В.М. Розин

Социология и культурология:
смысловые и понятийные различия и пересечения  
(начало)

Аннотация. Социологию и культурологию, в частности, можно приписать к социальным наукам, но в этом случае нужно понять, в чем их специфика как социальных наук. Для продвижения в заявленной теме, автор анализирует работы классиков социологии и культурологии, рассматривает этапы развития социологии и культурологии, предлагает   методологическую реконструкцию особенностей мышления в этих научных дисциплинах. В частности, он старается показать, что социологические и культурологические знания и концепции создаются на основе схем и моделей; на их же основе затем формируются идеальные объекты и понятия этих наук. Автор утверждает, что социальный феномен ‒ не объект, а процесс, цикл, начинающийся актом свободы и заканчивающийся формированием социального знания и машины (чаще всего социального института), в которой свобода уже ограничена социальными нормами. Характеризуя современное понимание культуры, автор выделяет несколько основных ее смыслов: культура как традиция, как творение людей, как целое в трех разных истолкованиях (биологическом, психологическом и социальном), как множество культур, находящихся между собой во взаимодействии и общении, как поле тематизаций культуры, наконец, как культуротворческие практики.  

Ключевые слова. Социология, культурология, социальные науки, аномия, дисциплина, наука, понятия, смыслы, схемы, реальность, критика, рефлексия, институты.


Одна из распространенных трактовок культуры: социологическая: культура ‒ это форма социальной жизни при том, что прямое отождествление культуры и социума хотя и встречается, но для культурологов не характерно. Поясняя суть культурологического подхода, Э.А. Орлова пишет: «Всюду присутствует стремление подчеркнуть специфичность аспекта рассмотрения общественной жизни; провести дифференциацию изучаемых объектов по антропогенным (а не метафизическим) или природным основаниям; построить интегральную картину изучаемой области явлений как порождаемой и поддерживаемой людьми, а не просто концептуальной целостности, идентифицировать ее как определенный “тип культуры”; использовать для ее построения принцип синхронного или диахронного сравнения объектов» [1]. С одной стороны, здесь явно проглядывает социологическая интерпретация, с другой ‒ все же нельзя утверждать, что Орлова сводит культуру к социальности. Симметричная ситуация и в социологии: часто социальность описывается с помощью культурологических понятий, но прямо к культуре не сводится.

Таким образом, встает вопрос о демаркации и специфике культурологии и социологии. Стоит, конечно, отметить, что эта проблема возникла не только в связи с указанной ситуацией. К ней ведут и другие затруднения: кризис традиционных понятий и способов исследования, необходимость осмыслить социокультурный подход, а также новые культурные и социальные явления (например, процессы глобализации, мультикультурализм, его современный  кризис, размывание привычных границ между национальными культурами, формирование метакультур и др.), ускоряющаяся трансформация социальных и культурных процессов. Дальше я поступлю следующим образом: сначала обсужу специфику социологии и социальных наук, а потом культурологии.

I

Известный российский социолог А.В. Тихонов написал в комментарии к нашей с Алексеем Давыдовым книге «Диалог о медиации» следующее. «Есть у меня критическое замечание и в адрес понимания социологии со стороны В.М. Розина. Он, например, и в споре с Давыдовым, и в своей последней монографии говорит о социальных теориях как о синониме социологических теорий. На мой взгляд, это чисто философски-методологическая аберрация сознания относительно сущности социального и социологического знания. В социологии мы видим, что это две большие разницы, но  для  философов  это  не  так. Мы, например, объясняем студентам на первом курсе социологического факультета, что такое “социологическое воображение” по  Р. Миллсу, как визуально, в  быту  социологические  факты  отделяются  от социальных, а заодно и то, что ряд, так называемых, социологических теорий (экзогетических, типа “Структура социального действия” Т. Парсонса, “Капитализм и современная социологическая теория”, Э. Гидденса, “Объект и социальная теория” Н. Смелзера, а также знаменитая четырехтомная “Теоретическая логика и социология” Дж. Александра) не относится у нас к социологическим  работам.  “Они, ‒ как пишет  П. Штомпка, ‒ оставаясь без политических и общественных обязательств, становятся или рискуют стать экзотерическим, элитным и эксцентрическим интересом маргинальных ученых. Я бы не рекомендовал их студентам”» [2].

