И.Г. Антипова

Психология и культура: перспективы контекстуализма

Аннотация. Статья рассматривает проблемы методологии анализа психологии как культурной практики социальной технологии. Анализируются возможности и ограничения методологической программы контекстуализма в применении к исследованию психологии как социальной технологии производства культурного человека и сообществ. В русле смыслогенетической культурологии А.А. Пелипенко и социальной эпистемологии И.Т. Касавина обсуждается конструирование контекстов средствами психологии. Вывод: контекстуализм как методология имеет как широкую применимость в исследовании психологических технологий, так и ограничения в оценке расширения психологии как социальной технологии.

Ключевые слова. Психология, культура, контекстуализм, контекст, социальные технологии, концепция А.А. Пелипенко, социальная эпистемология, И.Т. Касавин, конструирование
 

Культурное значение психологии можно рассматривать широко и в разных методологических системах. Но, признавая, что значительные продвижения в применении различных технологий открывают широчайшие возможности для производства субъектности человека и контроля культурных практик, необходимо сосредоточиться на психологии как социальной технологии. Не столько своими эмпирицистскими и, нужно признать, редукционистскими исследованиями интересна психология культурологам, практикам и исследователям, сколько реализацией функций социальных технологий. Тут прорыв, пожалуй, даже более значительный, чем в производстве технических устройств. Это ставит задачу трезвого рефлексивного анализа: в чем психология как система эффективных и широко применяемых социальных технологий предоставляет решения актуальных проблем, а в чем эти проблемы не только не решает, но заостряет. Эта оценка психологии связана со сложнейшими аксиологическими и этическими аспектами культурного производства человека как субъекта принятия решений и различных практик коммуникации. И трудности оценивания расширения психологии как социальной технологии не только методологические. Ввиду значительной широты проблемы сосредоточимся только на уточнении методологических проблем анализа психологии как социальной технологии. Задачи: проанализировать проблемы методологии анализа психологии как социальной технологии, рассмотреть возможности и ограничения контекстуализма как методологии анализа реализуемых психологией функций социальных технологий. Исследование основывается на нескольких положениях программы социальной эпистемологии И.Т. Касавина и смыслогенетической культурологии А.А. Пелипенко.

