Е.Н. Шапинская

Пространства эскапизма и бегство от повседневности:
религия, любовь, искусство

Аннотация. Статья посвящена анализу взаимосвязи таких важных сфер культуры, как повседневность и эскапизм. Повседневность рассматривается как динамическое пространство, включающее в себя все новые культурные феномены, что создает предпосылки для возникновения новых форм эскапизма, без которого невозможно поддержание стабильности повседневных рутин. Выделяются основные пути эскапизма, такие как физическое бегство от действительности, «остранение» привычных предметов и явлений, а также «внутренний» эскапизм. Рассматриваются такие типичные пути ухода от повседневности, как путешествие и праздник, а также сферы, где наиболее полно раскрывается стремление человека к «иномирию»: религия, любовь и искусство. Прослеживаются изменения, происходящие в этих областях эскапизма в ХХI веке.

Ключевые слова. Повседневность, эскапизм, модернизация, глокализация, демифологизация, остранение, экстатические состояния, архаизация, религия, мистицизм, искусство, массовая культура, фантазия.
 

В современных исследованиях культуры значительное место занимают проблемы повседневности, которые становятся востребованными как в философии культуры, так и в прикладных исследованиях культурных практик. С другой стороны, современная культура показывает явное тяготение к ремифологизации, неоархаике и эскапизму, проявляющемуся в самых разных формах и стилях потребления культурных товаров. Мы попытаемся показать, что эти явления взаимосвязаны, а их соотношение характеризует динамическое состояние культуры ХХI века, прошедшей через искания постмодернистов, различные виды модернизации и принявшей, по крайней мере на сегодняшний день, термин «глокализация» как свою базовую характеристику.

Обратимся вначале к феномену повседневности. Возросший в конце прошлого – начале нынешнего века интерес к ее анализу и пониманию объясняется, на наш взгляд, тем, что повседневность захватывает все новые пространства, «расколдовывая» все новые уголки мира, господствуя в обществе тотального потребления как организующее начало, как миропорядок, без которого невозможно комфортное существование, необходимое для современного человека. История изучения повседневности сравнительно коротка, но за несколько десятилетий, в которые она стала привлекать пристальное внимание историков, социологов, философов, культурологов оформились различные теоретические подходы, были проведены исследования самых различных аспектов повседневности, как представленной в различных культурных текстах, так и эмпирической, проявляющихся в социокультурных практиках.

Повседневность – явление универсальное, что было показано еще в работах представителей французской школы Анналов, в особенности Ф. Броделя в его известном фундаментальном труде «Структуры повседневности». Основные характеристики повседневности выделены П. Бергером и Т. Лукманом, которые отмечают такие ее черты как:

•    самоочевидность существования,

•    целостность и упорядоченность,

•    фактичность,

•    ориентация на присутствие,

•    ориентация на ситуацию «здесь-и-сейчас»,

•    интерсубъективность,

•    пространственно- временная локализация [1].

Повседневность, таким образом, предстает как универсальная категория культуры, которая может варьироваться в зависимости от историко-культурного контекста, сохраняя выделенные выше признаки. Что же представляет собой этот контекст в наши дни? Вполне закономерно было бы определить его как глобализованное информационное общество, в котором потребление является культурной доминантой. В этом случае локальные особенности повседневной культуры тех или иных сообществ должны бы были нивелироваться, приобретая некую униформность, сходство повседневных практик. Во многих случаях дело обстоит именно так. Если антропологи конца XIX – начала XX века увлеченно описывали быт и нравы различных племен, предлагая читателю разнообразие экзотического материала, то теперь такие описания стали уделом туристической промышленности и производятся культурной индустрией с целью привлечь посетителей в тот или иной уголок планеты, давно потерявший привлекательность труднодоступности. С другой стороны, наступающая глобализация вызывает сопротивление часто именно на уровне повседневности, где человек сохраняет свои обычаи и ритуалы как средство идентификации, как возможность не затеряться в поликультурном пространстве. Отсюда двойственность существования групп мигрантов в мегаполисах – с одной стороны, следование униформному коду на работе и в социальной жизни, с другой – приверженность своим собственным стилям жизни в семье и этническом сообществе.

Как на локальном, так и на глобальном уровне повседневность завоевывает все новые пространства социальной, культурной и частной жизни человека ХХI века. Во многом это связано с небывало значительной ролью технологий в современной культуре, что привело к демифологизации множества «волшебных» предметов, сохранявших этот статус на протяжении веков. Вхождение этих предметов в сферу обыденного сужают область волшебного, недостижимого (по крайней мере, с помощью обычных средств), желанного. Далекие путешествия, полные опасностей и чудесных существ, дальние страны, населенные фантастическими существами, яства, возникающие по мановению волшебной палочки, способность представлять прошлое и будущее – все это вошло в обиход человека с самого детства, упорядочивая жизнь, не оставляя места случайностям, устраняя культурный шок и трепет неизведанного. Вся современная цивилизация направлена на повышение «качества жизни», что предполагает хорошо организованное повседневное существование, посвященное труду. Это качество обеспечивающее, со спланированными промежутками опять-таки хорошо организованного досуга. «Повседневность и новоевропейская мещанская цивилизация не только теснейшим образом связаны, но и взаимозаменяемы. Что значит «жить» в представлении Хомо экономикус? Это значит организовать повседневность и покоиться в ней» [2]. Рутина как важнейшая характеристика повседневности является необходимым условием поддержания привычного миропорядка. Рутинность присуща повседневности во все эпохи и во всех культурах и требует временного выхода, необходимого для дальнейшего поддержания стабильности. «Вся социальная жизнь, – пишет Э. Гидденс, – сущностным образом рутинизирована: мы обладаем определенным представлением о тех регулярных способах деятельности, которые мы повторяем изо дня в день и которые формируют наши индивидуальные жизни, равно как и воспроизводят более крупные институты, в которые вносит свой вклад и наше собственное поведение» [3].

