Между наукой и искусством:
современная философия в ситуации переходных процессов в культуре

Аннотация: В статье рассматривается кризис современной философии в контексте цепи подобных кризисов, охватывавших философию на протяжении всей ее истории. Интерпретируются различные философские концепции этого явления. Исследуются черты современной культурной утилитаризации и варваризации как факторы, сопутствующие философскому кризису.

Ключевые слова: философия, культура, кризис, культурная утилитаризация, неоварварство.

В последнее время в гуманитарной среде в результате предпринимаемых чиновниками усилий по реорганизации научных учреждений возникло много сомнений, опасений и даже страхов. На мой взгляд, не без оснований. Конечно, и результаты этих усилий, и ситуация в научных и образовательных учреждениях, и, можно сказать, некоторая паника в научном сообществе, требуют анализа, в том числе, со стороны общества.

Но было бы очень просто все свести к обличению чиновников, которые ведь тоже, как всегда бывает в России, хотят как лучше. Но иногда кажется, не выходит ли осмысление ситуации за пределы их утилитарного мышления? Им приходится заниматься множеством разнообразных практических и неотложных дел. И им присуще стремление все организовать. Наверное, не их дело глубоко погружаться в то, что происходит в науке и происходит стихийно. А происходят трансформационные процессы. Они развертываются стихийно, иногда опережая общественное сознание, иногда запаздывая по сравнению с ним и даже отрываясь подчас от реальности, чего нельзя исключать.

Иногда хочется задаться вопросом: может быть, в том, что происходит, имеется и определенная вина самих представителей науки? Обратимся к книге американского автора И. Шапиро «Бегство от реальности в гуманитарных науках». Автор констатирует, что в эпоху исчерпанности научных парадигм и углубления специализации произошел «полный отрыв академических дисциплин, составляющих гуманитарные науки, от объектов их изучения» [1]. Вообще-то, в истории науки это время от времени случается, и это, наверное, естественно. Наша сегодняшняя ситуация – не исключение.

Так, может быть, чиновники и в самом деле это и ощутили? Они озабочены судьбой гуманитарных наук и пытаются этот отрыв преодолеть? Может быть, отсюда все и идет?

Как бы там ни было, но трудно не согласиться с К. Леви-Стросом, очень точно сформулировавшим: ХХI век будет веком гуманитарных наук или его вообще не будет. Но ведь что это значит? Это значит, следует укреплять, углублять и расширять гуманитарную сферу. Это касается, в том числе, и философии, и, может быть, прежде всего, философии. Ведь именно она предшествует всем остальным наукам и из нее эти науки выходят. Своевременна она или несвоевременна? Находится она сегодня в кризисе или нет? Рентабельна ли, целесообразна ли?

Смотря как посмотреть на дело. Можно смотреть на философию с прагматической точки зрения, т.е. с научной и под наукой в данном случае следует понимать естественные науки, призванные способствовать цивилизационному прогрессу и делать акцент на прикладных функциях науки. Но можно на нее смотреть с иной точки зрения, чуждой всякому интересу, всякой выгоде и пользе, а, следовательно, смотреть с той точки зрения, которая ближе к игре в кантовском и шиллеровском, т.е. тоже в философском ее понимании.

Как считает Т. Адорно, философия содержит момент игры. Для нее характерно стремление выйти за пределы уже сложившейся, оформившейся под воздействием науки традиции. Она стремится преодолеть влияние науки и вернуть свою игровую основу. Т. Адорно подчеркивает, что момент игры не является для философии случайным и несущественным («В такой же степени философии присуще стремление преодолеть себя, момент игры в обязательность философского познания действительного» [2]). В этом смысле философия ближе культуре как стихии игры, а не цивилизации с присущими ей требованиями утилитаризма и функционализма. Чем больше цивилизации, тем меньше игры. Но утрата игровой стихии, которая, как утверждает Й. Хейзинга, стала драмой ХХ века, бьет по личности, порождает ее отчуждение от других, от своей самости.

Очевидно, что в наше время снова прорвался культ пользы. И многие этим чрезмерно увлеклись. Раз в России реабилитирован капитализм и рынок, то отсюда повсеместное требование пользы. Предпринимательское сознание навязывает всем своеобразные очки, сквозь которые мы начинаем смотреть на мир. Смотрят на мир сегодня сквозь эти очки и чиновники. Реально требование, если уж не пользы, то хотя бы самоокупаемости и самофинансирования. Судя по всему, именно эта установка становится основой так называемой оптимизации.