Методологические проблемы анализа практик психологии как социальной технологии

Все более важным и эффективным средством производства человека как субъекта осознанных и рациональных действий становится психология. Невозможно представить формирование человека и сообществ, реализацию функций культуры на этапе цивилизации вне применения методов психологии. Психология для исследований культуры интересна не только и не столько своими редукционистскими исследованиями психического, сколько возможностями производить, корректировать, контролировать субъектность человека. Субъектность в эмпирической психологии операционализируется к ряду фиксируемых или управляемых переменных. Как независимая (квазинезависимая) переменная экспериментального исследования, подлежащая контролю, субъектность гипотетически рассматривается как причина вариаций переживаний и действий человека. Как зависимая переменная, измеряемая с использованием психологических методик фиксации базисных психологических процессов, субъектность сама варьирует в зависимости от актуальных установок, социальных контекстов и от формирующей психическое системы деятельности и т. д. Но для исследований культуры важно, как представляется, то, что психология может производить собственный предмет, реализуясь как сложная система социальных технологий. В русле реализации программы социальной эпистемологии И.Т. Касавин проясняет проблемы социальных технологий (СТ) производства человека. «СТ рассматривается как интегральное понятие человеческой активности, континуум которой задается полюсами: «формируемое-стихийное», «труд-рекреация», «профессиональное-дилетантское», т.е. охватывает и профессиональную деятельность управления социальными процессами, группами и отдельными индивидами и стихийную активность дилетантов в рамках свободного времени» [1]. Негативно оценивая технократический перекос в социальных технологиях как манипуляцию, признавая, что «в наши дни культура приобретает вид … техники», И.Т. Касавин обсуждает «проблематичность свободы, достигаемой человеком за счет техники» [2]. Рассматривает психологию как мягкую СТ формирования социальной картины реальности. И такая картина составляет не систему диспозиций, реализующуюся стереотипно, а содержание сознания человека как субъекта осознанных действий. Несмотря на все различия между направлениями и школами психологии – расцениваемыми даже как самостоятельные парадигмы. Не в понимании Т. Куна – ни один психолог не рассматривает свои практики как примитивную манипуляцию. Напротив, центральный момент социальных технологий составляет апелляция к ответственности человека как субъекта и к свободе принятия решений. Свобода и ответственность составляют и предмет формирования, и метод работы с клиентом – это заметный тренд в расширении психологии как социальной технологии. Эту сложность, неманипулятивность, как представляется, возможно описать в понятии практики, учитывая то, что психолог непосредственно включен в формирование субъектности другого человека. Разъясняет эту возможность Л.А. Микешина, рассматривая специфику социального конструирования онтологии социогуманитарных наук, показывая важность пересмотра методов гипостазирования и реификации, их приемлемость и даже необходимость в исследованиях человека и общества. Философское и научное познание Л.А. Микешина, рассматривая проблемы «целостного познающего человека», понимает как целостные и сложные когнитивные практики – «деятельности в сфере получения и применения знания» [3]. Такие практики составляют не то, что практикуется в сфере повседневности вне рефлексивного анализа со стороны действующих субъектов и конструируется как предмет исследования в социологии повседневности. Л.А. Микешина аргументирует собственное понимание когнитивных практик как производства знаний в процессе коммуникации, апеллируя к аристотелевскому представлению практики. Такая трактовка философских направлений мысли и социогуманитарных исследований как когнитивных практик в условиях открытой коммуникации открывает возможность рассматривать психологию как практику. Анализируя социогуманитарные науки, Л.А. Микешина только изредка упоминает психологию, это наводит на понимание того, что проблемы методологии психологии составляют сложную перспективную область исследования. Но оставаться в границах эмпирицистских представлений уже затруднительно. В психологии существует много разных направлений, то значительно расходящихся, то переплетающихся, это и открывает новые возможности, и затрудняет тот самый синтез когнитивных практик как расширение рациональности. Психология производит субъектность человека и реализуется как действия культурных субъектов со смыслами, но также и сама психология как практика составляет большой культурный смысл. Так, несмотря на критику психологизма и эмпирицистских редукций, психология все же не оставляет это направление. Можно допустить, что в этом находится какой-то значительный культурный смысл. То, что психология производит собственный предмет, формирует сознание, неприемлемо рассматривать упрощенно как манипулирование. Невозможно и обсуждать это производство на основании методологии, недоступной для рефлексии в силу своей уже включенности в реализацию тех же социальных технологий. Непонятным остается рассогласование между тем, что социальные технологии формируют активного и ответственного человека как субъекта осознанных действий и тем, что ответственный и все осознающий субъект предпочитает не решать актуальные проблемы. Можно допустить, что предписывают субъекту не то, что формируют, следовательно, вместо некой парадоксальности практик социальных технологий, как кажется, возможно усмотреть цинизм и наживу. Такой вариант бритвы Оккама заслуживает анализа, но для культурных практик производства человека это упрощение, как представляется, не всегда приемлемо. Не все социальные технологии циничны, а их включенность в культурно-напряженную полемику со своим оппонентом исключает рациональные расчеты, следовательно, и цинизм. Стремясь остаться в границах рациональности, приходится признать, что выбор системы анализа культуры составляет сложность и бритва Оккама не применима.

