НАУЧНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО
НАУЧНАЯ АССОЦИАЦИЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ КУЛЬТУРЫ

Культура культуры

Научное рецензируемое периодическое электронное издание
Выходит с 2014 г.

РУС ENG

Новогоднее поздравление

 

Гипотезы:

ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ

В.М. Межуев. Философия культуры в системе современного знания о культуре

Э.А. Орлова. Социокультурная реальность: к определению понятия

В.И. Ионесов. Гуманистическая антропология в науке о культуре: перечитывая Клода Леви-Строса

 

Дискуссии:

В ПОИСКЕ СМЫСЛА ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ (рубрика А.Я. Флиера)

А.В. Костина, А.Я. Флиер. Тернарная функциональная модель культуры (начало)

Н.А. Хренов. Спустя столетие: трагический опыт советской культуры (начало)

В.М. Розин. «Барышня-крестьянка»: экзистенциальный выбор, сверхтрудный в жизни, но возможный в искусстве

 

Аналитика:

КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

А.Я. Флиер. Социальный опыт человека и его важная составляющая «вторая реальность»

Н.А. Хренов. Русская революция с точки зрения переходной ситуации в истории культуры. Реабилитация имперского комплекса как следствие периода реакции в истории революции (окончание)

В.М. Розин. Условия введения и мыслимости категории «реальность»

Н.А. Хренов. Русская культура рубежа XIX-XX вв.: гностический «ренессанс» в контексте символизма Гегеля (Семиотический поворот в культуре ХХ века) (начало)


Анонс следующего номера

 

 

В.М. Розин

Нетрадиционное, социокультурное осмысление
книги Меера Шалева «Фонтанелла»

(начало)

Аннотация. В качестве эмпирического материала и образца подобного осмысления берется авторский анализ поэтики романа Меера Шалева «Фонтанелла». В этом произведении выделяются четыре большие темы: любви главного героя книги Михаэля, творения нового мира с самого начала, характеристика ценностей, которые держат человека в жизни, обсуждение особенностей художественной реальности, которую Меер Шалев выстраивает как художник. Осмысляя первую тему, автор выделяет несколько образов любви в «Фонтанелле», более подробно характеризуя мистическую любовь главного героя к молодой женщине Ане, любовь в семье и браке, любовь к детям. При этом он обсуждает не только то, каким образом Меер Шалев понимает и описывает в «Фонтанелле» любовь, но и рассказывает о собственном авторском понимании любви. В сюжете второй темы автор выделяет две линии: история деда главного героя, Апупы, который несет через всю страну на своих плечах любимую Амуму в поисках места, где они могли бы создать дом и семью, и история постепенного превращения в город небольшого поселения, созданного на горе Апупой и Амумой и несколькими семьями евреев внизу долины. Если первая история напоминает героические библейские деяния, то вторая ‒ обычный социальный процесс. Обсуждая в третьей теме опоры человека в жизни, автор выделяет такие ценности, как труд, любовь, семья и род, творчество, показывая, что Михаэль не одинок, его любят, он приобщается к истории семьи и рода, и сам ‒ к истории Израиля и еврейской культуры, черпая силы у героев этой истории. В последней части статьи характеризуется реальность «Фонтанеллы» и дается объяснение, почему она понравилась автору.

Ключевые слова. Реальность, поэтика, произведение, искусство, герой, автор, событие, переживание, семья, род.


Традиционное изучение идет от «Поэтики» Аристотеля. Для него характерны по меньшей мере два момента. Первый: анализ художественного произведения с точки зрения общезначимых категорий (подражания, прекрасного и др.) и «среднего человека» (т.е. не личности, а обобщенного индивида), так сказать, носителя и представителя эстетической точки зрения (хотя само понятие эстетики, как известно, относится только к Новому времени). Второй момент: установка на нормативное описания произведения, как пишет Аристотель, чтобы «произведение было хорошим», в последнее он вкладывает получение от него удовольствия и очищение чувств (аристотелевский катарсис). Обсуждает Стагирит и что-то напоминающее «реальность художественного произведения»: «А части событий, ‒ пишет он в «Поэтике», ‒ должны быть соединены таким образом, чтобы при перестановке или пропуске какой-нибудь части изменялось и потрясалось целое. Ведь то, что своим присутствием или отсутствием ничего не объясняет, не составляет никакой части целого» [1].