Значит, приходится констатировать, что первая, т.е. утилитарная тенденция начала все определять, и отсюда новые установки по отношению к философии, к гуманитарным наукам, да и ко всей гуманитарной сфере. Развернувшийся в последние десятилетия в России предпринимательский бум стал диктовать жесткие условия функционирования науки, особенно гуманитарной. Государственные ведомства оказываются в зависимости от ориентаций предпринимателя и его отношения к жизни. А это отношение весьма утилитарно. Но это рискованная ситуация, и следовало бы понять, что общество в этом случае теряет, а что приобретает. И уже не только государство, но и общество должно в этом разбираться.

Новые установки явно не соответствуют уже утвердившейся в России традиции, многое определявшей даже в годы советской власти. Поэтому ситуация в гуманитарных науках осознается как кризис. Это не кризис науки, а кризис ее социального функционирования, который с помощью реорганизации и оптимизации может лишь усугубляться. Намечается тенденция применить к гуманитарным наукам тот же критерий, что и к наукам естественным. И растворить смысл гуманитарной науки в цивилизации с ее утилитарными установками. Необходимо осознать значимость гуманитарной науки и, в частности, философии с точки зрения культуры и ее потребностей, с точки зрения личности.

Но нельзя утверждать, что кризис философии можно свести к социальному функционированию философии. Эта острая проблема не вчера возникла. Кризис философии – перманентная для ХХ века тема. Но это и ситуация, возникшая некогда в эпоху эллинизма, когда философия раздробилась на множество философских направлений – неоплатонизм, стоицизм, эпикуреизм, скептицизм, неопифагорейство, гностицизм. И, кстати, некоторые из них актуальны до сих пор. Разве мы сегодня не стоики? Неслучайно на протяжении всего ХХ века, но особенно после появления философского бестселлера О. Шпенглера постоянно проводят параллели между современным миром и финальным периодом античного мира. Философия ХХ века также переживает этап дифференциации на многие философские направления. Сегодняшняя локальная ситуация – лишь частный случай в этом процессе.

Философию, а вместе с ней и философию искусства, т.е. эстетику хоронят уже давно. Из более поздних идей этого плана я бы выделил идеи лидера концептуализма Джозефа Кошута, изложенные им в работе «Искусство после философии», в которой он по поводу философии утверждает: «Складывается впечатление, что сказать больше нечего» [3]. Разумеется, имеется в виду, что философии сказать больше нечего.

По мнению Д. Кошута, философия в ее гегелевском варианте имела смысл лишь в ХIХ веке. Результатом влияния Гегеля оказалось то, что большинство современных философов на самом деле весьма немногим отличаются от историков философии. Это своего рода библиотекари истины. По мнению Д. Кошута, до ХХ века философия сливалась с наукой, и это придавало ей смысл («Подчас близость философии и науки была столь велика, что ученый и философ оказывались одной и той же персоной» [4].). Но наука в ХХ веке оказалась слишком самостоятельной. Она опередила философию, оторвалась от нее. Философия осталась в прошлом. В Новое время статус философии остается еще высоким. Потому, что он явился следствием разрыва философии с религией и некоторое время сохраняющегося единства философии и науки.

Но эта эпоха закончилась. А что же началось? Вот заключение Д. Кошута: «ХХ столетие открыло такое время, которое может быть названо “концом философии и началом искусства”» [5]. И вот окончательный вывод: «В данный период существования человека искусство, быть может, единственное (после философии и религии) дерзание, удовлетворяющее то, что в иные времена называли “человеческими духовными потребностями”» [6].

Таким образом, суждения одного из лидеров концептуального искусства Д. Кошута касаются известной проблемы – соотношения философии, с одной стороны, с наукой, с другой, с искусством. Он затрагивает именно этот аспект философского знания, абсолютизируя одну сторону и делая неверные выводы.

Как свидетельствует история, по этому поводу единства в философском сообществе не было. Одни сближали философию с наукой, другие – с искусством. И у тех, и у других была доля истины. Так, И. Кант представляет первую тенденцию, и с этим связана его реформа в философии, соответствующая имевшему место в XVIII веке культу естественных наук. А позднее Н. Бердяев представлял уже вторую тенденцию, близкую Шеллингу и Шопенгауэру.