Я согласен, что здесь есть проблема, а именно ‒ в чем сущность и специфика социологии как одной из социальных наук, но не думаю, что разграничение социологии и социальных наук простое дело. Например, в работе «Мыслить социологически» З. Бауман, рассматривая компетенции социальных наук (таких, как история, политическая наука, право, экономика), пишет, что при таком подходе (анализе компетенций) приходится сделать вывод: «Социология является остаточной дисциплиной, пробавляющейся тем, что остается вне поля зрения других социальных дисциплин» [3]. Когда С.А. Кравченко перечисляет прикладные области социологии [4], он следует за Э. Дюркгеймом, но при этом не становится ясным, чем, например, экономическая социология по понятию отличается от экономики, почему, изучая экономическую социологию, мы не изучаем одновременно экономические процессы и отношения?

Определение предмета социологии, которое Кравченко затем дает, достаточно тонкое, но, тем не менее, не решает нашу проблему: «Социология, ‒ пишет он, – наука, которая, опираясь на эмпирически подтвержденные данные, теоретически изучает деятельность людей в конкретном социальном и культурном контексте функционирования общества, его институтов и организаций, противоречивого развития общественного сознания, осознанных и неосознанных мотивов поведения» [5]. О вот мнение Зигмунта Баумана: он считает, что прикладные разделы социологии отличаются от соответствующих социальных дисциплин прежде всего характером проблем (вопросов), принципами построения ее идеальных объектов (моделей) и отношением к здравому смыслу. Бауман высказывает предположение, что надежда найти разыскиваемое отличие заключается в вопросах, определяющих, как он пишет, когнитивные перспективы определенной науки, сквозь призму которых рассматриваются, исследуются и описываются человеческие действия учеными; а также в принципах, позволяющих осмыслить полученную по этим вопросам информацию и построить модель данной сферы или данного аспекта человеческой жизни.

Например, экономику интересует главным образом соотношение издержек и эффективности человеческого действия, которое она рассматривает с точки зрения оперирования ограниченными ресурсами; к этому стремятся участники действия, желая использовать их к наибольшей своей выгоде. Следовательно, делает вывод Бауман, «в экономической науке отношения между действующими индивидами (акторами) выступают как аспекты производства и обмена товарами и услугами, регулируемые спросом и предложением». В то же время, замечает он, предмет интереса экономики (как и других гуманитарных наук) не чужд и социологии. Однако, считает Бауман, социология имеет собственную познавательную перспективу, т.е. «свой угол зрения и набор вопросов для изучения человеческих действий, а также собственную совокупность принципов интерпретации фактов».

В результате Бауман пишет: «То, что отличает социологию и придает ей особый характер, – это привычка рассматривать человеческие действия как элементы более широких структур, т.е. отнюдь не случайных совокупностей действующих лиц, замкнутых в сети взаимной зависимости (зависимость же есть состояние, при котором вероятность того, что действие будет предпринято, как и вероятность успеха этого действия, меняются в соответствии с тем, что представляют собой другие действующие лица, что они делают или могут сделать)». Разъясняет это положение он так: социологи спросили бы, каковы могут быть последствия этой замкнутости, ограниченности людей рамками отношений взаимной зависимости для их реальных и возможных действий; социологию больше всего интересуют структуры, сети взаимосвязей, взаимообусловленность действия и увеличение или сокращение степеней свободы действующих лиц. И особое место, если говорить о способах проведение демаркации, занимает так называемый здравый смысл. «Вероятно, социология более, чем другие отрасли науки, обнаруживает свою связь со здравым смыслом (с этим богатым, хотя и неорганизованным, несистематическим, зачастую не передаваемым словами знанием, которым мы пользуемся в нашей обыденной жизни), чреватую существенными для ее существования и практики проблемами» [6].