Рутинизация ведет к неизбежности поиска выхода из нее, хотя бы временного, что проявляется в таком распространенном в современной культуре явлении как эскапизм. Последний характерен не только для нашего времени, наполненного развлечениями, зачастую виртуальными, которые в громадном количестве производит культурная индустрия. Но акцент и локализация эскапизма в культурном пространстве «глокализованного» информационного общества сменились, что мы и попытаемся показать.

Выходы из повседневных рутин могут быть весьма разнообразными, начиная от шаманских ритуалов в племенных сообществах до компьютерных игр современности, но для поддержания социальной стабильности они должны быть более или менее кратковременными. Праздник должен закончиться, игра должна прерваться, из путешествия человек возвращается в свою страну. Если такой порядок нарушается, возникает угроза как стабильному существованию индивида, так и общества в целом. Несмотря на разнообразие этих кратковременных эскапад в область чудесного, трансцендентального, праздничного, можно выделить основные пути бегства от рутины, которые в большей или меньшей степени практикуются в различные времена и в различных культурах. Мы остановимся более подробно на некоторых из них, в особенности тех, которые характерны для современной социокультурной ситуации.

Прежде всего, это физическое бегство от повседневной рутины, преодоление ее пространственных границ. Ниже мы покажем, что этот путь, с одной стороны, может привести к разочарованию, с другой – является одним из наиболее популярных видов легитимизированного эскапизма, практикуемого миллионами людей в форме массового туризма. Другая возможность уйти от повседневной рутины – трансформировать обычное в чудесное, увидеть привычные вещи в странном свете. Эту способность человека создавать фантастические образы из привычного окружения, – отмечает Э.Т.А.Гофман. «Обыкновеннейшие вещи из повседневной жизни – …крестьянская пляска, для которой самозабвенно играют музыканты, сидящие, как птички, на деревьях, – приобретают диковинный оттенок какого-то романтического своеобразия, вызывающего чудесные созвучия в душе, открытой всему фантастическому» [4]. Такую трансформацию мы часто видим в сказочных сюжетах, где привычные предметы превращаются в волшебные, звери и птицы начинают говорить. Современные мифологии, столь широко используемые в рекламе, постоянно прибегают к этому приему, создавая волшебный мир в обычном современном жилище. Еще одна стратегия выхода из рутины – поиск необычного внутри себя, который также может идти разными путями, от духовных искания мистиков до погружения в измененные состояния сознания. К последним прибегали и представители архаических культур, прорицатели и колдуны, экстазы которых рассматривались европейскими антропологами как вид умственного расстройства. Но и современный «цивилизованный» человек погружается в такие состояния по своей воле, чтобы испытать ощущение иной реальности. У. Джеймс в своей книге «Многообразие религиозного опыта» утверждает, что «главным источником религии являются личностные переживания – «духовные пробуждения», «просветления» и т.д., открывающие особый мир, лежащий за границами обыденного сознания, повседневной реальности» [5]. Этот же «внутренний» эскапизм нередко оборачивается пристрастием к наркотикам или иными «пагубными пристрастиями» (по выражению Э. Гидденса), которые ведут к полному разрыву с реальностью и, в конечном итоге, к гибели. «Обычные устремления индивида становятся временно неподвижными и как бы удаляются; личность находится как бы в «другом мире» и может оценивать обычные виды своей деятельности с циничным весельем или даже презрением» [6].

Подробный анализ этих возможных путей выходов из повседневности выходит далеко за рамки отдельной статьи, но все же остановимся на тех, которые наиболее распространены в сегодняшних культурных практиках, более подробно. На протяжении многих веков противоположность повседневности представлялась как отдаленная в пространстве, известная только по рассказам путешественников, украшающих свои впечатления богатой фантазией. Насколько изменились представления о «далеких странах», можно судить по популярному в Средние века тексту «Послание пресвитера Иоанна, в котором описываются чудеса Индийского царства. Все путешественники, возвращающиеся с Востока, считали своим долгом подтвердить описанные в «Послании» чудеса. Монах-доминиканец Журден де Северак, посетивший Индию в XIV веке, пишет: «О Третьей Индии скажу следующее: я ее не видел, поскольку там не был, но поистине там множество чудес, как узнал я от людей, достойных доверия. Так, там обитает множество драконов, которые носят на головах светящиеся камни, называемые карбункулами. Эти животные лежат на золотом песке и без меры тучнеют… В этой самой Третьей Индии обитают птицы, под названием Рух, они такие большие, что могут с легкостью поднять в воздух слона… В этой Третьей Индии водятся настоящие единороги: они величиной с лошадь, а на лбу у них рог столь массивный и острый, но короткий и сплошь твердый… Говорят, что между этой Индией и Эфиопией, на Востоке, расположен Земной Рай» [7]. Средневековый путешественник, в отличие от составителей современных рекламных туристических проспектов, был уверен, что его читатели никогда не доедут до Индии и, возможно, сам верил в свои фантазии. В наше время эти фантазии создаются при помощи разнообразных возможностей культурной индустрии и показывают устойчивость желания человека верить в чудеса далеких земель.