Вот как, например, Бердяев в начале ХХ века констатировал обозначившуюся тенденцию в философии, связанную с ее превращением в науку. «Мечта новой философии – стать научной или наукообразной. Никто из официальных философов не сомневается серьезно в верности и законности этого стремления во что бы то ни стало превратить философию в научную дисциплину… Философия вечно завидует науке. Наука – предмет вечного вожделения философов. Философы не смеют быть самими собою, они хотят во всем походить на ученых, во всем подражать ученым. Философы верят в науку больше, чем в философию, сомневаются в себе и в своем деле и сомнения эти возводят в принцип» [7].

Ну, а какова позиция самого Н. Бердяева? Она весьма категорична. Вот его формула: «Философия ни в каком смысле не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной» [8]. Но если  философия – не наука, то, что же она такое? Здесь у философа тоже полная ясность: «Философия есть искусство, а не наука».

В качестве одного из аргументов Бердяева в защиту своей позиции предъявляется значимость личности философа, что соответствует статусу личности в искусстве. Философия для него предстает искусством потому, что на ней запечатлевается личность творца не менее, чем на поэзии и живописи («На истории философии столь же отпечатывалась индивидуальность ее творцов, как и на истории искусства» [9]).  

Просто удивительно, как постмодернисты Ж. Делез и Ф. Гваттари позднее будут солидарны с Н. Бердяевым. Так, представляя философию как творчество концептов, они констатируют то, что эти концепты «всегда несли и несут на себе личную подпись» [10].  

Вообще, тенденция сближения философии с искусством близка романтизму. Вот как, например, Ф. Шеллинг осмысляет близость философии и искусства. «Если бы кто-нибудь пожелал предложить вопрос, как возможно, что философия, витая над истиной, добром и красотой, все же носит характер науки и превыше всего для нее истина, то нужно было бы отметить, что определение философии как науки есть только формальное ее определение. Она есть наука, но такого рода, что в ней истина, добро и красота, а потому наука, добродетель и искусство проникают друг в друга; итак, в этом отношении философия в то же время есть не наука, но нечто общее науке, добродетели и искусству; в этом ее важное отличие от всех прочих наук. Математика, например, не выдвигает никаких особых нравственных требований. Философия требует характера, и притом характера определенной нравственной высоты и энергии. Равным образом философия немыслима в отдалении от всякого искусства и познания красоты» [11]. Романтизм – это тоже Новое время, но он является альтернативой модерну в понимании Ю. Хабермаса.

Необходимо, правда, оговориться. С Кантом не все так просто. Как известно, в последней «Критике» он открывает значимость игры, что философию в понимании ею своей миссии, особенно во втором ее смысле, сильно продвинуло. Это открытие Канта трансформировалось в специальную науку, а именно, эстетику, ставшую основой противостояния цивилизационному давлению с его культом пользы. Идея-то эта сегодня в высшей степени актуальна.

Приведенные нами эпатажные суждения Д. Кошута позволяют напомнить о внутрифилософской оппозиции, возникшей в истории давно. Хотя представляется, что за этим несходством в понимании философских подходов скрывается все же несходство в типах культуры, которые в истории, если верить П. Сорокину, постоянно друг друга сменяют. Один тип культуры развивается на основе логоса или рациональности, что происходит в эпоху и античного, и позднее европейского Просвещения, а другой – на основе мифа, мистики, вообще сверхчувственного, трансцендентного, что получило оформление в эпоху эллинизма в неоплатонизме, в культуре Средневековья, в западном романтизме, в символизме и т.д.

Так, давая характеристику двум основным типам культуры – культуре идеационального и культуре чувственного типа, П. Сорокин констатирует несовпадение статуса в них науки. «Поскольку наука с ее системой истины должна играть главную роль в чувственном обществе и второстепенную в идеациональном, – пишет он, – можно предположить, что идеациональные культуры и периоды отмечены лишь немногочисленными научными открытиями; и поскольку ментальность идеациональной культуры обращена не на чувственно воспринимаемый мир, а на последнюю реальность непреходящего бытия, она не заинтересована ни в исследовании этого эмпирического мира, ни в касающихся его различных научных (то есть чувственно-эмпирических) открытиях. По тем же соображениям в чувственные периоды ситуация должна быть противоположной. Чувственная ментальность обращена к чувственной реальности и стремится к ее изучению; никакой иной реальности она или не признает, или не интересуется ею. Поэтому можно предположить, что такие периоды и культуры отличаются относительно большим прогрессом науки, ростом научных открытий и технологических изобретений в области естественных и технических дисциплин» [12].