Мы видим, Бауман хочет сказать, что экономика, так же, как и другие социальные дисциплины, в отличие от социологии ставит во главу угла и конструирует как идеальные объекты (модели) не человеческие действия и взаимоотношения, а деиндивидуальные образования (например, обмены и рыночные отношения, способы разрешения конфликтов в праве и пр.), в которых антропологический план является лишь одним из факторов. Напротив, в социологии во главу угла и моделирования ставятся «структуры, сети взаимосвязей, взаимообусловленность действия и увеличение или сокращение степеней свободы действующих лиц», причем, как Бауман подчеркивает,  в контексте «более широких структур».     

Вернемся в связи с этим обсуждением к замечанию Тихонова. Да, я не социолог, а социальный ученый. Анализируя какой-либо конкретный социальный феномен (например, у меня есть два небольших социальных исследования, одно по экономике, другое о природе войны на материале походов Александра Македонского), я анализирую не только взаимоотношения и действия людей, но и на равных другие стороны социальности, например, историческую обусловленность, действие институтов и картин мира, психологию акторов, экономические отношения, политические действия и пр. [7]. Если бы, скажем, рассматривая походы Александра Македонского, я встал на социологическую точку зрения, то мне бы пришлось отойти от указанной симметрии в отношении привлекаемых разных социальных дисциплин, а выделить как главную ‒ одну, а именно взаимоотношение и действия людей, включая сообщества. То есть меня бы интересовали главным образом взаимоотношения Александра со своей армией, македонским царским двором, античными полисными собраниями, проигравшей  сражения  восточной знатью, а все остальные социальные ракурсы и стороны я бы использовал в объяснительных целях как факторы, определяющие выделенные антропологические (социальные) процессы и взаимодействия.  

Другое дело, что удержать указанную асимметрию в социологическом исследовании без соответствующей рефлексии не так-то просто. Вот, например, Бауман анализирует холокост. Он считает себя  социологом. Но в своих исследованиях, и эта в данном случае не исключение, Бауман обращается и к другим социальным наукам, и не только социальным – к истории, социальной психологии, культурологии, философии техники, аксиологии. Читая «Актуальность холокоста», трудно понять, удается ли автору удержать социологический план как основной, главный? Нетрудно показать, что часто Бауман покидает социологическую колею, сползая на позиции социального ученого, методолога и критика.

Другой пример, «посредники» Бруно Латура. Латур подхватывает очень важное наблюдение Баумана и некоторых других социологов о том, что в современном мире социальные отношения и связи опосредованы техническими объектами, деятельностью, разными принципами, стандартами и др. Более того, он кладет посредников в основание своей онтологии, что выталкивает его из социологии в социальную науку. «Посредники, ‒ пишет Латур, ‒ наконец, открыли нам свои настоящие имена: “Мы – существа внешнего мира, собирающие и объединяющие коллектив той же протяженности, что и то, что вы до сих пор называли социальным, ограничивая себя лишь стандартизованной версией сборок; если вы хотите следовать за самыми акторами, вы должны идти и за ними”. Когда вы начинаете внимательно обращаться с посредниками, то осознаете, что очень немногие из них довольствуются онтологическим репертуаром, предоставляемым двумя старыми коллекторами (предельными онтологиями социологии. – В.Р.) – природой и обществом» [8].

Безусловно, социальные связи предполагают цепи опосредований, но что это означает для социологической реальности? Или иначе, какие опосредования работают на человека, а какие против него, как вообще опосредование влияет на человеческие отношения? В этом отношении исследование З. Баумана выгодно отличается от работы Латура. В книге «Актуальность холокоста» Бауман тоже много внимания уделяет опосредованиям, обсуждая фашистские проекты, создание нацистами новых социальных технологий, особенности немецкой бюрократии. Все это сложные цепи опосредований (предполагающие разделение труда, «производство отрицательного образа еврея и дистанции», замену морали технологическими функциями и др.), позволившие развернуть такие социальные связи, которые и составили социальную реальность холокоста. Но кроме анализа этих посредников Бауман показывает, что построенная на их основе реальность в корне изменила отношения между людьми, позволив одним превратить других в объекты манипулирования и в прямом смысле материального преобразования (убийства).