Несмотря на то, что искусствоведы и ученые, специализирующиеся на исследовании искусства, очень по-разному истолковывают одни и те же художественные произведения, причем во многих случаях их личность и подходы достаточно видны как оригинальные (сравним, например, между собой методологии А.Ф. Лосева и М.Л. Гаспарова), тем не менее, я бы стал утверждать, что они не выходят за границы указанного здесь традиционного подхода. Да, менялись эстетические категории и представления о художественном произведении, но сохранялись установки на среднего читателя как носителя эстетической точки зрения и нормативный подход.

Традиционный подход к анализу художественного произведения, вероятно, и дальше будет значим и позволит получить новые интересные знания. Но наряду с ним напрашивается другой подход, в котором бы учитывалась личность читателя не как среднего, обобщенного человека, образованного в искусстве и эстетике, а именно как личности со своими ценностями и пристрастиями, со своими вмененностями, отличными от ценностей, пристрастий и вмененностей автора и других читателей. Заявить новый подход легче, чем показать его необходимость. Сразу возникают трудные вопросы.

Каким образом добраться до личности читателя (слушателя), вероятно, нужна специальная реконструкция? Не получим ли мы тогда бесконечное множество интерпретаций и истолкований одного и того же художественного произведения? Но ведь уже сегодня для многих произведений ситуация именно такова, смотри например, множество истолкований «Капричос» Гойи или исполнений классических музыкальных произведений. Сохраняется ли при таком подходе идентичность художественного произведения, ведь оно интерпретируется в угоду личности исполнителя, читателя и слушателя? Однако и вопрос об идентичности уже давно дискутируется, например, при наличии очень разных исполнений музыкальных произведений, возникает проблема: что они собой представляют как самотождественные ‒ нотную запись, индивидуальную интерпретацию, культуру исполнения данного произведения, или так вопрос вообще нельзя ставить (произведение искусства не является самотождественным, это популятивный феномен?). И конечно, не менее трудный вопрос о том, что в таком случае представляет собой анализ художественного произведения?

Чтобы ответить, пусть пока вчерне, схематично, на последний вопрос я предложу свое осмысление замечательной книги известного израильского писателя Меера Шалева «Фонтанелла». «Свое», так как мне это произведение понравилось, читая его, я наслаждался и, можно сказать, пережил аристотелевский катарсис. При этом в рамках заявленного подхода, необходимо, с одной стороны, предложить такую реконструкцию обсуждаемого произведения, которая значима с точки зрения личности читателя (в данном случае моей), с другой ‒ представить (реконструировать) собственную позицию и видение, с третьей стороны, с точки зрения этих реконструкций, объяснить, почему мне так приглянулась «Фонтанелла». В данном случае, «я», «мне» ‒ это не желание выставить и реализовать себя, а подход, предполагающий реконструкцию личностной позиции читателя. При этом я буду много цитировать текст «Фонтанеллы», что выступает необходимым условием предлагаемого подхода (не все читали роман, кроме того, важно почувствовать его поэтику).  

В «Фонтанелле» много разных тем, но есть, так сказать, несколько «больших тем»: это, во-первых, тема любви (главного героя книги Михаэля к Ане, спасшей его в пятилетнем возрасте во время пожара, к своему отцу, к жене Алоне, деду Апупе и бабушке Амуме, к собственным детям Ури и Айелет, к тетке Рахили, к родному клану «Йофов», к Израилю в целом). Во-вторых, это тема творения нового мира (еврейской личностью, семьей, народом) с самого начала, с пустого места, и постепенного сужения зоны творения вплоть до невозможности, поскольку сложился большой мир, город, государство, где все задано и человек лишен инициативы творения. Третью большую тему можно сформулировать в виде вопроса: что человека держит в жизни, дает ему силы, особенно, в случае, если он неверующий (а герои романов Шалева, конечно, не все, но многие именно такие)? Есть и четвертая тема, но уже моя ‒ в чем особенность художественной реальности произведения, т.е. мира событий, который выстраивает Меер Шалев как художник, пользуясь языком, драматургией, условностью, своим большим талантом современного писателя. Соответственно, я постараюсь обсудить названные темы.  