Как мы пытаемся показать, торжество повседневности – лишь кажущееся, и человеку даже в самых комфортных, технологически оснащенных, условиях необходимы мечты о дальних странах. Недаром описания в туристических проспектах так похожи на описания райских островов у путешественников прошлого. «На юго-западе от Гибралтарского пролива есть остров Счастливых, свое название он получил потому, что изобилует всеми благами, и обитатели его живут, словно в раю. Место это переполнено красотами и плодами, одарено всеми богатствами, однако, оно не многим известно, ибо если его случайно и находили, то впоследствии оно уже не показывалось – сколько бы его ни искали» [8].

Для человека Средневековья все, что лежало за пределами его повседневной жизни, было окутано дымкой недоступности, образы далеких стран походили на созданные религией образы Рая и Ада, воплощающие трансцендентальное начало, носили на себе отпечаток сакрального, иногда благостного, иногда жуткого. С десакрализацией культуры произошло разделение этих образов. Религия стала уделом официальной церкви и немногих посвятивших себя поискам небесного царства вопреки всеобщей секуляризации, а далекие страны стали осваиваться коммерсантами и изучаться антропологами. Тем не менее, и в этих условиях трансформации чудесного в повседневное, привычное, обыденное вновь и вновь проявляется необходимость в этом чудесном, существующая вопреки всем глобализационным и модернизационным процессам. Если мы рассмотрим тексты рекламных проспектов, описывающих отдых на курортах Индонезии, Таиланда или Шри-Ланки, то увидим, что они весьма сходны с рассказом о чудесных островах Счастливых, только счастье это стало доступным в виде турпакета, включающего все радости экзотического мира и гарантирующего несколько дней или недель вне рутинного существования человека современной цивилизации. Как средневековому, так и современному человеку необходим выход из круга привычного, и то, что является привычным для человека одной культуры, может привлечь своей странностью инокультурного наблюдателя. Средневековый мыслитель пишет: «Нам известно, что все творения Бога чудесны, однако то, что мы видим постоянно и к чему привыкли, уже не вызывает в нас никакого удивления» [9]. Уже в начале нашей эры путешественники сознавали, что для придания интереса своим рассказам им необходимы вызывающие удивление предметы и сюжеты, поэтому их описания насыщены фантастическими даже для того времени образами. Историк Флавий Ариан, живший во II веке н.э., признает необходимость для писателя удовлетворить эту жажду чудесного у публики. «Не пишу ни о муравьях, добывающих золото для индов, ни о грифах, которые его стерегут. Все это россказни, созданные скорее для развлечения, чем с целью правдивого описания действительности, так же как и прочие нелепые басни об индах, которых никто не станет ни исследовать, ни опровергать» [10]. Современные представители туристической индустрии должны обеспечить своим потенциальным клиентам наиболее достоверное описание тех мест, куда стремится уставший от рабочей и домашней рутины современный человек, и в то же время обеспечить ему ту долю чудесного, которая необходима для ощущения хотя бы краткого погружения в волшебный мир Иного.

Для этого такой мир необходимо создать, используя коллективные представления, культурные стереотипы, любовь человека к удовольствиям, природные ландшафты, зачастую воссозданные для большей комфортности и привлекательности. Такой «туристический» разрыв с повседневностью не содержит в себе никакого риска, человек понимает, что он носит временный характер и по истечении срока тура он вернется в свое комфортное размеренное существование, которое было прервано по его воле, дабы избежать «стресса монотонии» и с радостью возобновить обычную рутину. Таков механизм самого распространенного взаимодействия повседневности и пространства за ее пределами, специально сконструированного для внесения необходимого разнообразия в довольно жестко регламентированную жизнь «цивилизованного» мира.

Но это самая простая схема течения человеческой жизни основывается на повседневности как «фундаментальной реальности», которая включает в себя «рутинообразные», повторяющиеся жизненные явления. Человеку изначально присуще как поддержание этой реальности, так и стремление от нее освободиться, выйти в иные пространства, организованные по иным законам и освобождающие его от четкой структурированности повседневного жизненного мира. Этот выход за пределы повседневности был известен еще в древних обществах и проявлялся в экстатических состояниях, сопряженных с религиозными ритуалами, во время которых было разрешено (или, во всяком случае, терпимо) поведение, социально неприемлемое в обычном ходе жизни. В Древней Греции особенным разгулом во время религиозных празднеств отличались женщины, которым мизогиническая античная культура предписывала весьма монотонное существование. Отсюда бурный выход в экстатические праздничные действия, которые описывает со значительной долей иронии Аристофан в «Женщинах на празднике фесмофорий»:

«Теперь кружитесь и обратно возвращайтесь// С громкой песней на устах.
Царь наш, Вакх, плющом повитый, // Царствуй в нашем хороводе
И тебя разгульной песней// Мы прославим в такт движеньям».