С апелляцией к неклассической рациональности социальные технологии выполняют важнейшие функции, эффективно формируют толерантного к экологическим, социальным, политическим проблемам субъекта. Невозможно сомневаться, что альтернативы для культурной толерантности нет, радикализм разрушителен, неприемлемо забвение этических проблем производства социальных систем. Но производство картины реальности с базовыми установками плюрализма и толерантности к вариациям культурных нормативов предполагает неудобства, когда той же системе нужно решать проблемы реалистического плана. Непонятно, как и когда в социальных технологиях переключить субъекта с плюрализма и конструктивизма на реализм, с толерантности на объективизм и строгость. Методологические апории оказываются реальными трудностями практики. Можно только сожалеть о том, что субъект с ограниченными функциями критичности, рефлексии, прогнозирования, готовый игнорировать все несогласованности в картине реальности и социальных практиках, полагающий, что "на наш век природы хватит", не может стать прочным основанием для искомой стабилизации системы. Актуальные проблемы, в том числе и экологические, не решаются или решаются частично. Трудно представить, что культура не распознает актуальные контексты собственного существования, а цивилизованный человек не осознает значительности проблем. Слишком много средств для оценивания и прогноза, чтобы допустить элементарное непонимание актуальных проблем. Нет недостатка и в средствах управления, контроля, коррекции и пр. Можно допустить боязнь дискомфорта от реализации решений, но нужно признать и то, что культура уже согласна на значительно большие издержки от наличия нерешенных проблем. Следовательно, причина культурная. В противном случае нужно допустить, что натуральный человек или сообщества со своими натуральными склонностями естественно игнорируют реальные проблемы в натуральном соперничестве с другими как естественными оппонентами. Натуральность-естественность тут рассматривается не как природа (в природе существуют и действуют средства оптимизации системы), а как то, что естественно и не подлежит искусственно-осознанно-культурному конструированию, - остается примириться. Можно выдвинуть предположение, что здесь и располагается большой культурный смысл – нерешенные проблемы применимы как средства манипуляции культурным другим, как приемы давления на культурного оппонента. Но как возможно это помыслить, что культурные практики становятся причиной нерешаемости, или частичной, явно недостаточной решенности, актуальных проблем, что, находясь в актуальных контекстах тойнбианских вызовов, человек их игнорирует. Субъект, ответственный за решение актуальных проблем, не составляет натуральную сущность, а формируется в социокультурной системе. Это только частично можно представить как стихийность. Нужно признать, социальные технологии применяют значительные по своей эффективности средства. Возможно, что не так и не такого субъекта формируют, чтобы решать/не решать актуальные проблемы культуры. Сформированный в качестве субъекта цивилизованный человек – это кипучий лентяй И. Ильфа и Е. Петрова. Много действий, но затруднительно оценить их смысл. Смысл есть. Смыслов много, но это философы и оценивают как смысловое перепроизводство. Цивилизованный человек, кажется, обладает большей свободой, чем человек традиции. Но в чем эта свобода – в реализации готовых культурных практик, тогда как к производству культурных альтернатив субъект не допускается. Но такой активно-пассивный субъект, ответственно ограничивающий актуальные контексты как недоступные для действования, нужен культуре. На это указывает уже факт производства субъекта. То, что производится – то и нужно. Но это не только не отменяет, но предполагает осмысление культурных практик производства человека как субъекта, того как у социальных технологов получается активный и ответственно-ограниченный субъект. Непонятно то, какими методологическими средствами можно сформировать исследование реализуемых социальными технологиями функций. Важнейшая проблема – методология.

Не счесть числа критиков классических систем методологии исследования, остается перспективной только, кажется, неклассическая методология исследования. Но проблема тут состоит не только в невозможности представить неклассику как целостную и одномерную систему методологии, пусть даже дескриптивной. Неклассическая методология, – надо признать, как и классическая, – оказывается парадоксальной и реализуется только с поддержкой от субъекта. Рассмотрим разрешенный объект культурной негации, оказывающийся объектом как корректной критики, так и разных эмоционально несдержанных реакций – релятивизм. На несогласованность релятивистской программы указал платоновский Сократ-Протагор берется учить условности истины, но это не согласуется с ролью учителя, позже это осознается как гетерологический парадокс. Сократическая и софистическая позиции трактуются различно, но тут зафиксируем только то, что система релятивизма включает парадокс. Нужно признать, что парадокс затрудняет рациональное исследование, но в социальных практиках разные парадоксы и решаются, и используются как эффективные средства, - остается научить пользователя. Также неклассической методологией можно признать конструктивизм, но направления конструктивизма значительно различаются. Кантовский конструктивизм не согласуется с радикальным, а тот - с социальным конструкционизмом. Важно учесть, что конструктивизм на поворотах к плюрализму и дескриптивности оказывается и нормативизмом - предписывает субъекту конструировать собственную субъектность. Это предписание реализуемо как практика в частном и реальном жизненном мире. То, что принимается за неклассическую методологию, не может выполнить методологическую функцию в силу своей не разносоставности, но реальной включенности в социальные технологии субъекта. С различных поворотов (turns) к жизненному миру и локальности, реальным культурным практикам открываются значительные, но недостаточно методологически проработанные перспективы. Кажется, эти перспективы доступны для программы контекстуализма, содержащей арсенал исследовательских средств и реализма и конструктивизма. Анализ методологии можно реализовать как апологию предпочитаемой методологической системы, можно - как рассмотрение разных сторон и смыслов системы. Эта последняя возможность анализа методологических проблем значительно более сложна, но только такая возможность отвечает предписаниям (эксплицитным) научного этоса – разыскания истины и расширения знания. Рассмотрим возможности и ограничения программы контекстуализма и уточним применимость контекстуализма в анализе психологии как социальной технологии производства субъектности.