Любовь. Стоит задать в качестве контекста проблематики любви современную ситуацию. Через всю историю европейской культуры, как я показываю в своих работах, проходят два типа концептуализации любви: социальная и приватная. К социальной относятся самая первая концепция любви, задаваемая богами (Хатор, Рати, Афродита, Эрот, Фрейя и др.), в которой человек выступал не субъектом, а объектом (действия богов); средневековое понимание, где любовь ‒ это Христос и Мария, (Мадонна, Богоматерь); и пропагандируемое государством понимание любви Нового времени. К приватным концепциям принадлежат концепция любви Платона («Пир»), концепция куртуазной любви, концепция романтической любви модерна [5].

Однако кризис модерна и современной личности в значительной степени девальвировал (деконструировал) все эти концепции. Но свято место пусто не бывает, нужда в духовных и телесных ориентирах обусловливают творчество современной личности, вынужденной на свой страх и риск самостоятельно искать и открывать для себя, что собой представляет любовь, какая она бывает. В этом отношении я вполне похож на автора «Фонтанеллы»: фактически во всех своих книгах он проникновенно пишет о любви, и я написал о ней три книги, правда, не художественные, а научные (с использованием культурологии, психологии и философии).  

Первое, что бросается в глаза при чтении «Фонтанеллы», множественность образов любви. Нет какой-то одной любви. На первом месте в романе почти мистическая и одновременно чувственная любовь героя к Ане, любовь маленького мальчика и позднее подростка к молодой женщине; любовь взрослого мужчины и мужа Алоны к давно покинувшей город Ане; любовь-тоска к Ане как к своего роде богине, обещавшей недостижимую близость и счастье. Эти характеристики возлюбленной Михаэля, главного героя «Фонтанеллы», настолько странные, что он, конечно, с подачи Меера Шалева постоянно задает себе вопрос ‒ «если это не любовь, то что»?

«…спустя несколько недель приехали Элиезер и Аня: он ‒ чтобы заменить умершего директора, а она ‒ чтобы вынести меня из огня <…> «Фонтанелла» ‒ вот мое имя в устах любимой. Так она называла меня в те дни, когда я тайком пробирался в ее дом, так и сегодня, когда она тайком пробирается в мою память (франц. fontanelle ‒ буквально «родничок»; у Михаэля он не зарос в детстве, а был открыт всю жизнь, таинственно откликаясь на желания Михаэля и некоторые события, которые скоро должны были наступить. ‒ В.Р.) <…>

Мой родничок дрожит под волосами, точно маленький барабан под пальцами, и, притронувшись к нему, я вспоминаю ее руки, которые несли меня тогда, ее бегущие ноги, пылающее пшеничное поле и снова ощущаю прохладу воды, в которую она меня погрузила.

Ее пальцы скользят по моим обгорелым волосам, анемоны горят на ткани ее юбки, губы говорят:

— Смотри, твоя фонтанелла еще открыта.

И я вспоминаю ее шепот:

— Это знак того, что Бог тебя любит.

И ее смех:

— Ну, если уж Бог, то я подавно.

И ее объятье: притягивает, отстраняет, смотрит, снова прижимает к груди. Тогда она была молодой женщиной, почти двадцати одного года, а я — маленьким мальчиком, ровно пяти лет, но в потоке медленно катившегося времени я вырос и возмужал, а она состарилась и умерла <…>

Целый букет странных и незнакомых ощущений разом расцвел в моем теле. Рот высох. Колени ослабели. Сердце, которое еще не знало, какие штуки выделывает любовь с такими полнокровными органами, как оно, смутилось настолько, что перестало биться. Я впервые увидел ее после пожара и впервые почувствовал то, чего удостаивался с тех пор еще только три раза, ‒ будто какой-то сосуд рвется между грудью и животом и заливает слабеющую, растворяющуюся диафрагму. Если это не была любовь, уже тогда, то что это было?..