Возможно, социолога ответ Баумана о специфике социологии вполне удовлетворит, но меня только частично, все же непонятно, что именно в человеческих взаимоотношениях и действиях интересует социологию? Надо сказать, что Бауман пытается ответить и на этот вопрос, причем, обращаясь к истории социологической мысли. Он показывает, что социологическая наука прошла в своем развитии три этапа. На первом в качестве объекта изучения выдвигается общество, рассматриваемое как особая природа (что во многих направлениях социологии сохраняется до сих пор), а основной подход в плане представления и анализа общества заимствуется из методологии естествознания. В свою очередь, это означало присвоение социологами ценностей прогнозирования и управления социальными явлениями.   

Рассматривая этот первый этап, Бауман пишет, что только в одном отношении Э. Дюркгейм считал, что социальные факты отличаются от фактов природы (в социальной реальности связь между нарушением общественной нормы и понесенным нарушителями наказанием является не естественной, а «искусственной»). Тем не менее, по мнению, Дюркгейма, подобное различие не умаляет «вещественного» характера социальных норм и возможность их объективного изучения. «Желая правильно описать и объяснить человеческое поведение, социолог должен (и его призывают) оставить в стороне человеческую душу, намерения и личные смыслы, о которых нам могут поведать только сами индивиды (“загадки человеческой души”, таким образом, обречены оставаться незамеченными и непроницаемыми), и обратиться к изучению явлений, которые можно наблюдать со стороны и которые будут казаться разным наблюдателям одинаковыми» [9].

В характеристике первого этапа развития социологии Баумана полностью поддерживает и Латур, который пишет, что «рожденная в суровые времена, социология пыталась подражать естественным наукам в уровне сциентизма» [10]; отсюда, по его глубокому убеждению, понимание социальных связей как каузальных отношений, а также трактовка предельных социальных реальностей (прежде всего общества) как особой природы. Общество, считает Латур, в традиционной социологии мыслится законосообразно и выступает в роли онтологии, поэтому вместо того, чтобы исследовать реальные социальные феномены, социологи сводят их к наперед заданным отношениям общества.

Для второго этапа, связанного прежде всего с именем М. Вебера и его последователей, характерен, по убеждению Баумана, как впрочем, и ряда других социологов, не естественнонаучный, а гуманитарный подход (исторически, в оппозиции наук о «природе» и наук о «духе»). «Мысль о том, что существует один, и только один, способ “быть наукой” и что поэтому социология должна самоотверженно подражать естественным наукам, Вебер категорически отвергает… Реальность у людей, или человеческая реальность, отличается (и в этом она поистине уникальна) тем, что действующие субъекты наделяют свои действия смыслом. Они обладают мотивами, действуют, чтобы достичь поставленных целей. Именно цели объясняют их действия. По этой причине человеческие действия, в отличие от пространственных перемещений физических тел или химических реакций, надо прежде всего понять, а не объяснить. Точнее, объяснить человеческое действие ‒ значит понять его: уловить смысл, которым действующий субъект наделяет его» [11]. Хорошим примером реализации в социологии подобного гуманитарного подхода выступает работа М. Вебера  «Протестантская этика и дух капитализма» [12].

На третьем этапе, говорит Бауман, в социологии во главу угла была поставлена не теория, а практика. Этот подход, считает Бауман, вполне отвечал формуле Фрэнсиса Бэкона «покорять природу, повинуясь»; причем здесь социологи перепутали «истину с пользой, информацию с контролем, знание с властью». Отвечая на призыв власти доказать обоснованность социологического знания практическими выгодами,  социология «должна была принять во внимание перспективу управления: рассматривать общество “сверху” как материал, обладающий способностью к сопротивлению, как объект манипуляции, внутренние свойства которого нужно лучше узнать, чтобы он стал податливее и восприимчивее к той форме, какую ему захотят придать».

С точки зрения Баумана, реализация данного подхода заставляет активно поддерживать существующую асимметрию власти. В результате, говорят критики, социология лишь усиливает контроль над теми, кого уже контролируют; она еще больше меняет ситуацию в пользу тех, кто уже наслаждается лучшим положением. Ответственность за такую противоречивость, считает Бауман, нельзя возлагать только на социологию. «Социология является жертвой реального социального конфликта, внутреннего противоречия, раскалывающего все общество, т.е. противоречия, которое социология не в силах разрешить» [13].