Контекстуализм: проблемы методологии исследований практик формирования человека средствами психологии

К контексту привычно апеллируют в самых разных научных исследованиях, техническом производстве и социальных практиках. Контекстуалистская программа применяется широко в различных когнитивных системах, начиная с философии науки и заканчивая лингвистикой и психологией, представляясь перспективной, поскольку включает отказ от унифицированных нормативов оценивания результативности и стандартов коммуникации в открытом пространстве межкультурных и межсистемных взаимодействий. Контекстуализм рассчитывает миновать и Сциллу и Харибду, уйти от трудностей и реализма и релятивизма как философско-методологических конструкций. И.Т. Касавин широко обсуждает контекстуализм как методологическую программу в философии и науках, проясняя, что «контекстуализация есть локализация, переход ... к реальной ограниченности... этот метод ведет от обобщения к специально-научному описанию» [4]. Контекст рассматривается И.Т. Касавиным как целостность, последняя различно выполняет функции контекстуализации разных объектов. В.Н. Порус представляет эпистемологический контекстуализм как систему различимости контекстов науки. В философии науки контекстуализм допускает, что «познавательное действие рассматривается как некоторое событие, на возникновение, ход и результат которого влияет контекст» [5]. В лингвистике контекст (contextus, лат. – тесная связь, сцепление) рассматривается как законченный смысловой фрагмент, производящий смысл. Смысл высказывания зависит от целого текста, смысл системы текстов приобретает смысл в контексте целой культуры. И.Т. Касавин показывает наличие у разных целостностей функции контекстуализации и спрашивает: «Каковы же границы в контекстуальном объяснении», насколько сводится «объясняемый феномен к совокупности контекстов» [6]. И.Т. Касавин представляет контекст как философскую проблему, а не готовое решение методологических затруднений. В перспективе контекстуализма ведутся все качественные исследования. Этнографические, феминистские, гендерные исследования, работы в русле квирметодологии и разного рода case studies направлены контекстуалистски. Качественные методы – дискурс-анализ, анализ разговора, нарративный анализ и т. д. – специфичны не только своими приемами интерпретации. Но в своем мировоззрении эти методы ориентируются на контекстуальность и локальность рассматриваемых культурных феноменов. В таком актуальном направлении как семантический (эпистемический) контекстуализм рассматривается зависимость оценки истинности высказывания и наличия знания у субъекта от контекста. Предполагается плюрализм контекстов и то, что для контекстов социальных практик эпистемические стандарты не столь строги, как для философского исследования знания. Например, эпистемолог со скептицистской позиции высоко возгоняет эпистемические критерии, тогда как эта строгость для реальной социальной коммуникации представляется не более, чем курьез. К. Дероуз в своей статье приводит реалистические кейсы – человек различно оценивает собственные знания о том, когда работает банк, в зависимости от важности решаемых проблем [7]. Это указывает на контекстуальность атрибуции (приписывания) знания. Семантический контекстуализм, как  последовательно проясняет А.Ю. Антоновский, решает геттиерову проблему случайности истинного знания. А.Ю. Антоновский разъясняет эту контекстуалистскую позицию так: «в вопросе атрибуции знания и истины приходится учитывать социальное измерение, перспективу наблюдателя», эта атрибуция строится как контекстуально сензитивная [8]. Контекстуализм эффективно решает проблемы скептицистских возгонок сомнения в истинности и обоснованности каждого высказывания. Ф. Дрецке предложил понятие «релевантных альтернатив» [9], показав, что контекст конструирует альтернативы для возможных сомнений в истинности и обоснованности оцениваемого высказывания. Стэндфордская энциклопедия философии оценивает эпистемический контекстуализм (ЭК) так: «ЭК – недавняя и горячо обсуждаемая позиция. ЭК – это точка зрения на то, что то, что выражается атрибуцией знания, высказывание о том, S "знает", что р – частично зависит от чего-то в контексте» [10]. О.Е. Столярова признает: «Происхождение смысла из контекста — философская  тривиальность» [11] и утонченно обсуждает проблему открытости контекста как основания конструирования смысла.