— Вот он, твой не-шрам, ‒ сказала она. ‒ Здесь была моя рука.

Даже сегодня, если я поднимаю рубаху и слегка приспускаю пояс ‒ когда никто не видит, я делаю это нередко, ‒ я вижу его. И сразу же: тут была ее рука. Тут ‒ ее ладонь. Пятьдесят лет прошло с тех пор, и тот, кто не знает об этом светлом пятне, уже не может его различить. Но я, который знает, ‒ вижу и чувствую…

Она расстегнула свою рубашку:

— Вот мои ожоги.

Ее руки снова обняли, прижимая меня к обнаженной груди ‒ ожоги к ожогам.

— Я Аня. Запомни и не забывай <…> Он очень умный человек, ‒ сказала она (Рахиль, тетя Михаэля. – В.Р.). ‒ Все думали, что ты приходил из благодарности. Были также самозваные психологи, которые говорили, что сын Ханы Йофе нашел себе новую мать. Но Элиезер в первый же твой приход сказал мне: «Этот ребенок, Аня, которого ты вытащила из огня, влюбился в тебя, как мужчина влюбляется в женщину <…>

Многие годы прошли с тех пор. Время вложило в меня немного опыта, чуток понимания, несколько тонких слоев знания. И эта троица, с насмешливостью трех старых психологов, допытывается сейчас у меня:

— Михаэль, сколько же лет тебе было тогда? Пять? Шесть? Что ты знал тогда о любви?

А что я знаю о ней сейчас? А что знаете вы, высокоуважаемые специалисты по человеческой душе, ‒ Знание, Опыт и Понимание? Ничего вы не знаете, кроме фактов: что я обложил осадой ее дом; что я измерял шагами его периметр; что я прижимал уши к его стенам, лежа под ними; что я сверлил их взглядами, пока они не растворились, и дверь стала прозрачной. И всё это, господа почтенные, я проделал, совершенно-ничего-не-зная-о-любви» <…>

Согласен ‒ мне было тогда каких-нибудь пять с чем-то лет, но скажите вы сами, вы, которые умнее меня, вы, достопочтенные и законнопослушные люди, вы, взрослые, которым суждено дожить до старости и благородных седин, ‒ если это не было любовью, то чем же это было? Скажи мне ты, дочь моя, с пояса которой свисают скальпы “кавалеров”. Скажи мне ты, сын мой, единственный человек, который может проникнуть в мои секреты в мое отсутствие. Скажи мне ты, жена моя, специалистка по вопросам любви, ‒ если это не было любовью, то чем же это тогда было?» [2]

Надо сказать, что образ Ани у Шалева не только сближается с идеальной любовью, которая возможно есть только в мечтах, но и с образом женщины, бросающей вызов обществу. Такова, кстати, и героиня романа Меера Шалева «Эсав», Сара Леви, мать близнецов, красавица, статная и сильная как древнегреческая богиня. Не выдержав ханжеских попреков свекрови и вообще обстановки традиционного иерусалимского еврейского общества, она выкрала коляску греческого патриарха и, посадив на нее своих детей и связанного, с кляпом во рту мужа, впряглась в повозку как конь и помчалась через всю страну в поисках места, где бы она могла начать новую, только свою жизнь [3].

А из-за Ани ее мужа, Элиезера, директора школы, в которой учился Михаэль с братом, еврейская община изгоняет из деревни. Вот один эпизод, позволяющий понять, какие чувства она могла вызывать у обычных людей (речь идет о приеме, который семья Михаэля устроила для Ани, после спасения мальчика).