С этой точки зрения, а она является уже культурологической, можно считать, что в наше время развертывается не кризис философии, а кризис только того типа культуры, который П. Сорокин называет культурой чувственного типа. А, следовательно, и кризис той системы западного рационализма, в границах которого происходило становление и науки, и связанной с ней философии. Расцвет философии в это время обязан культу разума.

То, что обычно называют эстетикой, а она появляется в середине XVIII века, возникло в границах культуры чувственного типа и несет на себе печать только этой культуры. Но почему-то принято считать, что это и есть универсальная эстетическая система и никакой другой не существует и существовать не может. Но она есть и, может быть, рождается в наше время.

Не случайно уже давно развертывается реабилитация таких форм знания, которые с эпохи Просвещения или модерна (концепция Ю. Хабермаса) активно вытеснялись на периферию, объявляли несуществующими или эксплуатировались массовой культурой. Но этот процесс не исчерпывается чисто научным процессом. Он включен в трансформационные процессы культуры, в ситуацию смены культурных циклов. Судя по всему, эта смена находится еще в самом начале, и мы оказываемся неспособными ее осмыслить. Как справедливо утверждает Ф. Шеллинг, «… то, что имеет место в самом начале процесса, приходит к ясности лишь в самом его конце» [13]. Может быть, неспособность уловить этот процесс в наше переходное время и позволяет сегодня говорить о бегстве науки и, в частности, философии от реальности, о чем говорит И. Шапиро.

Так, Ю. Хабермас, например, утверждает, что для Гегеля мифа не существует. Это, действительно, так. Гегель в этом смысле повторил отношение Аристотеля к мифу, о котором Ф. Шеллинг писал так: «Философ (Аристотель – Н.Х.) также любит мифы ради того чудесного, которое в них содержится, и он не может время от времени не обращать свой взгляд на мифологию; однако то, что мифология представляется ему каким-то несовершенным фактом, из которого ничего нельзя вынести для науки, видно хотя бы уже из того, что он, чей ум великолепным образом охватывает все данное в опыте, никогда не помышлял о том, чтобы распространить свои исследования на религиозные факты и явления» [14].  

Угасание мифа началось еще в античности, хотя этот процесс был осознан значительно позже. История с мифом вообще интересна. Его все время противопоставляют логосу, забывая о том, что логос рождался в недрах мифа. Не случайно Ф. Кессиди не склонен резко противопоставлять мифологическое мышление рационально-логическому. «Хотя в целом рационально-логическое мышление составляет противоположность мифосознанию, тем не менее, оно не лишено элементов образного (в том числе мифологического) мышления. И наоборот, образное (в том числе мифологическое) мышление содержит в себе элементы рационального, но последние не составляют “ядра” мифа, его сущности» [15].

Когда же начинается кризис логоса, то развертывается реабилитация мифа. Она и развертывается в ХХ веке. Я рад констатировать, что у нас недавно были, наконец-то, изданы два тома философии мифологии Шеллинга. С Шеллинга и начинается реабилитация мифа, что переходит затем к Ф. Ницше и символистам. Из мифологии сегодня активно черпает массовая культура. Пока реабилитация мифа развертывается в формах мифа. Будем ждать, когда это примет формы высокого искусства.

Когда в истории какой-либо науки возникает что-либо вроде кризиса, то ничто так не может помочь прояснить вопрос, как возвращение к генезису этой системы знания. Поставим вопрос так: почему эстетика или философия искусства появляется именно в ХVIII веке? Дело тут явно не только в начавшемся в эту эпоху культе разума и, следовательно, науки, но и в необходимости противостояния распространяющемуся в связи с капитализмом культом пользы.

Уже в ХVIII веке Запад столкнулся с тем противоречием, которое сегодня в России представляет проблему. Но Запад эту проблему разрешил, вызвав к жизни эстетику. Более того, на Западе эстетика вышла за границы просто науки в сферу жизни. Поэтому западный стиль жизни сегодня оказывается столь притягательным, особенно для молодого поколения. С другой стороны, Западом были смягчены и последствия бурного развития предпринимательского духа. Не без распространения эстетической стихии. Подхватив в свое время идею эстетики, мы все же так и не могли выстроить на эстетической основе нашу реальность.