Контекстуализм предоставляет возможность апеллировать к контексту в исследованиях культуры. Можно формировать различные иерархии культурных контекстов и описывать их дифференцирующие признаки. И.А. Герасимова [12] рассматривает культурные оппозиции в контексте компаративистских исследований и обсуждает представление о том, что двойственность составляет специфику европейского культурного производства. Различия культурных контекстов составляют то, как осуществляется трактовка категорий бинарных оппозиций культуры. В.С. Степин  представил культуру как систему программ деятельности и общения, стабилизирующих функционирование реальных человеческих сообществ. Такие программы фиксируют накопленный сообществом опыт в виде «социокодов» [13]. В зависимости от изменения условий существования сообщества происходит изменение и этой системы. Контекстуализм в таком понимании культуры просматривается в том плане, что действия индивида производятся и оцениваются в зависимости от актуально реализуемой сообществом культурной программы. Применение программы контекстуализма можно распознать и в таком высказывании: «В... очень сложном сплетении экономических, социальных, политических и иных силовых полей культура выполняет функцию основного нормативно-регулятивного механизма, упорядочивающего практическое социальное поведение людей и их отношение друг к другу, ограничивающего способы удовлетворения ими своих интересов определенными конвенциональными рамками» [14]. Это высказывание А.Я. Флиера можно проинтерпретировать в том смысле, что культура формирует ограничительные рамки в зависимости от взаимодействия актуальных экономических, социальных, политических контекстов. Также контекстуальным можно признать и высказывание о зависимости интерпретации «культурных артефактов от идеологических установок» [15]. Анализируя культурные изменения и социальную динамику, Г.В. Драч формулирует контекстуалистское высказывание: «развитие науки, образования, формирование личности и рационального мышления невозможно вне рациональных координат европейской культуры, покоящейся на глубоких личностных основаниях гражданского общества», и проблематизирует процесс «унификации культурного развития» [16].
Психология широко и разнопланово апеллирует к контекстуальности смыслов и практик коммуникации и деятельности. Н.В. Гришина признает, что понятие контекста не обрело «самостоятельного объяснительного статуса. Однако внимание к теме контекста в психологии заметно усиливается» [17]. В.Г. Калашников системно представил контекстный подход как перспективную методологию в психологии, рассматривая «контекст как семантический психический механизм» [18]. Учитывая наличие в психологии разных «парадигм», можно все исследования признать как контекстуально направленные. В практической деятельности психолога зависимость интерпретаций от контекста как некой целостности, детерминирующей производство смыслов, представляется реалистически. Контексты клиента и социальных систем разного уровня психолог принимает как наличную реальность и действует контекстуально. Конструируется все – смысл, состояние, диспозиции клиента в процессе психологического воздействия, это конструирование задается границами актуального контекста.  Так апория протагоровского релятивизма в интерпретации Сократа оказывается не философской, не методологической проблемой, а только методической трудностью в реализации деятельности психолога. Психолог распознает актуальные контексты и формирует у клиента понимание их реальности и необходимости учета. Вопрошание о том, каково основание контекста и контекстуализации оказывается избыточным.

Вместе с признаваемой широтой и эффективностью применения и узнаваемостью приемов контекстуализма, нужно рассмотреть трудности реализации этой программы в исследованиях социальных технологий.

Контекстуализм как методологическая программа сближается с релятивизмом в признании зависимости знания и регламентаций практик от контекста, но в реалистической трактовке допускает соизмеримость контекстов. Эта несогласованность в контекстуализме становится то условием неограниченно широкой применимости, то ограничением применения. Контекстуализм получает и все инвективы от противников реализма, и строгую критику от непримиримых оппонентов релятивизма. Контекстуализм предполагает контекстуализацию каждого мнения, положения, действия, тогда как собственную конституированность каким-то другим контекстом внятно представить не может. И.Т. Касавин указывает на то, что контекст не получил пока философской концептуализации. В.Н. Порус скептически высказывается о программе контекстуализма и о прагматизме в философии науки. Контекстуальная трактовка практик науки ограничивает возможности анализа рациональной коммуникации ученых за границами узко прагматистских задач. Программа контекстуализма ведет как к приемлемым, кажется, решениям апорийных проблем классической методологии, так и к следующим за этими решениями парадоксам. Например, парадокс исследования науки в социологии, реализующей программу контекстуализма, как показывает Е.О. Столярова, открывается в связи с вопросом о применимости к собственным научным исследованиям методов, применяемых социологией к другим наукам, а проблема регресса социолога науки не решается средствами социологии науки [19]. В стэндфордской философской энциклопедии признается наличие ряда затруднений у эпистемического / семантического контекстуализма. Неоднозначность реализации и различия утилитарных и экстраутилитарных установок в культуре, рассматриваемая в [20] также располагается за границами описательных и объяснительных возможностей контекстуализма. Не объяснима в контекстуалистской программе и свобода человека. Тогда культура и культурные практики формирования субъекта оказываются ограниченно представленными в контекстуализме, поскольку «чем выше сложность и системность культуры, тем больше практической свободы она дает человеку» [21]. Контекст оказывается то условием свободы человека, то условием ограничения и подчинения. В одних случаях контекст заменяет субъекта, последний должен только распознать актуальные условия и варьировать собственные реакции. В других случаях контекст оказывается неоднозначным до принятия решения субъекта о запуске своих конструирующих контекст функций.