«А я смотрел на Аню. Она сидела, опершись спиной на ствол красной гуявы и скрестив ноги на земле, и вдруг сказала:

— Иди ко мне, Михаэль, садись здесь, рядом.

Глаза Йофов буравили мою спину. Я подошел к ней, встал между ее ног и протянул свои ладони к ее ладоням.

— Садись, — развернула она меня затылком к себе, — вот так… — И я сел в растворе ее ног, спиной к ее груди.

Тишина напряглась и углубилась. Лицо моего отца было само любопытство. Моя мама и дядя Арон покраснели. Амума смущенно улыбнулась. Анина рука обняла меня и прижала.

— Обопрись, — сказала она и шепнула мне на ухо: — Теперь мы с тобой будем всегда так сидеть.

Я засмеялся и вздрогнул от струйки теплого воздуха, дунувшего из ее рта в мое ухо, и тогда ее пальцы забрались под мою рубашку:

— Приятно?» [4].

Думаю, наделение идеальной любви бунтарским отношением к обществу не случайно. Здесь можно, например, вспомнить и знаменитые письма Элоизы к Абеляру. Это тоже был вызов, но средневековому обществу. Элоиза ради репутации Абеляра отказывалась стать его женой, предпочитая оставаться любовницей. Она пишет Абеляру:

«И хотя наименование супруги представляется более священным и прочным, мне всегда было приятнее называться твоей подругой, или, если ты не оскорбишься, ‒ твоею сожи-тельницей или любовницей. Я думала, что чем более я унижусь ради тебя, тем больше бу-дет твоя любовь ко мне и тем меньше я могу повредить твоей выдающейся славе... ты не пренебрег изложить и некоторые доводы, при помощи которых я пыталась удержать тебя от нашего несчастного брака, хотя и умолчал о многих других, по которым я предпочита-ла браку любовь, а оковам ‒ свободу» [5].

Пытаясь все же понять, что собой представляла любовь Михаэля к Ане, я обратил внимание на два обстоятельства. Первое: Михаэль, по сути, был лишен материнской любви (Хана, одержимая вегетарианка, целыми днями выговаривала мужу и сыну, что они не то едят, мясо ‒ это яд, и не так, как нужно пережевывают пищу).

«Будь я кольраби, ‒ сказал я ей однажды, ‒ ты бы, наверно, обняла меня с большей радостью.

И тогда она сказала, повернув ко мне сурово-праведное лицо благочестивых вегетарианцев:

— Жизнь, Михаэль, это дело принципов и правил, а не объятий и радостей.

Отец не среагировал, но моя фонтанелла задрожала от его злости.

— Бог с ней, с люцерной, которую она жует из принципа, Бог со мной, с которым она спит по правилам, но так отстраниться от своего ребенка?! ‒ слышал я потом, когда он разговаривал с соседкой» [6].

Аня заменила Михаэлю мать, но она не была его матерью, и Михаэль это прекрасно понимал. С другой стороны, у Ани не было детей, и Михаэль стал ее сыном, но Аня прекрасно понимала, он не ее сын, а Ханы. Второе обстоятельство более сложное: под влиянием Ани, разрешающей себе не только материнские, но и женские чувства к Михаэлю, детская любовь мальчика постепенно перерастала в любовь юношескую и мужскую, может быть преждевременную, но именно такую.

Обе эти дилеммы разрешаются Меером Шалевом в образе странной взаимной любви Михаэля и Анны: любви чувственной, асоциальной, существующей в неизвестном пространстве (как бы в реальности, которой нет). И ваш покорный слуга, полюбив свою будущую вторую жену, при том что состоял в браке с первой, прекрасно понимал, что этого нельзя делать, это нехорошо. И поэтому его любовь была грешной, и тоже заостренно-чувственной, асоциальной и невозможной. Но если Михаэль теряет свою любовь, она остается только в его памяти, ощущениях и снах, то я, напротив, смог через десять лет обрести свою подлинную любовь.  