Такое поведение могло быть приемлемым только по причине его связи с религиозным культом Диониса, служащим оправданием самому разгульному поведению, когда почтенные матери семейств превращались в самозабвенно пляшущих вакханок. Славословия богу виноделия, ритм пляски, цветочные венки, песни мистов – все сливается в экстатическом восторге: «Попляши, бог! И ногой в лад бей о землю! // Восхити дерзновенный и веселый хоровод, // Наших игр сонм, наших плясок богомольных череду, // Песни мистов посвященных!». Подобную картину мы видим в древнеиндийской поэзии, в описаниях праздника весны и красок холи, во время которого влюбленные могут выразить свои чувства в религиозной игре, посвященной богу Кришне, выходя за рамки обыденной сдержанности в отношениях между юношами и девушками. Образ возлюбленного заменяется в поэзии образом Кришны, величайшего возлюбленного, способного удовлетворить тысячи женщин своей нескончаемой любовной страстью. Любовная страсть ограничена топосом – священным Бриндаваном, местом, где Кришна провел детство и юность, где любовная страсть приобретает смысл величайшего служения Божеству.  «Мне полюбился Бриндаван, подруга! // Во двориках – листва святого тулси. // Притом ласкают взгляд везде и всюду // Изображенья бога-пастуха. //…Скрываясь в роще, флейты звук призывный // При лунном свете тайно ловит Радха».

Подобные примеры сакрализации экстатических состояний можно найти в разных культурах. Это показывает, что уже в архаических обществах существовал феномен эскапизма, бегства от повседневности. В любое время, в любой культуре человеку свойственно недовольство заведенным порядком жизни, как бы он ни был удобен и приятен. Это недовольство, как правило, носит временный характер и выражается в легитимизированных формах временного выхода из повседневности – праздниках, ритуалах, путешествиях. Повседневность утверждает свои права, требуя возврата к привычной рутине, краткосрочности выхода в иные состояния, она защищает себя от вторжения необычных событий и поступков, обеспечивая человеку безопасность привычного существования. Тем не менее, на протяжении веков идет борьба двух сил, имеющих власть над человеком, – силы привычного, безопасного, уютного и стремления вырваться за очерченные нормой и традицией границы.

Если пути выхода из повседневности можно определить как физическое бегство, «остранение» привычного и внутренний эскапизм, то основными пространствами, находящимися за пределами повседневности, с древних времен и до наших дней, были и остаются религия, любовь и искусство. Именно они дают возможность человеку понять и почувствовать, что реальность, в которой он живет, не единственна, что за ее пределами существуют иные миры, которые могут привести к бесконечному блаженству, но могут быть разрушительными и грозными. Э. Андерхилл в своем труде, посвященном феномену мистицизма, говорит о «порывах трансцендентального чувства», причиненных «спасительным безумием Религии, Искусства или Любви», которые позволяют сконцентрированному на чувственном мире человеку установить связь с Трансцендентальным [11]. Конечно, существуют и другие способы выхода из повседневности, в частности, физическое преодоление границ привычного бытия, путешествие, о котором мы говорили в начале статьи. Это является самым простым выходом из пространственно очерченного круга повседневности, но в то же время самым разочаровывающим, поскольку, приехав в необычную обстановку, человек испытывает вначале культурный шок, затем (весьма часто) разочарование, а в конце концев понимает, что он никуда не вырвался из круга повседневности, только характеристики ее иные. Кроме того, с изменением скорости путешествий, с доступностью все новых и новых географических пространств, с ростом глобализации смысл бегства в «дальние края», на «манящий Восток», который так привлекал романтических поэтов и целые поколения хиппи, менялся, человек открывал для себя не новый универсум, а заранее проложенный и продуманный туристический маршрут. Для современного человека путешествия в дальние страны являются или повседневной рутиной (для многих профессий, связанных с передвижениями по разным странам и континентам) или потреблением предложенных туриндустрией услуг, создающих иллюзию краткосрочного выхода из повседневности, легитимного яркого праздника, прерывающего ту рутину, которая дает средства для этого праздника, которая утверждает себя как необходимость, чтобы иметь возможность погрузиться в умело сконструированную экзотику.

Другой легитимной возможностью временного выхода из повседневности является праздник. «Праздник определяется в традиционной, светской и религиозной традиции как временной отрезок, обладающий особой связью со сферой сакрального, предполагающий максимальную причастность к этой сфере всех участвующих в празднике и отмечаемый как нечто институализованное… Праздник предстает… как общественное событие торжественного характера, изъятое из повседневности и проводимое в свободное от работы время» [12]. М. Бахтин в своем ставшем классическом исследовании творчества Рабле, отмечает, что праздник – это не просто перерыв в рутине, к этим перерывам, передышкам в труде «должно присоединиться что-то из иной сферы бытия, из сферы духовно-идеологической. Они должны получить санкцию… из мира высших целей человеческого существования, то есть из мира идеалов» [13]. Праздник в наши дни – важнейшая часть культуры потребления, но в то же время он может быть лишь кратковременным, так как «вечный праздник» скоро наскучивает, а затем становится рутиной, как это происходит в случае «праздного класса» или мира шоу-бизнеса, где за внешней праздничностью скрывается нервное напряжение, тяжелый труд и жестокая конкуренция.

Гораздо больший простор для выхода из повседневности представляет эскапизм «внутренний», не требующий от человека какой-либо активной деятельности, но по своей интенсивности превосходящий самые смелые путешествия. Области этого «внутреннего» эскапизма, которые мы обозначили как Религия, Любовь, Искусство, тесно взаимосвязаны, тем не менее, мы попытаемся рассмотреть каждую из них и понять, какие возможности они дают человеку для выхода из границ круга повседневного бытия, что происходит с этими жизненными пространствами в эпоху бурного динамического развития и расширения мира, насколько они устойчивы к процессам демифологизации, расколдовывания мира.