Возможность проблематизации контекстуальности как конституированности субъекта наличными контекстами можно усмотреть в подходе к культуре В.С. Степина. Рассматривая социокоды культуры, В.С. Степин акцентирует роль учителя в трансляции и стабилизации культурной программы сообщества. Учитывая сложность рассматриваемых проблем культурного производства, все же можно включить сюда и роль психолога как реализацию коррекции и настройки программы. Эту роль психолога можно представить как нормативизацию действий индивида, когда сбой программы оценивается по социальным стандартам. Тогда как в тех случаях, когда сбой культурной программы признает сам человек, действия психолога расцениваются как поддержка клиента в расширении свободы смыслополагания в допускаемых культурой границах. Различные культурные практики психологов как социальные технологии не сводятся к единству ни в методологических основаниях, ни в средствах, но за психологом везде остается сложнейшая функция настройки культурной программы клиента. Это предполагает то формирование у клиента навыков распознавания контекстов, то готовности к игнорированию и изменению наличного контекста. Но на каком основании принять решение то о следовании контексту, то о том, чтобы сменить, сконструировать контекст. На это контекстуалистская программа не отвечает, то находясь в двусмысленном положении некой метаметодологии, указывающей классическим направлениям мысли их фундаменталистские ошибки, имплицирующие (действительно) дискриминацию в разных социальных практиках, то заявляссь как равная среди равных (primus inter pares??). Но эти проблемы следования контекстуализму/выхода за границы контекстуалистской программы и решает реально социальный технолог. Нужно допустить, что психолог получает для этого средства в культуре, в противном случае остается произвол, даже психологу не предоставляющий культурного смысла. Тут, как можно предположить, находится парадокс. Нужно и описать конституирующую функцию контекста в социальных технологиях, и возможность смены, перекодирования контекста и настройки на это клиента. Значительные, как представляется, возможности для осмысления этих проблем социальных технологий производства субъектности человека предоставляет смыслогенетическая культурология А.А. Пелипенко. Эту философскую концепцию можно различно толковать в качестве методологии исследования. Сам А.А. Пелипенко признавал возможность быть неправильно понятым. Но ряд положений смыслогенетической культурологии очень точно прилегает к задачам анализа психологических практик формирования субъектности человека. В качестве основного понятия этой концепции выдвигается смысл.  Культура представляет производство смысла как механизма заращивания травмы или разрыва первичной континуальной связи.  «Мир дуальных оппозиций, в котором разворачивается культура, разорван. Пребывание в нем травматично, обрекает человека на поиск и выбор объекта, а также принципа и метода партисипации — ситуативного состояния экзистенциального единения с другим» [22]. Культура производит эту травму и составляет средство заращивания континуального разрыва. Исходная связь, дискретизуясь, выталкивает субъекта в дуализованное пространство культуры, структурированное бинарными оппозициями с характерной аксиологической асимметрией так, что одна категория оппозиции расценивается как профанное, тогда как противоположная – как сакральная. Изменения культуры в смыслогенетической концепции представляют перекодирование базовых бинарных оппозиций. Такое значимое культурное изменение как перекодирование базовых оппозиций и осуществляют социальные технологии в процессе формирования и настройки социальной картины реальности. В противном случае их значение оказывается ничтожным для культурного существования человека. Средствами смыслогенетической культурологии можно описать парадокс, остающийся за границами применения программы контекстуализма, – полагание бинарных оппозиций культуры осуществляется вместе с полаганием смысла. Это представляется важным моментом для психологии – формулирование и уточнение психологом базовых различий составляет уточнение проблемы. Тогда как эта последняя имплицирует полагание смысла, а смысл указывает на проблему. В психологии как социальной технологии - мягкой, не манипулятивной – важнейший момент составляет формулировка или переформулировка проблемы для клиента, реинтерпретация этих самых культурных оппозиций как условий и необходимости смысла. Тогда как заращивание травмы как производство смысла производит сам клиент, например, тем, что принимает знаемый, но не действующий реально смысл как ответ на собственную проблему. Можно представить деятельность психолога так, что производится смена контекста производства смысла, тогда как само это производство в русле сконструированных психологом интерпретаций бинарных оппозиций передается под ответственность клиента. Аксиоматически представляется неготовность клиента самостоятельно переформатировать контексты культурного существования, такую смену контекста и осуществляет психолог с позиции "извне", "со стороны".