В настоящее время, по мнению многих социологов, их дисциплина переживает глубокий кризис. Например, Кравченко связывает его, с одной стороны, с критикой основных подходов и парадигм социологи, с другой ‒ с реальными трансформациями социальности. «Отмечалось, ‒ пишет он, ‒ что и структурный функционализм слишком акцентирует влияние социального целого по отношению к социальным субъектам – прежде всего, реально действующим людям. Кроме того, критиковалась и натуралистичность этих парадигм, которые строились на убеждении, что социальные законы и законы природы едины по своей сути – они могут быть открыты путем анализа и обобщения фактов, и те и другие объективны. Из чего следовало, что открытые “исторические законы” позволяли прогнозировать в принципе безальтернативное будущее. Между тем факты развития обществ и на Западе и на Востоке все больше свидетельствовали об отсутствии жестких объективных закономерностей вообще. Слабости отмечались и в интерпретативных парадигмах, которые критиковались за их абсолютизацию, максимальную актуализацию субъективного начала, что приводило к другой крайности – умалению влияния социально-культурного контекста на человеческую деятельность…

Иными словами, возникла потребность в существенном обновлении социологического знания, методологии исследования социальных реалий и, соответственно, самого предмета социологической науки… Второй решающий фактор, влияющий на предмет исследований, – изменение, усложнение самой социальной реальности и как следствие этого – меняющиеся потребности общества, появление новых и новых социальных запросов. Так, сегодня социология стала переосмысливать традиционные представления о социальных группах общества (что собой представляет интеллигенция, интеллектуалы, рабочий класс, “новые русские” и др.). Ныне социальные конфликты анализируются не только через призму воздействия внешних экономических и социальных факторов, но и с учетом того, что возрастает роль социальных процессов, характер которых зависит от конкретной деятельности или бездеятельности социальных агентов (отдельных личностей или социальных групп)» [14].

О кризисе традиционной социологии пишет и Латур, показывая, что основные ее понятия перестали работать. Чтобы сделать для социологов ясным свою критику, Латур берет в качестве примера четыре основных социологических понятия – «группа», «действие», «актор» и «объект», показывая, что в настоящее время их не удается помыслить, что они неопределенны, или другой вариант – смыслы этих понятий противоположны традиционным социологическим истолкованиям (например, группа предполагает постоянное перевоссоздание, действие располагается в разных горизонтах, актор  множественен в своей идентичности, а объект может вести себя как актор) [15]. Не устраивает Латура и понятие общества: общество в настоящее время проблематично, неопределенно в своих границах, если не является вообще иллюзорной реальностью; пользуясь же традиционным понятием, социолог не видит этой проблематичности и иллюзорности. «Однако, ‒ пишет Латур, ‒ для АСТ (акторно-сетевой теории – В.Р.) ситуация совершенно другая, потому что ни общества, ни социального с самого начала не существует <…> Но как только вы меняете модус существования публичного, превращая его в общество, чтобы сохранить за собой огромную, противоречивую и трудную задачу объединения его политическими средствами, его проблематическая хрупкость исчезает. Политическое тело превращается в общество, которое как предполагается, держится собственной силой (т.е. является предельной онтологией. – В.Р.) даже в отсутствие какой бы то ни было политической активности <…> Пока мы ищем за коллективом тень общества, а за обществом – тень Левиафана, никакая наука о социальном не может продвинуться вперед. Говоря более резко, или общество – или социология» [16].

Действительно, если некогда общество мыслилось как целое, противопоставленное власти и национальному государству, то в настоящее время под влиянием процессов глобализации, СМИ и «изобретательного государства, способного, как пишет Бауман, заменить всю систему социального и экономического контроля на политическое управление и администрирование» ([17])  общество понимается как множество сообществ и социальных слоев.