На втором месте по интересу для меня представлена в «Фонтанелле» супружеская любовь, в истолковании Меера Шалева, как правило, печальная и мучительная. Это обстоятельство я отметил уже, читая «Эсав». Муж Сары, Авраам Леви быстро разлюбил ее, и, с его  точки зрения, было за что.

«Покрытый пустыми мешками из-под муки и пеной бессильной ярости, маленький щуплый Авраам проклинал тот день, когда он привез свою жену из Галилеи в Иерусалим. У него уже не осталось ни сил, ни терпения выносить ее манеры – эти повадки влюбленной кобылы, как говорили соседки, – из-за которых он стал посмешищем во дворах Еврейского квартала, да и всего Иерусалима тоже. Сефардские соплеменники бойкотировали его за женитьбу на этой чапачуле, недотепе, ашкеназы поносили его за то, что он породнился с герами, этими новообращенными из гоев, и даже среди легкомысленных мусульманских юнцов, которые распивали запрещенный арак в кофейнях Мустафы Раббия и Абуны Марко, его имя стало предметом пересудов и притчей во языцех… Булиса Леви, госпожа Леви, сварливая мать Авраама, тоже не могла сомкнуть глаз. “Невесточка у меня – коли сыра у нее не купишь, так непременно тумаки получишь, – вздыхала она. – Говорю тебе, Авраам, эта женщина, которую ты привел в дом, – раньше я увижу белых ворон, чем мне будет покой от нее”» [7].

Михаэль, правда, не столь несчастен в браке как Сара, но по-настоящему он любит только Аню, а с Алоной живет по привычке, по-родственному, а также потому, что как мужчина нуждается в сексе. Правда, как порядочный человек, старается ее любить. И когда это получается с обеих сторон, как он пишет, «расцветают все цветы».   

«Тридцать лет мы женаты, и тридцать из этих лет ‒ хотя она и не верит ‒ я не спал ни с одной другой женщиной. Тридцать лет, а мое удивленное тело все еще, как прежде, пробуждается ей навстречу, ‒ но как автомат. Как чиханье аллергика на восходе солнца, как волосы, встающие дыбом от угрозы, как наш «друг-слюна» навстречу пище.

— Грех тебе жаловаться, ‒ успокаивает она меня. ‒ Судя по тому, что я слышу от моих «пашмин», каково им в постели, так ты еще можешь благодарить Бога.

Каждый вечер мы снова располагаемся в постели друг подле друга в соответствии с тем, что она называет «фэн-шуй по Иегуде Галеви», ‒ она на востоке, в очках на носу, я на западе, с намерением читать или решать кроссворды, ‒ но каждый вечер мое тело снова пробуждается ей навстречу.

— Успокойся, Михаэль, ‒ говорю я себе, опасаясь того, что сейчас произойдет, — другие мужчины страшатся, что их не поддержит их тело, а я вот здесь, стоя по стойке “смирно”, напрягшийся и готовый к бою, с тревогой жду, присоединится ли ко мне мое сердце? Выпорхнет ли и моя душа и пойдет ли передо мной, как оруженосец перед Голиафом, или мне снова придется выйти в бой одному? <…> И у нее есть то поразительное мгновенье, которое я научился узнавать, даже не чуя его провозвестников и не зная заранее того места, той заградительной проволоки, после которой мосты взрываются и уже нет пути обратно: все цветы на ее теле вдруг расцветают разом, и ее обычно кисловатый и холодный затылок становится теплым и сладким, и соски вдруг краснеют, и “левая”, так она всегда сообщает, “хочет больше”.

И тогда я изливаю в нее свое семя и вновь поражаюсь тем потокам, которые она из меня извлекает, а она жалуется на “лужи, которые ты оставляешь”, и на то, что “из-за тебя мне опять придется стирать простыни”, и “что бы ты ни делал, чистыми мы из этого никогда не выходим”, а я еще успеваю объяснить, что “лужи” ‒ из-за больших перерывов между “любовными актами”, но тут же погружаюсь в одну из тех своих бездонных пропастей забвения, что длятся по два-три часа, а то даже и целый день или два, и отворачиваюсь ‒ бледная тень, лишенная прошлого, любезная со всеми, чтобы не заметили, что я никого не узнаю, ‒ или просто лежу и разлагаюсь в кровати, и Алоне приходится звонить и отменять все работы и дела, которые я назначил на завтра.