Социальные технологии как проблемы философии

Рассмотренные возможности и ограничения контекстуализма указывают на то, что проблема того, как и что формируют эффективные социальные технологии – философская. Социальные технологии только кажутся находящимися вне культуры, методология их исследования представляет проблему исследования культуры. Конструирование, перекодирование, переформатирование контекста представляет широкие возможности для социальных технологий. Социальные технологии, применяющие приемы формирования контекста и настройку сознания человека на контекстуализацию и исключение контекстов, могут сформировать нужный тип субъекта, но за философией остается осмысление задач и направление производства субъектности человека и анализ уже полученных результатов. Применяя конструирование контекстов, можно обосновать потенциально все культурные идеи и поддержать все представляющиеся ценными практики культуры. Социальные технологии решают важнейшие задачи: снять различные формы эмоционально-социального напряжения, сформировать навыки саморегуляции, объяснить негативные последствия расширения технического производства. Не все контексты, не все вызовы оказываются признаваемыми как актуальные проблемы. Зная много, цивилизованный, рациональный человек отсеивает и объясняет актуальные контексты, принимает осознанное решение многое и не знать. Снимается и традиционное напряжение между обществом и индивидуальным субъектом – социальные технологии направляют индивидуализированную реакцию в просоциальную колею. Но социальные технологии не могут осмысливать то, какого индивида и какие практики необходимо формировать. Возможность конструирования контекстов усложняет понимание и расширяет возможности формирования социальной картины реальности. Эта картина составляет не набор стереотипов, – в таком случае и следовало бы критиковать социальные технологии как манипуляцию и программирование сознания человека, будто бы изначально свободного и открытого, – а культурно настроенную программу ответственного за свои представления о мире субъекта. Такая сложность повышает значимость и ответственность социального технолога, поскольку представляет широчайшие возможности для формирования субъектности и так, что ответственность за реализацию картины реальности предписывается самому же субъекту. Перед философами стоят не только традиционные задачи прояснения содержания должного, истинного, прекрасного, но осмысления того, какой формируется субъект эффективными средствами социальных технологий с конструированием различно понимаемых контекстов.

Выводы. Программа контекстуализма широко и эффективно применяется в практиках социальных технологий, в исследовательских и практических видах деятельности психолога. Анализ открывает и ограничения этой программы методологии. эти ограничения связаны с возможностью конструирования контекста и с тем, что невозможно найти окончательное решение, когда контекст признать неизменный и формирующий смысл, а когда предписать субъекту этот контекст исключить, перекодировать, переформировать. Можно представить, что за границами контекстуализации находятся причины нерешаемости актуальных проблем и затруднений социокультурных систем с ответом на актуальные вызовы. Эти сложнейшие и актуальные проблемы невозможно осмыслить быстро и на основании упрощенных методологических схем. Предположим только то, что возможность их осмысления находится в русле проблематизации контекстуалистского подхода. Это – задача философа, тогда как психолог осуществит все необходимые действия с реальным эмпирическим субъектом. Проблемы методологии контекстуализма указывают на неизбывную сложность культуры, сочетающую доступность для конструирующих действий субъекта с ускользанием от всех рационалистически калькуляций.
 