Разобранным трем подходам З. Бауман противопоставляет свой, тоже гуманитарный. Кратко суть его можно передать в трех основных положениях. Первое: эпистемический статус социологических знаний ‒ не законы и не понимающие и осмысляющие конструкции в духе Вебера, а интерпретации, конституирующие (структурирующие) социальную реальность. Второе положение: социальные формы жизни множественны (популятивны) и социология в своих понятиях должна схватывать этот момент. Наконец, третье, еще более важное, а именно: социолог рассматривает человеческие действия и взаимоотношения под углом зрения свободы. Бауман утверждает, что «знание, будучи упорядоченной картиной мира, картиной порядка, содержит в себе и интерпретацию этого мира». Знание не отражает вещи сами по себе, как они есть; наоборот, «вещи становятся для нас существующими благодаря имеющемуся у нас знанию». Отождествляя знание и язык, Бауман продолжает эту линию, говоря, что язык не сообщает извне о том, что уже произошло, а с самого начала пребывает внутри жизни. При этом «существует много форм жизни» и они не отгорожены друг от друга непроницаемыми стенами; это упорядоченные, общие образцы, но зачастую навязываемые друг другу. Поэтому, говорит Бауман, возникают проблемы понимания и даже опасность прекращения коммуникации. «Предпринимаемые вновь и вновь попытки сделать общение понятным и несложным (путем “замораживания” интерпретаций, содержащихся в языке, навязывания каждому слову однозначного и обязательного определения) ничего не дают и не могут дать, поскольку разговаривающие на данном языке люди, имеющие свои собственные отличные от других интерпретации одних и тех же слов, постоянно привносят во взаимодействие людей различные совокупности форм жизни». Но власть, считает Бауман, не может не рассматривать этот процесс как препятствие на пути к достижению ее целей. Она, естественно, пытается преградить путь всем нежелательным поступлениям в контролируемый ею массив знания, «запечатать» новые формы  жизни.  «Стремление к монополизации власти выражается в объявлении сторонников альтернативы диссидентами, в общей нетерпимости к плюрализму мнений, в цензуре и в крайнем своем выражении ‒ в преследовании (сожжение еретиков инквизицией, расстрел диссидентов во время сталинских чисток, узники совести при современных диктаторских режимах).

По своей природе социология на редкость плохо приспособлена к такому занятию, как “запирание” и “опечатывание”. Социология – это расширенный комментарий опыта обыденной жизни, интерпретация, основывающаяся на других интерпретациях и, в свою очередь, питающая их. Она не конкурирует, но соединяет свои силы с другими частными дисциплинами, занимающимися интерпретацией человеческого опыта (литература, искусство, философия). Социологическое мышление, по меньшей мере, подрывает веру в исключительность и полноту какой бы то ни было интерпретации. Оно привлекает внимание к множественности опытов и форм жизни, показывает каждую из них как целостность саму по себе, как мир со своей собственной логикой и в то же время разоблачает всю фальшь ее самодовольства и якобы явной самодостаточности. Социологическое мышление не затрудняет, а способствует потоку переживаний и их обмену. И если говорить прямо, она прибавляет неопределенности, поскольку подрывает усилия “заморозить поток” и захлопнуть все входы и выходы. С точки зрения власти, озабоченной установленным ею порядком, социология является частью хаотичного мира, скорее проблемой, чем решением.

Наилучшая служба, которую социология может сослужить людям в их повседневной жизни и сосуществовании, ‒ это стимулирование взаимного понимания и терпимости как постоянных условий общей свободы… Социологическое мышление помогает делу свободы» [18].     