Религия представляется наиболее значимым пространством для эскапизма, признавая существование иного мира, отличного от проживаемого «здесь-и-сейчас». Различные религии по-разному представляют себе эти трансцендентальные миры, «Царство Божие», но все они лучше и справедливее того, в котором человек проживает свою земную жизнь. Вопрос религиозного эскапизма, несомненно, весьма масштабен, что не позволяет нам остановиться на нем более подробно. Отметим только, что в наши дни снижения влияния религии он не играет той роли, которая принадлежала ему на протяжении тысячелетий. Соответственно, снизилась и роль сакральных ритуалов, часто предполагающих экстатические состояния и обеспечивающие выход из повседневности. «Превратив Бога в некую абстрактную истину, постигаемую лишь средствами критического разума, современные люди убили его для себя. Безумный человек в притче из веселой науки Ницше утверждает, что смерть Бога оторвала человечество от его корней. «Есть ли еще верх и низ? – вопрошает он. – Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто?» [14]. Конечно, и в наше время религия предоставляет человеку широчайшие возможности для выхода за пределы повседневной жизни. Зачастую религиозные искания связаны с поисками истины в «чужих» религиях (отсюда увлечение восточными религиями на Западе) или в возрождении древних архаических культов. Их целью является «выйти за пределы обычного и достичь для человека или группы людей чего-то, чего они раньше не имели» [15], что может быть смыслом жизни, откровением, просветлением. Надеясь подробно исследовать религиозный эскапизм в будущем, обратимся к той области, где человек всегда находил забвение от тягот повседневной жизни – к любви.

Говоря о любви, необходимо отметить, что мы имеем в виду не все виды любви, не говорим о любви супружеской или родительской, которые являются частью повседневной действительности, по крайней мере, в идеале. Та любовь, которая горит ровно на протяжении всей человеческой жизни или ее значимого отрезка, вовсе не предполагает экстатических состояний и нарушения привычного хода вещей. Напротив, она становится фактором стабильности, уверенности человека в любви родителей, супруга, друзей. Но любовное чувство в то же время является мощнейшим ниспровергателем всех устоев, норм и законов. Мы имеем в виду любовь-страсть, amour passion. «Страстная любовь характеризуется настойчивостью, с которой она отделяет себя от рутины повседневной жизни, с которой она действительно имеет склонность вступать в конфликт. Эмоциональная связь с другим пронизывает все, она настолько сильна, что может привести индивида или обоих индивидов к игнорированию своих обычных обязанностей. Страстная любовь обладает свойством особого очарования, которое в своем рвении может стать прямо-таки религиозным. Все в мире внезапно выглядит свежим, хотя, возможно, в то же самое время не может охватить интересы самого индивида, столь сильно связанные с объектом любви. На уровне личностных отношений страстная любовь разрушительна, уподобляясь в этом смысле харизме; она отрывает индивида от почвы и порождает готовность к самым радикальным поступкам и жертвам» [16].

Историями такой любви заполнена поэзия, литература, драма, опера, кинофильмы. Трагическая развязка, обычная для такого рода любовных историй, подчеркивает несовместимость страстной любви с повседневной жизнью. Если история имеет счастливый конец, за ним идет многоточие – неопределенность судеб героев, которым предстоит вернуться к обыденной рутине. Приподнимая человека над повседневностью, любовь-страсть пробуждает в нем невероятные силы, способные противостоять самым основам существования в борьбе за единение со своим объектом. Эта борьба преображает все существо человека, делая самого обычного индивида героем. «На некоторое время, по крайней мере, границы человеческой жизни, логика, философские рассуждения – все исчезло в тумане сладостного чувства. Жизнь, которая тяготит, стала увлекательной, и цель, которая, кажется, всегда превосходит наши силы, приблизилась без труда… Чувствительный человек находит в этой страсти нечто особое, глубинное, что вдохновляет полет мысли и побуждает к самозабвению» [17]. Такая страсть не может длиться долго, не только потому что она требует колоссального напряжения всех сил организма, но и по той причине, что ей нет места в упорядоченной повседневной жизни, в структурах социума, который предстает перед ней в виде многочисленных преград, неизбежно возникающих на пути страстной любви. Само понятие страстной любви «предоставляло человеку возможность вести себя в сердечных делах освободившись от социальной и моральной ответственности», – пишет Н. Луман в своем фундаментальном исследовании природы любви [18]. Такая угроза общественным нормам обуславливает краткосрочность любовной страсти. Луман видит причины этой краткосрочности в самой сути любви-страсти, основанной на «чрезмерности» этого чувства. «Любовь неизбежно кончается, быстрее, чем красота, другими словами, быстрее, чем природа, ее конец не является частью общего упадка космоса, но определен внутри ее самой. Любовь длится только короткое время, и ее конец компенсирует отсутствие других границ. Сама суть любви, чрезмерность, является причиной ее конца… Момент осуществления сам по себе содержал в себе конец, поэтому нужно было бояться такого момента, оттягивать его или пытаться избежать его. Именно поэтому так высоко ценились сопротивление или препятствия, так как только с их помощью любовь продолжается» [19]. Но кратковременность любовной страсти связана и с тем, что она не вписывается в повседневную жизнь, соответственно, она должна трансформироваться в любовь-привязанность, супружескую любовь или же закончиться столь излюбленным поэтами трагическим финалом. «В течение нескольких мгновений, – пишет мадам де Сталь в своем исследовании любви, – мы испытываем счастье, не имеющее никакого отношения к обычному строю жизни, и хотим пережить утрату этого счастья. Инстинкт самосохранения заставляет нас преодолеть порыв отчаяния, и мы живем без единого шанса обрести в будущем прошедшее или хотя бы какой-нибудь смысл, чтобы перестать страдать…» [20]. Обычный строй жизни предъявляет свои права, оставляя влюбленных тосковать в разлуке или вернуться к своим жизненным рутинам, предпочитая не вспоминать об охватившем их временном безумии.