Что касается сегодняшнего дня, то мы «разрешаем» это противоречие повсеместным свертыванием эстетики в высших учебных заведениях. Кажется, что эстетика не соответствует духу времени. Но тут следует понимать, что она когда-то возникла и стала необходимой именно потому, что духу предпринимательского бума на Западе она не соответствовала и помогала восстановить утрачиваемое в связи с протестантскими идеалами равновесие.

У М. Фуко есть очень интересные суждения по поводу причин появления в ХIХ веке таких наук, как социология и психология. Так, по его мнению, социология возникает как потребность понять, в соответствии с какими закономерностями развивается становящееся в Новое время общество, которое принято называть индустриальным обществом. С какими проблемами оно сталкивается и как их следует решать. Иначе говоря, как в изменяющихся условиях преодолевать хаос и то, что Э. Дюркгейм называл «социальной аномией».

Ну, а о чем говорит эпоха возникновения философии? Что вызывает философию к жизни? Ответ на этот вопрос позволит ответить и на другой сегодня нас волнующий вопрос, нужна ли нам сегодня философия и если нужна, то почему? Что она может помочь решить? Дело в том, что философия – это такая система знания, в которой можно фиксировать эмбрионы многих наук и научных направлений. В зависимости от потребностей общества в ней активизируется то та грань, что ближе, например, естественным наукам, то та грань, что ближе эстетике, искусству и т.д., о чем и свидетельствуют суждения Д. Кошута и что составляет суть гуманитарной сферы.

Случаются эпохи, которые делают актуальным обсуждение того, что долгое время не было предметом познания. Такое время переживаем мы. Речь идет о культуре как предмете познания. Сегодня это научное направление, предметом которого является культура, интенсивно развивается и утверждается как самостоятельное по отношению к философии. Но все равно, до того, как появится наука о культуре, идея культуры впервые появляется в философии. Это убедительно проследил в своей книге В. Межуев [16].

Как известно, генезис философии все же связан с античным миром. Не будем повторять известные вещи, касающиеся того, что были эпохи, когда философия была разновидностью религии и разновидностью науки, не успев обрести еще полной завершенности и самостоятельности. Но что все-таки философию сделало завершенной, сделало ее необходимостью и подняло ее статус?

Представляется, что ее сделало необходимостью: разрушение традиционных форм жизни и необходимость существовать в ситуации переходности к рационально планируемым и более совершенным (демократическим) формам жизни в греческих городах-полисах. Как известно, эти ситуации – это ситуации смуты и хаоса. И, наконец, необходимость преодоления тех человеческих свойств, которые мешали существованию в новых обществах, а значит, необходимость в обсуждении этических проблем, воспитания и совершенствования природы человека. Разве не эти проблемы обсуждаются в таких сочинениях, как «Государство» Платона и «Политика» Аристотеля? Все эти проблемы, которые стали актуальными в начавшееся динамичное осевое время, когда истина стала рассматриваться в соотношении с нравственностью, стали предметом философии.

Таким образом, в центре внимания утверждающей себя в античном мире философии оказались те проблемы, которые сегодня обсуждают политики, социологи, педагоги, юристы. Проблематика, ранее обсуждаемая исключительно в философии, раздробилась, дифференцировалась, предстала предметом разных самостоятельных наук. Наконец, появилась и выделилась в самостоятельную науку культурология. Дело в том, что дифференциация наук способствует превращению философского мышления в более прикладное и специальное мышление. Но этот процесс не упраздняет интегративных процессов, которые и связаны с философией. Так что же на сегодняшний день остается в ведении философа?

Когда Ж.-П. Вернан в своей книге «Происхождение древнегреческой мысли» пытается разобраться в генезисе философии, он пишет: «София имеет своим предметом не всеобщий мир природы – physis, а мир людей. Какие элементы его составляют, каковы его противоборствующие силы, как установить между ними гармонию, как объединить их с тем, чтобы состояние конфликта сменилось состоянием порядка в городе, – вот круг вопросов, ее интересующих» [17].

Высоко оценивая вклад милетской школы в древнегреческой философии, Ж.-П. Вернан пишет о возникшей в Милете первоначальной форме рациональности как реакции на социальный и политический опыт. «И действительно, в Греции разум с самого начала получил выражение, конституировался и сформировался именно в политическом плане. Социальный опыт стал у греков предметом позитивного размышления, ибо в полисе он подлежал публичным дебатам, аргументированному обсуждению. Закат мифа можно датировать с того момента, когда греческие мудрецы стали обсуждать социальный строй, попытались определить его суть, объяснить его в формулах, доступных пониманию человека, использовать для этой цели количественные представления числа и меры» [18].