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Касавин И.Т. Введение. Об эмпирической базе исследования социальных технологий: типологические соображения. // Наука и социальные технологии. Отв. ред. И.Т. Касавин. М.: ИФ РАН. 2011. С. 3.
[2] Касавин И.Т. Социальные технологии  и научное знание. // Эпистемология & философия науки. 2010. Т. ХХVI. N 4. С. 5.
[3] Микешина Л.А. Диалог когнитивных практик. Из истории эпистемологии и философии науки. М.: РОССПЭН, 2010. С. 8.
[4] Касавин И.Т. Контекст. // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. / Составитель И.Т. Касавин. М.: Канон. Реабилитация. 2009. 1248 с. [Электронный ресурс]. URL: https://gufo.me/dict/epistemology_encyclopedia/%D0%BA%D0%BE%D0%BD%D1%82%D0%B5%D0%BA%D1%81%D1%82 (Дата обращения: 1.03.2019).
[5] Порус В.Н. Контекстуализм в философии науки // Эпистемология & философия науки. 2018. N 2. С. 79.
[6] Касавин И.Т. Контекст.
[7] DeRose K. Contextualism and Knowledge Attributions [Электронный ресурс] // Philosophy and Phenomenological Research.1992. Vol. 52. № 4 (Dec.). Р. 913-929. [Электронный ресурс]. URL: https://www.jstor.org/stable/2107917 (Дата обращения: 1.06.2019).
[8] Антоновский А.Ю. Семантический контекстуализм и проблема нестандартного знания. // Эпистемология & философия науки. 2010. Т. ХХVI. N 4. C. 117.
[9] Dretske F. Epistemic Operators. // The Journal of Philosophy.1970.Vol. 67. № 24 (Dec.). Р. 1007-1023. [Электронный ресурс]. URL: https://www.jstor.org/stable/2024710?refreqid=excelsior%3A86856fce48c77ef8f1938058a1548943 (Дата обращения: 1.06.2019).
[10] Rysiew P. Epistemic Contextualism //  The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Spring 2021 Edition), Edward N. Zalta (ed.), URL: https://plato.stanford.edu/archives/spr2021/entries/contextualism-epistemology/ (Дата обращения: 1.06.2019).
[11] Столярова О.Е. Расширение когнитивного и вопрос о социальном контексте. Философские науки. 2010. № 11. С. 78-87.
[12] Герасимова И.А. Проблема двойственности в контексте компаративистских исследований // Эпистемология & философия науки. 2009. Т. ХХV. N 4. С. 103- 122. URL: https://www.pdcnet.org/eps/content/eps_2009_0022_0004_0103_0122 (Дата обращения: 1.06.2019).
[13] Степин В.С. Цивилизация и культура. СПб. : СПбГУП, 2011. 408 с
[14] Флиер А.Я. Культурология как научная парадигма. // Культура культуры. 2015.№ 2. [Электронный ресурс] URL: http://cult-cult.ru/cultural-studies-as-a-research-paradigm/ (Дата обращения: 1.10.2019).
[15] Флиер А.Я. Алгоритм интерпретации культурных артефактов
в образовании. // Культура культуры. 2018. № 1. [Электронный ресурс]. URL: http://cult-cult.ru/algoritm-interpretacii-kuliturnyh-artefaktov-v-obrazovanii/ (Дата обращения: 1.09.2021).
[16] Драч Г.В. О культурной изменчивости и социальной динамике (обращаясь к работам А.Я. Флиера). // Культура культуры. 2021. № 1. [Электронный ресурс]. URL:  http://cult-cult.ru/on-cultural-variability-and-social-dynamics/ (Дата обращения: 1.09.2021).
[17] Гришина Н.В. Проблема  концептуализации  контекста в  современной психологии. // Социальная психология и общество. 2018. Т. 9. № 3. С. 11.
[18] Калашников В.Г. Контекстный подход как методология психологического исследования. СПб.: Нестор-История, 2019. С 10.
[19] Столярова Е.О. Третья волна исследований науки как философское обоснование STS. // Логос. 2018. № 5 (126). С. 31-52.
[20] Флиер А.Я. Культурология как научная парадигма. // Культура культуры. 2015.№ 2. [Электронный ресурс] URL: http://cult-cult.ru/cultural-studies-as-a-research-paradigm/  Дата обращения: 1.06.2021).
[21] Флиер А.Я. Ключевой вопрос культуры: «Зачем?». // Культура культуры. 2016. № 3. [Электронный ресурс] URL: http://cult-cult.ru/the-key-question-of-culture-what-for/ (Дата обращения: 1.06.2021).
[22] Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М.: Языки русской культуры, 1998. С 29.

© Антипова И.Г., 2022

Статья поступила в редакцию 15 января 2022 г.

Антипова Ирина Геннадьевна,
кандидат психологических наук,
доцент Южного федерального
университета
e-mail: igantipova@sfedu.ru