Любовь-страсть создает возможности для всех путей эскапизма, о которых мы говорили выше. «Физическое» бегство от реальности проявляется в мотиве бегства, весьма распространенном в любовных историях. Когда обстоятельства становятся невыносимыми, влюбленные прибегают к бегству или стремятся к нему, мечтая о волшебном крае, где может вечно цвести их любовь. Как правило, они совершенно не задумываются над реалиями этого бегства и условиях жизни в чужом краю, поскольку он является для них чисто фантазийным пространством. Любовь также имеет свойство трансформировать реальность, когда привычные предметы приобретают иной вид в присутствии предмета любви. Весь мир предстает пред влюбленными как бы расцвеченный новыми красками, природа наполняется таинственной жизнью, что так любят описывать поэты. В то же время любовь – это внутреннее переживание, которое на время ее существования становится сутью жизни, наполняет все существо влюбленных.

Что же происходит в области любви в наши дни, в эпоху после сексуальной революции, когда многое недоступное и тайно желанное становится уделом женских романов и многочисленной медиапродукции? На место тайной страсти приходит откровенная сексуальность. М. Фуко говорит о «публичной зачарованности сексом», который пронизывает все дискурсы современного общества. Но это не означает того, что в любовных отношениях достигнута свобода, разрывающая репрессивность, характерную для всех традиционных культур. «Сексуальная вседозволенность – это вовсе не то же самое, что освобождение. Коммерциализация сексуальности вездесуща, но эротизм более или менее полно укрыт от взгляда. Антагонизм, с которым сексуальность расценивалась на более ранних фазах развития Запада, активно предпочтительнее, как утверждает Маркузе, «сексуальной свободы», которая скрывает свой гнет под глянцем наслаждения. Прежде сохранялась осведомленность о том, чего мы лишились; мы выглядим свободнее, но фактически живем в покорности» [21]. Открыв дискурс сексуальности, лишив многие моменты любви флера недоступности, повседневность утвердила себя в любовных отношениях, лишив их романтики страстной любви. Недаром стало принято говорить не о возлюбленных или любовниках, а о «партнерах», более или менее долговременных, а сексуальная совместимость заменяет страстную любовь. Последней осталось прибежище лишь в сфере искусства, где она продолжает занимать значительное место. Но искусство представляет собой отдельную область нашего исследования, составляя на сегодняшний день наиболее благоприятное пространство эскапизма.

Именно в искусстве находит для себя благоприятную почву фантазия. Фантастические образы, которые в далекие времена существовали рядом с человеком в мифах и сказках, переместились в демифологизированную, рационалистическую эпоху в область художественного творчества, где продолжают оставаться востребованными, в том числе и в популярной культуре, и в наши дни. О том, насколько имманентен фантастический элемент литературе, писали еще романтики. «Литература быстро расширила область своих великих и чудесных открытий, гораздо более поразительных и многочисленных, чем те, что предоставлял ей предметный мир. Вскоре все эти фантазии получили определенную форму, все эти искусственные формы – ярко выраженную и неповторимую особенность, все эти особенности согласовывались друг с другом, и промежуточный мир был найден» [22]. В процессе рационализации мира фантастический элемент все более вытесняется в область художественного творчества, где он занимает значительное место и по сей день, прекрасно уживаясь с новыми технологиями и распространением массовой культуры.

Искусство по своей природе является самым «удобным» местом для реализации воображаемых сюжетов и героев. Прообразом фантастического в литературе стали образы народной фантазии, воплотившиеся в сказках и легендах, которые, начиная с периода романтизма, интерпретировались, дополнялись, модернизировались в различных жанрах искусства. Сказка создала широчайшее пространство эскапизма, в котором наделенный воображением художник находил самые широкие возможности для погружения в далекие от повседневности миры. «В истинной сказке все должно быть чудесным, таинственным, бессвязным и оживленным, каждый раз по-иному. Вся природа должна чудесным образом смешаться с целым миром духов; время всеобщей анархии, беззакония, свободы, природное состояние самой природы, время до сотворения мира… Мир сказки есть мир, целиком противоположный миру действительности», – выражает романтическое отношение к сказке Новалис [23].