— Он неважно себя чувствует, ‒ слышу я ее голос.

Я? Я чувствую себя превосходно» [8].

Уверен, это еще не худший вариант, как часто муж и жена живут, не испытывая никаких чувств, кроме разрядки и сброса напряжения, к тому же один желает, а другой еще нет, или вообще уже нет. А ведь начинается все не так, первый период интимных отношений ‒ очень даже яркий и впечатлительный. Я в своих книгах о любви пытался понять, почему все же любовь уходит, или только кажется, что она была, и супруги перепутали ее со страстью и сексом? Сейчас, думаю, просто открыл велосипед: на самом деле они не любили друг друга (или один супруг любил, а другой нет); через несколько месяцев (пару лет) исчезает новизна переживаний и все становится известным до автоматизма; нет в семье общих духовных оснований для правильных взаимоотношений; очень разные личности; супруги не умеют говорить о таких тонких интимных материях, не умеют общаться и разрешать конфликты; ему (ей) снова хочется повторить, как было тогда, влюбиться, сильно переживать. Все это и многое другое прекрасно описано в художественной литературе.

Размышлял я и о том, не виновата ли здесь отчасти концепция романтической любви, к которой причастен человек модерна, обязательно ли в любви сильные эмоциональных переживания и признание личности любимой (любимого). Даже предложил взамен концепцию «креативной любви», предполагающую романтические чувства только на первом этапе, а дальше такие ценности и действия, как родственность, ответственность друг за друга, включение любви в более широкий план жизни личности, поддержание и возобновление любви, сознательную работу, направленную на все основные стороны жизни и любви человека [9].    

 В «Фонтанелле», на мой взгляд, выведены два полярных типа любви (сверхромантическая любовь, включающая любовь к матери, и сверхчувственное, почти животное отношение к любимой), а также любовь, напоминающая библейские идеалы взаимоотношений супругов (любовь Апупы и Амумы). Здесь приходится обдумывать и представления Меера Шалева о телесности в любви. Они значительно отличаются от моих. С одной стороны, не очень отличаются, и для меня идеальные и телесные аспекты любви ‒ две стороны одной монеты. Признаю я даже животные ее аспекты, хотя считаю, что они в настоящей любви подвергаются преображению и одухотворению. С другой стороны, Михаэль (возможно и Меер Шалев, но необязательно, ведь автор редко совпадает с героем) спокойно относится к голубым (таков его любимый брат Габриэль), к мастурбации, любви на стороне (у Михаэля в конце романа вспыхивает непродолжительное сильное чувство к своей двоюродной сестре Аделаид), понимая и принимая все это не как грех, а неожиданное, но  естественное течение жизни. Голубым я тоже сочувствую, но вот отношение к мастурбации и измене (хотя вряд ли Михаэль считал свою любовь к Аделаид изменой) у меня сложное и противоречивое. Однако, послушаем героя «Фонтанеллы», начав со сверхромантического и, на первый взгляд,  почти животного чувства к Ане.            

«Будь благословенно обоняние, запоминающее лучше, чем все другие чувства. Будь проклят язык, не снабдивший запах необходимыми ему прилагательными. В полях других чувств есть синий, и размытый, и вкусный, и соленый, и высокий, и низкий, и шершавый. Но у запахов, как у болей, нет названий и имен. У них обоих ‒ только заимствованные слова, и оба они вынуждены запоминать и сравнивать: себя ‒ с предыдущими болями и запахами или с древними словами, таинственное звучание которых наполняет меня обманчивым ощущением точности. Я извлекаю из памяти мирру и нард, нахоат и лот, а главное, ахалот, и чувствую, что все они явились в мир, чтобы предсказать мне Аню. И поскольку в отсутствие имени может оказаться полезным даже определение из словаря, скажу лишь, что ахалот ‒ это душистое растение из Библии, а метафорически — это аромат, исходящий от чресел молодой женщины, с растрепанными волосами и высокого роста, в то время, как юноша, которого она спасла от смерти и которому только что побрила голову, лежит близко-близко к ней, и она касается себя, а потом его, чтобы помазать его, как царя или пророка. Есть ли в мире другой такой язык, в котором все это означается одним и тем же словом? Если есть ‒ то мой это язык. Если есть в мире народ, который говорит на нем, ‒ то мой это народ, его бог ‒ бог мне, его страна ‒ моя страна. Но на языке моего народа есть слова только для памяти, и для безумия, и для глупости, а на языке моей матери ‒ только названия “ядов”, да расцветок всех видов смерти.

