешательства в публичную жизнь общества и сосредоточившись главным образом на регулировании разных сторон приватной жизни человека и его индивидуальной нравственности. Принципиально новых описаний представляемой реальности в рамках традиционных религий в индустриальный период создано не было. Зато активно развились разного рода нетрадиционные эзотерические учения, которые, впрочем, не получили серьезного социального влияния. Поскольку в жизни наиболее развитых обществ наметился углубляющийся разрыв между прогрессистской и традиционалистской тенденциями динамики общественного сознания, религия в существенной мере взяла на себя функции представительства интересов традиционалистской части общества, что и стало ее основной социальной задачей.

Очень серьезные сдвиги наметились в развитии литературы и искусства. Художественное творчество в основном перестало выполнять функции наглядной иллюстрации религиозных и политический идей, а превратилось в мощный креативный центр порождения новых образов рациональных и иррациональных представлений о мире [22]. Если общественное сознание аграрной эпохи можно определить как религиозно ориентированное и регулируемое в первую очередь средствами религии, то общественное сознание индустриальной эпохи стало, как представляется, в существенной мере литературно ориентированным и основанным прежде всего на литературных образах (в ХХ веке также и на образах кино) [23].

В целом же в течение индустриальной эпохи произошла определенная дифференциация основных групп населения в их приверженности к разным областям знания, что выразительно демонстрирует и их общую культурную ориентированность. Наиболее консервативная и отличающаяся низкой социальной конкурентоспособностью часть населения привязана в основном к религиозному знанию, психологически компенсирующему ее социальную неудовлетворенность. Высоко конкурентоспособная часть населения, активно задействованная в общественном производстве, в большей мере ориентирована на научное знание, как практически наиболее актуальное с точки зрения обеспечения продуктивной деятельности современного человека. Наиболее креативная часть населения, в деятельности которой значимое место занимают проблемы предвидения и проектирования грядущего социокультурного развития, в известной мере ориентирована на художественное знание, превентивно предчувствующее будущее [24]. Таким образом, склонность человека к тому или иному типу знания в существенной мере манифестирует и его общую культурную ориентацию.

Основной объяснительный принцип систем познания индустриальной эпохи, как представляется, связан с утилитарно-функциональной парадигмой миропонимания. Преобладает мнение, что процессы и явления, порожденные случайным стечением обстоятельств, быстро затухают и элиминируют, а историческую значимость получают лишь процессы и явления, обеспечивающие какие-то системообразующие функции природного или социального Бытия. На таком понимании оснований упорядоченности мира строится миропонимание индустриальной эпохи. Разумеется, на разные области познания эта модель оказала разное влияние: ограниченное на религию, значительное на искусство и абсолютное на науку. Но главный вопрос, на который ищут ответ знаниевые системы индустриальной эпохи, является функциональным: зачем это нужно?

 

 

 

 

 

Со второй половины ХХ века наиболее продвинутые в социальном и экономическом развитии страны вступили в стадию постиндустриального/информационного развития. Конечно, пока еще рано говорить о том, какие перемены ожидаются как наиболее вероятные в ситуации с развитием знания. Сегодня ясна лишь главная тенденция: производство знания поставлено на индустриальные рельсы, оно стало основой общественного производства, как материального, так и символического [25]. Информационно-знаниевая обеспеченность всякой деятельности превратилась в условие ее успешности и перспективности [26].

В области практического развития знания к сегодняшнему дню выделились два направления, олицетворяющих постнеклассическую науку, видимо, наиболее характерную для постиндустриальной стадии развития, и имеющих не узко дисциплинарный (отраслевой), а проблемный характер (такой тип знания называется «научной парадигмой» [27]). Это, во-первых, синергетическая парадигма познания (прежде всего в естественных науках), исследующая закономерности самоорганизации сложных систем, и, во-вторых, постмодернистская парадигма познания (в социальных науках), исследующая культуру как власть, как средство социального контроля и управления. Возможно, третьей такой научной парадигмой, еще только оформляющейся в этом качестве, является культурология (также в социальных науках), исследующая культуру как язык социального взаимопонимания и коммуникации.

Говорить о том, какая объяснительная модель сложности мира станет преобладающей в культуре постиндустриальной эпохи, пока рано. По всей видимости, это будет не дисциплинарное знание, а междисциплинарное парадигмальное. Но, судя по всему, основной вопрос, ответ на который ищет познавательная культура постиндустриальной эпохи, имеет технический характер: как это устроено?