Роль эскапизма в волшебной сказке подчеркивает и Дж. Толкиен, который создал «Властелина колец», ставшего одним из наиболее успешных примеров современной сказочной литературы, послужившего, в свою очередь, основой для культового фильма, а также для субкультурного движения толкиенистов. «Я считаю, что бегство от действительности – одна из основных функций волшебной сказки, и поскольку я одобрительно отношусь ко всем ее функциям, то, естественно, не согласен с тем жалостливым и презрительным тоном, которым слово “эскейпизм” часто произносят: жизнь за пределами литературной критики не дает для подобного тона никаких оснований. От того, что часто (хотя и не слишком удачно) называют “действительностью” бегство, что, очевидно, не только полезно, но иногда даже связано с героическим поступком» [24]. Столь успешная у романтиков литературная переработка сказки получила новую жизнь в современной массовой культуре, где сказочные сюжеты стали основой книг, фильмов, компьютерных игр, которые составили важную часть жизненного мира современного человека, начиная с детства и продолжаясь во взрослую жизнь. Именно в этом феномене популярности сказочного и фантастического проявляется необходимость эскапизма в эпоху торжествующей повседневности. Делая привычными все большее количество предметов обихода, демистифицируя дальние страны, повседневность не имеет власти над миром фантазии. Эта изначально присущая человеку любовь к чудесному широко используется вездесущей культурной индустрией для производства все новых текстов, наполненных причудливыми существами, чудесами и героическими событиями. В этом контексте вполне объясним успех «Звездных войн», «Властелина колец» и саги о Гарри Поттере.

Фантазийный элемент является прямым выражением эскапизма в художественном творчестве. Но возможность создавать иные миры присуща не только интерпретациям древних мифов и сказочных сюжетов, она заложена в самой природе искусства. Музыка обладает способностью выводить человека из рутины, обостряя эмоции, заставляя переживать неведомые в обычном течении жизни чувства. Эту особенность музыки подчеркивали романтики, ставившие ее на ведущее место, наравне с поэзией, в мире искусства. «Музыка открывает человеку неведомое царство, мир не имеющий ничего общего с внешним, чувственным миром, который его окружает и в котором он оставляет все свои определенные чувства, чтобы предаться несказанному томлению» [25]. В современном мире музыка послужила основой многих субкультур, которые в своих практиках противодействуют господству нормированной повседневной культуры. Расцвет рок-культуры стал эпохой, когда тысячи молодых людей, недовольных реальностью повседневного существования, находили выход в погружении в музыкальную стихию рок-концертов, приводящую их в экстатическое состояние. Таким образом, музыка ведет от внутреннего переживания к внешней активности, когда ее восприятие сопровождалось соучастием зрителей в концерте – ритмическими движениями, пением, выкриками, зачастую эксцессами в поведении, невозможными в обычном, «реальном» состоянии.

Новые возможности для эскапизма особенно ярко проявились в экранных искусствах. Современные технологии позволяют визуализировать фантазийные миры, погружая в них зрителя при помощи все новых спецэффектов. Образы, которые должны были представляться при помощи работы воображения, стали доступны благодаря возможностям кино и компьютера. Утопический мир предстает в видимых и почти что осязаемых (в 3D технологиях) образах. Как отмечают исследователи фантастического кино, пространственно-временные трансформации обеспечиваются космическими кораблями и машинами времени. Оживление неодушевленных предметов мотивируется изощренной роботехникой, метаморфозы и двойничество – успехами науки. Фантазийные сюжеты мы постоянно видим в фильмах и компьютерных играх, и они продолжают оставаться востребованными, несмотря на рационалистические объяснения многих ранее загадочных феноменов. В противовес достижениям науки область иррационального продолжает сохранять свою значимость, особенно в том, что касается внутреннего мира человека. Но и фантастические миры продолжают привлекать кинематографистов, которые создают их, не только обращаясь к будущему, но и фантазируя на темы прошлого.

В современном обществе, где религия устойчиво теряла свои позиции на протяжении нескольких столетий, а любовь, как мы видели, заметно уменьшила свой романтический ореол в эпоху сексуальной вседозволенности, искусство стало наиболее благоприятным пространством для ухода от повседневности. С одной стороны, оно представляет собой поле творчества, где находит воплощение фантазия художника. Даже если «эскапистский» фильм или роман написаны в расчете на коммерческий успех (как это часто бывает в условиях торжества культурной индустрии), это не умаляет значимости созданных воображением автора фантазийных миров. Сегодня искусство во многом берет на себя роль религии, приоткрывая завесу трансцендентального, создавая ощущение «иномирия» даже в откровенно коммерческих проектах. «…Искусство, подобно некоторым религиозным и мистическим переживаниям, есть самое мощное преображающее средство, доступное человеческому опыту. Оно бесцеремонно вторгается в нашу жизнь, проникает в самые сокровенные глубины нашей личности и ставит под сомнения самые последние прибежища, в которых скрывается суть нашего бытия… Встреча с подлинным искусством – это истинно мистическая встреча, всегда несущая одну и ту же благую весть: Измени свою жизнь!» [26].

Если для автора его искусство – это возможность реализовать свои мечты о свободе от гнета повседневности, то для читателя, зрителя или слушателя – это путь погружения в иную реальность, которая иногда бывает столь привлекательной, что затмевает бытие «здесь-и-сейчас». Отсюда увлечение современного человека виртуальной реальностью, компьютерными играми, жанром фэнтези, многочисленными книгами и фильмами о вампирах, которые предлагают забыться в мире гораздо более ярком, наполненным героями и событиями, гораздо более привлекательными, чем те, которые нас окружают в нашей повседневной жизни. Повседневность диктует свои законы и разрешает лишь краткосрочный выход за ее пределы, как это происходит в случае легитимизированных праздников. Увлечение фантастическими мирами и погружение в виртуальную реальность объявлено болезнью века, наряду с наркоманией и алкоголизмом (причиной которых также часто является стремление оторваться от мира обыденности). «Вопрос о том, какое именно влияние оказывают на индивида ролевые компьютерные игры, регулярные погружения в виртуальную реальность, пока остается нерешенным и, возможно, вообще не имеет однозначного решения. В ряде аспектов это влияние имеет или может иметь негативный характер. Об этом свидетельствует достаточно быстрое возникновение стойкой аддикции, сходной с наркотической зависимостью, эскапизм, приводящий к дезадаптации в реальном мире» [27].