Помогает или должно помогать – вот в чем вопрос? Подрывает «веру в исключительность и полноту какой бы то ни было интерпретации» или должно подрывать? Подвесим пока эти вопросы, чтобы вернуться к ним дальше. Пока же начнем с первого положения, что социальные знания ‒ это интерпретации и конституенты форм социальной жизни. В целом это верно, но не в деталях, а Бог, как известно, в деталях. Интерпретации и конституенты создают не сами по себе знания, а схемы, к которым знания относятся. Вот, например, Бауман в работе «Актуальность холокоста» строит такую нарративную схему: под влиянием репрессивных социальных институтов сознание немецкого народа трансформировалось в направлении своеобразной амнезии моральных норм. «Готовность к действию вопреки своему собственному суждению и вопреки голосу совести, – пишет Бауман, – не просто следствие исходящего от власти приказа, но результат воздействия целенаправленного, недвусмысленного и монопольного источника власти. Такая готовность, вероятнее всего, появляется внутри организации, не допускающей оппозиции, не терпящей автономии, и в которой линейная иерархия субординации не знает исключения... Такая организация, однако, скорее всего, эффективна при одном или двух условиях. Она может надежно изолировать своих членов от остального общества, когда она получила или захватила контроль над жизнедеятельностью и нуждами большинства или всех членов (приближаясь тем самым к модели тотальных институтов Гоффмана), чтобы исключить возможность влияния конкурирующих источников власти. Или же она может быть просто одной из ветвей тоталитарного или квазитоталитарного государства, превращающего все свои ведомства в зеркальное отражение друг друга» [19].

Подобная схема, во-первых, позволила Бауману решить одну из стоящих перед ним проблем, а именно, объяснить важный аспект холокоста, во-вторых, она действительно, выступает как интерпретация и конституента социального процесса, позволяя по-новому понять и увидеть его; в свою очередь, открывшееся новое понимание выступает условием и для нового политического или индивидуального действия. Указанные функции схемы я изображаю (тоже на схеме, но методологической) следующим образом.

Применительно к нашему случаю эту схему можно интерпретировать так: проблемная ситуация ‒ это проблема объяснения холокоста, стоящая перед Бауманом; схема ‒ нарратив («под влиянием репрессивных социальных институтов сознание немецкого народа трансформировалось в направлении своеобразной амнезии моральных норм»); новое видение и понимание, характерные для новой реальности, складываются в результате построения этого нарратива и работы с ним; новое действие ‒ например, политическое, опирается на предложенное Бауманом социологическое объяснение холокоста (подробнее о схемах см.: [20]).

Так вот, мои исследования показывают, что в гуманитарных и социальных науках интерпретации и конституенты реальности создаются на основе схем. Разрешая проблемные ситуации, стоящие в этих дисциплинах, гуманитарии и социальные ученые изобретают схемы и, если удачно (т.е. если они работают, как ожидается), эти схемы конституируют соответствующую гуманитарную или социальную реальность. В этом отношении можно поправить Баумана. Да, социальная реальность задается социологом, но не на основе социологических знаний, а с помощью изобретаемых им схем. Другое дело, что видит эту новую реальность социолог, работая со знаниями, которые относятся к данным схемам. Ему даны знания, а не схемы, последние есть результат методологической реконструкции (в данном случае В. Розина). Однако, если эта реконструкция будет эффективной, работающей, социолог тоже начнет видеть создаваемые им схемы.    

Частным случаем схем являются модели. Это такие схемы, которые в определенных контекстах, а не вообще, можно использовать вместо объекта (он должен сложиться в новой реальности). Социальные модели удается построить относительно стабильной социальной реальности. Например, в рамках моей теории, Бауман объясняет феномен холокоста, с одной стороны, создавая ряд схем, с другой ‒ строя модели, на которых он старается показать, что и в настоящее время существует почва для фашизма (т.е. для формирования явлений, подобных холокосту, существуют стабильные социальные условия). Вот соответствующие схемы:   

• Уникальное стечение ряда обстоятельств (Бауман пишет, что «только сочетание факторов является необычным и уникальным, а не сами факторы. По отдельности каждый фактор является вполне обычным и нормальным»). Евреи, приходя на территорию национального государства, не ассимилировались в ее культуре; использовались властями для решения ряда задач, вызывающих у коренного населения протесты, в результате чего сложилась традиция и практика антисемитизма. Приход к власти в Германии фашистов и сосредоточение управления государством и обществом в руках одного человека. Исповедование Гитлером концепции «окончательного решения еврейского вопроса, как необходимого условия развития третьего рейха». Наличие в Германии отлаженной государственной машины и бюрократии. Теперь модели.

• Принятие в качестве доминирующей концепции создания идеального рассового общества и государства, не допускающего чужеродных антропологических сред.

• Подавление общества государством, управляемым пассионарной фашистской элитой.