 

 

 

 

 

В заключение, я прихожу к нетривиальному выводу. Я полагаю, что история культуры познания свидетельствует о том, что целью постижения Бытия во все времена было не столько наращивание объемов информации о мире и возрастание уровней ее обобщения, сколько упорядочивание человеческих представлений о Бытии, выстраивание систематических картин мира, регуляция человеческого самоощущения в пространстве мироздания. При этом истинность этой информации (ее соответствие наблюдаемой реальности) обладала самостоятельной ценностью лишь для очень небольшой прослойки интеллектуалов. Для основной массы населения степень истинности информации, получаемой в процессе познания, определялась главным образом актуальными задачами упорядочения всего комплекса доминантных для данной эпохи миропредставлений. И когда возникала необходимость, общество легко переходило от рационального к иррациональному принципу миропонимания, если он лучше обеспечивал актуальные психологически потребности.

В качестве показательного примера можно упомянуть мистические увлечения руководства нацистской Германии. Это имело место не потому, что нацистские руководители были глупыми и малокультурными людьми, а по психологическим причинам, в силу их стремления к более комфортному упорядочению всего комплекса характерных для них миропредставлений [28]. Можно привести и иные исторические примеры чрезвычайной психико-компенсаторной роли иррационального сознания, как, впрочем, и ситуаций такой же психико-стабилизирующей роли рационализма.

В последовательности вопросов, ответы на которые интересовали общества на разных этапах развития – откуда это взялось (первобытная эпоха), что это означает (аграрная эпоха), зачем это нужно (индустриальная эпоха) и как это устроено (постиндустриальная эпоха), просматривается простая бытовая логика. Так незнакомца, постучавшего в дверь, спрашивают, откуда он, кто он, зачем пришел и как собирается реализовывать свои намерения. Примерно такое же отношение проявляют люди и к новому знанию, формируя свои представления о мире. Но последовательная смена вопросов оказалась растянутой на тысячелетия, соответствуя этапам развития общественного сознания.

Аналогичным образом можно охарактеризовать и отношение к жизни искусства разных эпох. Представляется, что искусство первобытной эпохи подчеркивало прежде всего полезность жизни, искусство аграрной эпохи – разумность жизни, искусство индустриальной эпохи – противоречивость жизни, а в искусстве постиндустриальной эпохи видится акцентирование экспрессивности жизни.

Разумеется, все люди разные и видят мир в какой-то мере по-своему. Это касается и их предрасположенности к рациональному или иррациональному мироощущению, что выражается и в интересе к соответствующему знанию. Более того, мне умозрительно кажется, что психическое разнообразие людей в ходе истории возрастало, усиливалась полярность некоторых психологических крайностей. Но, так или иначе, на мой взгляд, при формировании культурных картин мира человека психико-компенсаторная функция всей системы миропредставлений доминировала над остальными функциями.