Не забудем, что античная философия породила принцип диалога, который сегодня весьма востребован. Но ведь он рождался по мере утверждения более демократических форм жизни, параллельно переходу от дворца к площади, на которой могли высказываться самые разные идеи и точки зрения. Свое исследование Ж.-П. Вернан заканчивает таким выводом: греческий разум был устремлен на воспитание, совершенствование и образование людей. Запомним это: не на зомбирование пропагандой и не на оглупление, что идет от утверждающего сегодня себя в России общества потребления.

После того, как мы уточнили функции философии, какими они были в момент возникновения и расцвета философии в греческом мире, разве можно утверждать, что все это нас уже перестало интересовать? Разве все это уже перестало быть актуальным? Реабилитация капитализма в России возвращает к тем же проблемам, которые человечество переживало и преодолевало и раньше. Более того, возникли новые и еще более острые проблемы. Мы видим в восхождении среднего класса, которому не везло в нашей истории, позитивный момент. С этим не поспоришь. Но в этом процессе есть и другая сторона, которая в силу каких-то причин пока не осознается. Давление предпринимательского бума возвращает к тому неприятию мещанского духа, который всегда казался  не соответствующим русской культуре с ее православными корнями.

Речь сегодня не идет только о разрушении не отвечающих духу времени типов социума и о переходных эпохах как эпохах радикальной смены социума. Речь также идет даже не только о сохранении тех надбиологических образований, которые и есть культура, уже давно находящаяся в опасности, о чем, например, пишет Й. Хейзинга в своем сочинении «Затемненный мир». И что, кстати, прогнозировал еще в конце ХIХ века Ф. Ницше. Сегодня речь должна идти даже о необходимости сохранения биологических основ жизни.

Вернемся к одной актуальной теме философствования, до сих пор остающейся без внимания современных философов. Это тема войны, при обсуждении которой возникают вопросы и разрушения социумов, и разрушения культуры, и подрыва биологических основ жизни. В этом году, кстати, невозможно об этом не сказать, ибо прошло сто лет с начала первой мировой войны. Поскольку современная философия эту тему обходит, то здесь-то и можно согласиться с мыслью И. Шапиро по поводу бегства от реальности в гуманитарных науках. Я не думаю, что это тема только для обсуждения профессиональных военных и военных историков.

В самом деле, с некоторых пор мы постоянно находимся в ситуации накануне войны. Локальные конфликты могут послужить отправной точкой для планетарных столкновений. Распад большевистской империи сопровождается перманентными военными конфликтами. Мы и сегодня находимся накануне такого столкновения, которое грозит втянуть в себя все человечество. В ХХ веке человечество пережило две разрушительные мировые войны, унесшие жизни миллионы людей. То, что люди пережили в этих катастрофических ситуациях, получило выражение во множестве художественных произведений, в романах, в спектаклях, фильмах, даже в симфониях. Нельзя в связи с этим не упомянуть о двух романах «Жизнь и судьба» В. Гроссмана и «Прокляты и убиты» В. Астафьева.

Но стала ли эта тема предметом философии? Кажется, нет. Заслуживает ли она внимания философа? Несомненно. И здесь хочется напомнить о почти забытой странице в истории философии – большом массиве работ русских философов, появившихся в начале первой мировой войны. Они печатались отчасти в журнале «Русская мысль», отчасти в специальной серии, издаваемой И.Д. Сытиным. Эта серия называлась «Война и культура» Эту тему обсуждали  многие философы – Е. Трубецкой, В. Эрн, И. Ильин, С. Булгаков, Н. Бердяев, С. Франк, П. Струве. Вот в этих работах речь ведь шла не о дальнобойности пушек или о степени вооружения немецких и русских войск, а о столкновении культур и ментальностей, по сути, о столкновении цивилизаций. Все связанные с войной темы вводились в круг философских и культурологических проблем.

Когда-то Гегель в своей «Философии права» находил аргументы, позволяющие войну оправдывать. Он писал: «Высокое значение войны состоит в том, что благодаря ей… сохраняется нравственное здоровье народов, его безразличие к застыванию конечных определенностей; подобно тому, как движение ветров не дает озеру загнивать, что с ним непременно случилось бы при продолжительном безветрии, так и война предохраняет народы от гниения, которое непременно явилось бы следствием продолжительного, а тем паче вечного мира» [19].