Рука Ани вернулась из бездны, и ее запах ‒ предположительный запах расплавленного золота и знакомого аромата цветущего ракитника и жженого шалфея. Ее пальцы прошлись по моему лицу, скользнули по лбу, округлились над оголенной фонтанеллой, обходя ее вокруг, как будто очерчивая букет васильков или царскую корону, сошлись над ней и освятили ее тоже. Я помню: мое лицо перед ее лицом и моя грудь перед ее грудью, ноги согнуты против зеркала ее ног, живот прижат к отражению ее живота. Ее рука снова вернулась к чреслам, набрала полную ладонь, снова поднялась и помазала мне глаза и лоб, спустилась и помазала мне губы, и поцелуй ангела поднялся к моему носу. Мои ресницы склеились. Ноздри раздулись. Лоб растворился. Каждый вдох заполнял пустоты в моем теле. Молод и стар я был в эту минуту, знал, какое действие она свершает, но не знал его смысла.

— Сейчас ты мой, Фонтанелла. Куда мы ни пойдем, я или ты, ты всегда будешь мой.

И снова погладила меня, мою щеку и мой нос, мои раскрытые губы, и мой облизывающий язык, и мои склеенные ресницы. Ее голова наклонилась ко мне, колос ее шеи склонен, змея ползет по пшеничному полю» [10].
 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Аристотель. Поэтика [Электронный ресурс] // URL:  https://rbook.me/book/2545704/read/page/10/
[2] Шалев М. Фонтанелла [Электронный ресурс] // URL:  https://www.libfox.ru/399116- 1, 2…121 -meir-shalev-fontanella.html#book (страницы в тексте статьи соответствуют нумерации в этой ссылке). С. 4, 11, 12, 23, 34, 38.
[3] Шалев М. Эсав [Электронный ресурс] // URL:  https://www.litmir.me/br/?b=99460&p=7
[4] Шалев М. Фонтанелла. С. 25.
[5] Абеляр П. История моих бедствий. М.: Изд. АН СССР, 1959. С. 30.
[6] Шалев М. Фонтанелла. С. 11.
[7] Шалев М. Эсав.
[8] Шалев М. Фонтанелла. С. 29, 81.
[9] Розин В.М. Креативная любовь // В.М. Розин Любовь в зеркалах философии, науки и литературы. М.: МПСИ, 2006. С. 257-264.
[10] Шалев М. Фонтанелла. С. 114.

© Розин В.М., 2022

Статья поступила в редакцию 16 мая 2021 г.

Розин Вадим Маркович,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
Института философии РАН
e-mail: rozinvm@gmail.com

 

 

ISSN 2311-3723

Учредитель:
ООО Издательство «Согласие»

Издатель:
Научная ассоциация
исследователей культуры

№ государственной
регистрации ЭЛ № ФС 77 – 56414 от 11.12.2013

Журнал индексируется:

Выходит 4 раза в год только в электронном виде

 

Номер готовили:

Главный редактор
А.Я. Флиер

Шеф-редактор
Т.В. Глазкова

Руководитель IT-центра
А.В. Лукьянов

 

Наш баннер:

Наш e-mail:
cultschool@gmail.com

 

 
 

НАШИ ПАРТНЁРЫ:

РУС ENG