• Слабость («недоразвитость») немецкой демократии, как следствие она и не смогла противостоять государству и контролировать его.

• Создание эффективной социальной машины и институтов подавления и уничтожения евреев и других нежелательных элементов.

• Перерождение личности и нравственности немцев, живущих в социальных условиях третьего рейха [21].

Думаю, нетрудно переформулировать эти условия как стабильные, и Бауман их так и понимает. Он пишет, что «холокост был не просто еврейской проблемой и не просто одним из событий одной лишь еврейской истории. Холокост возник и случился в нашем современном обществе, на высшей стадии нашей цивилизации, на пике культурных достижений человечества, и по этой причине это проблема общества, цивилизации и культуры <…> Современные условия делают возможным появление “изобретательного” государства, способного заменить всю систему социального и экономического контроля на политическое управление и администрирование. Что еще более важно: современные условия обеспечивают необходимый “материал” для такого управления и администрирования. Современная эпоха, как мы помним, это время искусственного порядка и грандиозных социальных “дизайн-проектов”, время плановиков, визионеров и – в более общем плане – культивирующих нечто “садовников”, воспринимающих общество как целинную землю, которая должна культивироваться в соответствии с их планами». «Два самых известных и страшных случая современного геноцида (фашизм и коммунизм) не изменили духу современности... Они породили огромный и мощный арсенал технологий и организаторского искусства. Они произвели на свет институты, которые служат одной-единственной цели – смоделировать поведение человека до такой степени, что он будет продуктивно и энергично преследовать любую цель, причем независимо от того, получил ли он идеологическое обоснование или моральное одобрение со стороны тех, кто поставил перед ним эту цель. Эти мечты и усилия узаконивают монополию правителей на конечные результаты, а управляемым отводят роль средства. Они определяют большинство действий как средства, а средства должны подчиняться конечной цели – тем, кто ее поставил, высшей воле, высшему знанию» [22].

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Орлова Э.А. Динамика культуры и целеполагающая активность человека // Морфология культуры. Структура и динамика. М.: Аспект-Пресс, 1994.  С. 17.
[2] Тихонов А.В. Зачем спор, если он не ведет к истине? // Давыдов А.П., Розин В.М. Диалог о медиации: Раскол в России и медиация как стратегия его преодоления. М. ЛЕНАНД, 2017. С. 245.
[3] Бауман З. Мыслить социологически. М.: Аспект-Пресс, 1996. С. 10.
[4] Кравченко С.А. Социология: парадигмы через призму социологического воображения. М.: Экзамен, 2002. С. 29.
[5] Там же. С. 30.
[6] Бауман З. Указ. соч. С. 12-14.
[7] Розин В.М. Природа социальности. Проблемы методологии и онтологии социальных наук. М.: ЛЕНАНД, 2016. 288 с.
[8] Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. С. 331-332.
[9] Бауман З. Указ. соч. С. 231.
[10] Латур Б. Указ. соч. С. 344.
[11] Бауман З. Указ. соч. С. 12-14.
[12] Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. М.: Ист-Вью, 2002. 352 с.
[13] Бауман З. Указ. соч. С. 236.
[14] Кравченко С. Указ. соч. С. 29-30.
[15] Латур Б. Указ. соч. С. 43, 44, 56, 65, 215, 103.
[16] Там же. С. 54, 228, 229.
[17] Бауман З. Актуальность холокоста. М.: Европа, 2010. С. 117.
[18] Бауман З. Мыслить социологически. С. 239-242.
[19] Бауман З. Актуальность холокоста. С. 196.
[20] Розин В.М. Введение в схемологию. Схемы в философии, культуре, науке, проектировании. М.: ЛЕНАНД, 2011. 256 с.
[21] Бауман З. Актуальность холокоста. С. 14, 86, 104, 118, 138.
[22] Там же. С. 10, 117, 140.

© Розин В.М., 2018

Статья поступила в редакцию 25 марта 2017 г.

Розин Вадим Маркович,
доктор философских наук, профессор,
ведущий научный сотрудник
Института философии РАН
e-mail: rozinvm@gmail.com