Гегелю легче. Он жил во времена, когда не было ни атомных, ни водородных бомб. Позволив себе в цитируемом сочинении дифирамб жесткой государственности, он не дожил до воинственного германизма, вспышки национальной немецкой идеи в эпоху Вильгельма II. Не дожил он и до Гитлера.

Тему войны в ее современных формах можно представить разделом в той проблематике, которая с некоторых пор волнует, в том числе, и современных российских философов, в частности, Н. Мотрошилову, выпустившую книгу под названием «Цивилизация и варварство в эпоху глобальных кризисов» [20]. Иначе говоря, сегодня весьма актуально обсуждение темы войны как проявления варварства внутри высокоразвитых цивилизаций, что ставит под угрозу жизнь всего человечества.

Обращает на себя внимание тот факт, что ХХ век начинался с разрушения самых блестящих явлений культурного наследия прошлых эпох. Так в годы первой мировой войны был разрушен знаменитый Реймский собор, в котором, как известно, более двух тысяч скульптур. Они были разбиты.

Когда в печати военных начали обвинять, немецкий генерал фон-Дисфурт реагировал так: «Было бы ниже нашего достоинства защищать наши войска от обвинений, раздающихся внутри и вне наших границ. Наши воины, да и все мы, немцы, никому не должны объяснять наших поступков, мы ни в чем не оправдываемся, нам нечего себе прощать. Все, что сделают наши солдаты, чтобы нанести вред и причинить зло неприятелю, чтобы отлучить победу от его знамени, все хорошо и заранее оправдано. Так мы обязаны думать. Нам нет дела до мнения других стран, хотя бы и нейтральных. И если все памятники и шедевры искусства, какие очутятся между нашими и неприятельскими пушками, отправятся к черту, нам это совершенно безразлично… На это даже не стоит терять слов. Марс – хозяин положения, не Аполлон. Нас называют варварами! Пускай! Мы будем этому смеяться! Мы даже, пожалуй, можем подумать, не есть ли это для нас сейчас почетное наименование. Пусть раз и навсегда избавят нас от этой праздной болтовни о каких то Реймских Соборах и всех вообще церквах и дворцах, которые разделят ту же участь. Мы больше не станем слушать. Лишь бы пришло из Реймса известие о вторичном победоносном вступлении в него наших армий! Все остальное – пустяки» [21].

Что же касается начала ХХI века, то он тоже начался с аналогичного проявления варварства. В 2001 году талибы взорвали сооруженные в 3-м веке монументальные статуи Будды в Бамиани. Они имели исключительную ценность.

Мы привели два факта. Но ведь это стало уже почти привычным делом. Возьмите события в Ираке. Археологи называют Ирак колыбелью цивилизации. Те сокровища, которые есть на этой территории, насчитывают свыше семи тысячелетий. Именно на этой территории, которую греки называли Месопотамией, начали впервые рассуждать о философии и религии, воплощать идеи прекрасного в осязаемые формы. Большинство событий книги Бытия происходило именно здесь.

Когда Д. Буш выступал в 2003 году по телевидению, он констатировал, что иракский народ является наследником великой цивилизации, внесшей огромный вклад в развитие человеческой культуры. И что же? Может быть, американские военные пощадили эти места и сокровища, которые там имели место? Да нет, многое уничтожалось.

Приведем в данном случае те факты, которые излагает в своей книге «Немезида. Последние дни американской республики» американский автор Ч. Джонсон. Национальный музей в Багдаде – самый богатый археологический комплекс на Ближнем Востоке − был просто разграблен. Например, была полностью похищена коллекция со свитками и глиняными табличками, многие из которых покрыты письменностью в ее самых ранних формах. Были сожжены также книги и рукописи, хранящиеся в Библиотеке Коранов и Национальной библиотеке. Так, по некоторым данным в 2003 году сгорели 1 миллион книг и 10 миллионов документов. Ведь пожар можно было потушить, но этого не делалось.

На этой территории сохранились стены древнего шумерского города Ур с массивным зиккуратом, построенном между 2112 и 2095 годами до новой эры и отремонтированной царем Навуходоносором II в VI веке до новой эры. Так, американские солдаты растаскивали глиняные кирпичи, из которых сделаны эти древние здания. Более того, американцы тут же рядом с этим памятником построили грандиозную авиабазу с взлетно-посадочными полосами. Рядом с развалинами греческого амфитеатра эпохи Александра Македонского американцы разместили парковку для тяжелой техники. Когда о мародерстве стало известно, министр Рамсфельд отреагировал на это такими словами: «У свободы неприглаженный вид… Свободные люди свободны делать ошибки и совершать преступления» [22].