Искусство, с точки зрения такого рода опасности, наименее опасно для необходимого баланса «реального» и «фантазийного», поскольку в большинстве случаев его образы воспринимаются как «фикциональные», существующие в книге или на экране. Несмотря на многочисленных фанатов жанра фэнтези или вампирских саг, олицетворение вымышленного персонажа с реальностью является экстремальным, хотя такого рода явления также существуют, в частности в субкультурных практиках. Тем не менее, популярность таких жанров говорит об изначальной потребности человека в выходе за пределы его рутинного существования. Несмотря на господство рациональности в науке и обществе, на падение роли религии и демистификацию многих архаических представлений, «мы по-прежнему стремимся выйти за пределы непосредственных обстоятельств своей жизни, обрести более полное бытие. Мы обращаемся к искусству, рок-музыке или наркотикам в надежде, что они помогут нам «переступить порог»; мы пытаемся забыться в волшебном мире кино» [28]. Эта имманентная потребность человека в «иномирии», будь оно воплощено на уровне бытового праздника или в поисках трансцендентального на духовном уровне, объясняет многие явления современной культуры, кажущиеся парадоксальными в «разумной», высоко технологичной информационно насыщенной культуре.

Поскольку пространство повседневности захватывает все новые и новые области того, что раньше казалось чудесным или сакральным, наряду с этим идет и процесс создания новых областей эскапизма. Если это эскапизм «деятельный», мы можем наблюдать увлечение экстремальной деятельностью, спортивной или субкультурной, которая физически выводит человека за пределы привычных ощущений. К такому же виду эскапизма относятся путешествия в экстремальных условиях, которые люди создают для себя сами, реконструируя суда древних мореплавателей, пускаясь в длительные одиночные плавания и т.д. В случае «внутреннего» эскапизма человек сегодняшнего дня имеет громадный выбор способов отхода от повседневности, которые предполагают более или менее короткий срок ухода в «иномирие». Но власть повседневности не отпускает человека надолго – он должен вернуться к повседневной рутине, чтобы поддерживать и удовлетворять свои базовые потребности, сохранять социальные отношения, иметь твердую опору, выраженную в культурных и социальных нормах и установках. Эскапизм необходим для повседневности в тех пределах, где сохраняется связь с миром обыденности и обеспечивается возврат в него. Если это правило нарушается, речь идет о маргинальности, девиантном поведении или, в лучшем случае, «странности». Стремление человека к выходу из повседневности обеспечивается массовой культурой, которая производит все новые и новые тексты и артефакты, наполненные самыми причудливыми образами. Поскольку эти продукты культурной индустрии не претендуют на «серьезность», они и призваны играть в жизни человека роль рекреации, не только не опасной, но и необходимой для структур повседневности. Эскапизм, таким образом, предстает как обратная сторона повседневности, приобретающая по мере расширения последней все новые формы и открывающая все новые пространства для своей реализации.

ПРИМЕЧАНИЯ
    
[1] Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Медиум, 1995.
[2] Юдин Н.Л. Социальный смысл праздника. М.: Независимый ин-т гражданского общества, 2006. С. 43.
[3] Гидденс Э. Трансформация интимности. М.- СПб.: Питер, 2004. С. 92.
[4] Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: МГУ, 1980. С. 176.
[5] Хачатурян В.М. «Вторая жизнь» архаики: архаизующие тенденции в цивилизационном процессе. М.:  Academia, 2009. С. 47.
[6] Там же. С. 93.
[7] Волшебные страны, иные миры и их обитатели. Энциклопедия. СПб.: Азбука-классика, 2009. С. 212.
[8] Там же. С. 116.
[9] Там же. С. 390.
[10] Там же. С. 399.
[11] Underhill E. Mysticism. NY.: Dutton, 1961. Р. 55.
[12] Хачатурян В.М. Указ. соч. С. 12.
[13] Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990. С. 14.
[14] Армстронг К. Краткая история мифа. М.: Открытый мир, 2005. С. 43.
[15] Underhill E. Op. cit. P. 71.
[16] Хачатурян В.М. Указ. соч. С. 63.
[17] Толкин Дж. Р. Р. О волшебных сказках // Толкин Дж. Сказки волшебной страны. М.: АСТ, 2010. С. 369.
[18] Luhman N. Love as Passion. Cambridge:  Polity Press, 1986. Р. 60.
[19] Ibid. P. 70.
[20] Литературные манифесты западноевропейских романтиков. C. 370.
[21] Гидденс Э. Указ. соч. С. 178.
[22] Литературные манифесты западноевропейских романтиков. C. 408.
[23] Там же. С. 99.
[24] Толкин Дж. С. 387.
[25] Литературные манифесты западноевропейских романтиков. C. 181.
[26] Армстронг К. Указ. соч. С. 159.
[27] Хачатурян В.М. Указ. соч. С. 81.
[28] Армстронг К. Указ. соч. С. 145.

© Шапинская Е.Н., 2017

Статья поступила в редакцию 3 мая 2017 г.

Шапинская Екатерина Николаевна
доктор философских наук, профессор
 Российского государственного
университета физической культуры.
e-mail: reenash@mail.ru