В статье в качестве иллюстраций использованы работы Г. Климта, А. Матисса, Л. Поповой, Р. Магрита, В. Тэйма, И. Сидорова, М. Ли, Л. Афремова.
 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Об этом см.: Зорина З.А., Полетаева И.М. Основы этологии и генетики поведения. М: МГУ, 1999.
[2] См.: Плюснин Ю.М. Проблема биосоциальной эволюции. Новосибирск: Наука, 1990.
[3] Об этом см.: Марков Б.В. Храм и рынок. Человек в пространстве культуры. СПб.: Алетейя, 1999; Флиер А.Я. Очерки теории исторической динамики культуры // Флиер А.Я. Избранные работы по теории культуры. М.: Согласие-Артём, 2014.
[4] Bourdieu, Pierre. La production de la croyance. Conrtibution a l’econonie des biens symboliques // Actes de la recherche en sciences sociales. 1977. N 13 (Бурдье П. Производство веры. Вклад в экономику символических благ // Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.-СПб.: Алетейя, 2005).
[5] Moscovici, Serg. Society and theory in social psychology // The cоntext of social psychology. London: Academic Press, 1972 (Московичи С. Общество и теория в социальной психологии // Современная зарубежная социальная психология. Тексты. М.: Изд-во МГУ, 1984).
[6] Об этом см.: Дольник В.Р. Непослушное дитя биосферы. Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей. М.: Педагогика-пресс, 1994.
[7] См.: Russell, Bertrand. Human knowledge. Its Scope and Limits. London: George Allen and Unwin ltd., 1948 (Рассел Б. Человеческое познание, его сфера и границы. Киев: Ника-центр, М.: Институт общегуманитарных исследований, 2001).
[8] Сравнительная философия. Знание и вера в контексте диалога культур. М.: Наука, Восточная литература, 2008; Пелипенко А.А. Культура и смысл // Пелипенко А.А. Избранные работы по теории культуры. М.: Согласие-Артём, 2014.
[9] См.: Foucault, Michel. Les Mots et les Choses: une Archeologie des Science Humanies. Paris: Gallimrd, 1966 (Фуко М. Слова и вещи: археология гуманитарных наук. СПб.: A-cad, 1994).
[10] Об этом см., например: Agazzi, Evandro. Riht, Wrong and Science. The Ethical Dimensions of the Techno-Scientific Enterprise. Amsterdam – N.Y.: ed. by C. Dilworth, 2004 (Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М.: МФФ, 1998). См. также: Флиер А.Я. Культурная среда и ее социальные черты [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2013. № 2 (март — апрель). URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2013/2/Flier_Cultural-Milieu/. Дата обращения: 12.02.2014.
[11] Foucault, Michel. L’Archeoogie du savoir. Paris: Gallimard, 1969 (Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-Центр, 1996).
[12] Об этом см.: Луков Вал.А. и Луков Вл.А. Тезаурусы. Субъектная организация гуманитарного знания. М.: Изд-во Национального института бизнеса, 2008, а также: Жукова О.А. Культурная идентичность, культурное наследие и культурная политика России // Знание. Понимание. Умение. 2009. № 2. С. 25-30.  
[13] Frankfort, Henri, Frankfort, Henrichte A., Wilson, John A., Jacobsen, Thorkild. Before Philosophy. The Intellectual Adventure of Ancient Man. Baltimore: Penguin Books, 1946 (Франкфорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон Дж., Якобсен Т. В преддверии философии. М.: Прогресс, 1984). Об этом см. также: Токарев С.А., Мелетинский Е.М. Мифология // Мифы народов мира. Энциклопедия в двух томах. Т. 2. М.: Наука, 1988.
[14] См.: Le Goff, Jacques. La civilization de l’occident medieval. Paris: Arthaud, 1984 (Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Прогресс, 1992).
[15] См.: Jaspers, Karl. The Origin and Goal of History. New Haven, CT: Yale University Press, 1953 (Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991).
[16] Об этом см.: Назаретян А.П. Антропология насилия и культура самоорганизации. Очерки по эволюционно-исторической психологии. М.: УРСС, 2008.
[17] Об этом см.: Мириманов В.Б. Первобытное и традиционное искусство. М.: Искусство, 1997; Бледнова Н.С., Вишняцкий Л.Б., Гольдшмидт Е.С., Дмитриева Т.Н., Шер Я.А.. Первобытное искусство: проблемы происхождения / под ред. Я.А. Шера. Кемерово: Кемеровский государственный институт искусств и культуры, 1998; Eco, Umberto. Arte e bellezza nell’estetica Medievale. Milano: R.C.S. Libry & Grandi Opere  S.p.A., 1994 (Эко У. Искусство и красота в средневековой эстетике. СПб.: Алетейя, 2003); Малыгина И.В. Этнокультурная идентичность // Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук. М.: МГУКИ, 2005 и др.
[18] Пелипенко А.А. Дуалистическая революция и смыслогенез в истории: Учебное пособие для вузов. М.: УРСС, 2010.
[19] См., например: Russell, Bertrand. Human knowledge. Its Scope and Limits. London: George Allen and Unwin Ltd., 1948 (Рассел Б. Человеческое познание, его сфера и границы. Киев: Ника-центр, М.: Институт общегуманитарных исследований, 2001).
[20] Стëпин В.С. Теоретическое знание (структура, историческая эволюция). М.: Прогресс-Традиция, 2000.
[21] См.: Полякова Н.Л. ХХ век в социологических теориях общества. М.: Логос, 2004; Жукова О.А. История русской культуры и современность // Вопросы истории. 2006. № 8. С. 105-116.
[22] Об этом см., например: Baudrillard, Jean. Mots de passé. Un fragments l’autre. Paris: Fayard, 2000 (Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. Екатеринбург: У-Фактория, 2006).
[23] Об этом см.: Злобин Н.С. Изменение места и роли науки в мировом социально-историческом процессе // Социальная динамика современной науки. М.: Наука, 1995.
[24] См.: Bell, Daniel. The Coming of Post-industrial Society: A Venture of Social Forecasting. N.Y.: Basic Books, 1973 (Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М.: Академия, 1999); Toffler, Alvin. The Third Wave. N.Y.: William Morrow & Co., Inc., 1980 (Тоффлер Э. Третья волна. М.: АСТ, 2004) и др.
[25] Ильин В.В. Теория познания: Эпистемология. М.: Либроком, 2011; об этом см. также: Культурология. Учебник для студентов технических вузов. Авт.  коллектив / под ред. Н.Г. Багдасарьян. М.: Высшая школа, 2012.; Урмина И.А. Семантический анализ параметров социального взаимодействия // Обсерватория культуры. 2010. № 1. С 17-21.
[26] Kuhn, Thomas Samuel. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: Chicago University Press, 1962 (Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1975).
[27] Delarue, Jacques. Histoire de la Gestapo. Paris: Fayard, 1963 (Деларю Ж. История Гестапо. М.: Центрполиграф, 2004).

 

© Флиер А.Я., 2014

Статья поступила в редакцию 20 июля 2014 г.

Флиер Андрей Яковлевич,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
Российского НИИ культурного
и природного наследия им Д.С. Лихачева
e-mail: andrey.flier@yandex.ru