Ну, и насколько отличается эта реакция современного американского военного от того, что было сказано в годы первой мировой войны немецким генералом фон-Дисфуртом? Увы, прогресса все еще нет.

Следует сказать, что тема варварства в его внутрицивилизационном проявлении всегда интересовала русских философов. Та же Н. Мотрошилова одну из своих работ посвятила предыстории вопроса. Однако я все же думаю, что этот процесс варваризации прогнозировался еще Ф. Ницше. Я вспоминал Ф. Ницше, когда смотрел многосерийный телевизионный проект Первого канала Центрального телевидения «Тайные знаки конца света».

Определяя культуру лишь как «тонкую яблочную кожицу поверх пылающего хаоса», он писал: «Интерес к истине… будет падать: иллюзия, заблуждение, фантастика шаг за шагом завоюют свою прежнюю почву… ближайшим последствием этого явится крушение наук, обратное погружение в варварство; опять человечество должно будет сызнова начать ткать свою ткань… Но кто поручится, что оно всегда будет находить силы для этого» [23]. Наши кинематографисты материализуют эти посещающие нас видения, связанные с погружением в варварство. Пример тому – появление фильма А. Германа «Трудно быть богом». Режиссер вдохновлялся здесь не столько Стругацкими, сколько Босхом.

Этот грядущий для Ф. Ницше, но уже и настоящий для нас провал в варварство, что, кажется, и военных столкновений уже не нужно. Все может произойти постепенно и незаметно. Достаточно непродуманных программ по реорганизации науки. И пусть нам не говорят о неэффективности и нерентабельности гуманитарной науки, о ее государственной неэффективности и нецелесообразности. Это все от идеологии неоварварства.

Как свидетельствуют события на Украине, сегодня даже осуществление гуманной и либеральной мечты о справедливом общественном устройстве не может произойти без взрыва варварства, перечеркивающего позитивный смысл майдана и приведшего к развалу целого государства.

Так что у философов впереди много работы.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Шапиро И. Бегство от реальности в  гуманитарных науках. М.: Изд-во: ГУ ВШЭ, 2011. С. 21.
[2] Адорно Т. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003. С. 23.
[3] Кошут Д. Искусство после  философии // Искусствознание. 2001. № 1. С. 544.
[4] Кошут Д. Указ. соч. С. 544.
[5] Кошут Д. Указ. соч. С. 545.
[6] Кошут Д. Указ. соч. С. 555.
[7] Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М.: Изд-во Правда, 1989. С. 262.
[8] Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 264.
[9] Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 271.
[10] Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М.: Академический Проект, 2009. С. 12.
[11] Шеллинг Ф. Философия искусства. М.: Мысль, 1966. С. 82.
[12] Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений. СПб.: Изд-во РХГИ, 2000. С. 261.
[13] Шеллинг Ф. Философия мифологии Т. 1. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2013. С. 125.
[14] Шеллинг Ф. Указ. соч. С. 202.
[15] Кессиди Ф. От мифа к логосу (Становление греческой философии). М.: Мысль, 1972. С. 42.
[16] Межуев В.М. Идея культуры. Очерки по философии культуры. М.:  Прогресс-Традиция, 2006.
[17] Вернан Ж.-П. Происхождение древнегреческой мысли. М.: Прогресс, 1988. С. 60.
[18] Вернан Ж.-П. Указ. соч. С. 157.
[19] Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.-Л.:  Соцэкгиз, 1934. С. 344.
[20] Мотрошилова Н.В. Цивилизация и варварство в эпоху глобальных кризисов. М.: Канон+, 2010.
[21] Жеффрой Г. Реймский собор // Аполлон, 1915. № 4-5. С. 50.
[22] Джонсон Ч. Немезида. Последние дни американской республики. М.:  Столица-Принт, 2008. С. 80.
[23] Ясперс К. Ницше. Введение в понимание его философствования. СПб.: Владимир Даль, 2004. С. 378.

© Хренов Н.А., 2014

Статья поступила в редакцию 24 апреля 2014 г.

Хренов Николай Андреевич,
доктор философских наук, профессор,
заместитель директора по научной работе
Государственного института искусствознания
Министерства культуры РФ.
e-mail: nihrenov@mail.ru