И.М. Быховская

«Социальное» сквозь призму «культурного»:
в поисках адекватной оптики

Аннотация. Статья посвящена изложению взглядов автора на возможности культурологической науки по анализу социальных форм как культурно обусловленных, поиску культурных оснований социального и т.п., а также рассмотрению культурологии в целом как научной теории «среднего уровня» в противопоставлении ее философии культуры и эмпирическому культуроведению.

Ключевые слова. Культура, культурология, культуроведение, культурные основания социального бытия.
 

А.И. Арнольдов, несомненно, тот человек, которого можно отнести к сонму «зачинщиков» развития всего блока наук о культуре; «зачинщиков» – заступников – борцов за статус и признание того, что сегодня мы называем культурологическим знанием. Выбрав когда-то отнюдь не самое престижное для того времени научное направление, включая в его разработку коллег, Арнольд Исаевич сумел внести свою заметную лепту в процесс привлечения внимания к научному анализу культуры как особого предмета рассмотрения. Очевидно, что «социальная полезность» культуры находилось в центре внимания А.И. Арнольдова и его коллег – по крайней мере, такого рода акцентировка позволяла сразу обозначить определенную аргументацию “pro” в отношении складывающегося нового социально-гуманитарного направления в научных исследованиях.

Осмысление проблемы «социальной полезности» культуры тесно связано с разработкой вопроса о социальном и культурном пространствах, их соотношении и сопряжении, а также с вопросом о возможностях и необходимости взгляда на «социальное» сквозь призму «культурного». Остановимся на некоторых измерениях этой связки. Проблема соотношения «социального» и «культурного», несомненно, может быть отнесена к «вечнозеленым» темам для осмысления. Тем более, что вопрос этот – не просто теоретический, а вполне практический, связанный и с осмыслением себя в этом мире (личностный уровень), и с пониманием и оценкой другого/других (групповой и социетальный уровни).

Обращение к заявленной теме рождает, как минимум, несколько важных вопросов:

• Надо ли смотреть на социальное сквозь призму культурного и, если да, то зачем?

• Существует ли запрос на такое «смотрение» (социально востребовано собственно социальное, а культурная призма – нужна ли)?

• Если говорить о поиске адекватной оптики такого рода «смотрения», то, естественно, требуется и уточнение самого смысла этой адекватности – адекватность Кому? Чему?

• Еще один аспект связан собственно с субъектом этой деятельности, т.е. с тем, кто может и хочет использовать соответствующие «линзы» культуры для взгляда на социальное пространство.

Конечно, это – лишь некоторое весьма абстрактное древо вопросов, которые обретают свою конкретику, получают ответы с разной смысловой нагрузкой и содержательным «нутром», в зависимости от конкретного времени и социальных обстоятельств, от аксиологического наполнения пространства, в котором рассматривается эта проблема.

Тем не менее, выделим некоторые общие позиции, позволяющие различить пространство социального и ту его проекцию, которая образуется при использовании соответствующей «культурной» оптики.

Несомненно, именно культурология обеспечивает такого рода «оптику» для взгляда на социальное – не по частностям, не по сегментам, а целостность контекстуального взгляда; взгляд – сопряжение многих составляющих, что позволяет сконструировать эту «культурную линзу» как для отдельного индивида, так и для группового субъекта познания и проектирования. Уточнение специфики такого рода оптики возвращает нас к важному (и уже не раз обсуждавшемуся) вопросу о сосуществовании различных «этажей» в познании культуры, среди которых собственно культурологический имеет свое пространство, не посягая еще на чье-то.

Вопрос о вариантах структурирования разнопрофильного знания о культуре периодически актуализируется и пополняется новыми предложениями, но мне и сегодня представляется обоснованным и вполне эвристичным тот, на который мы ориентировались и который отстаивали в небольшой книжке «Культурологические опыты», изданной почти 20 лет назад [1]. Для краткости, ограничусь упоминанием о трех основных блоках в системе знания о культуре. Это – философия культуры, наиболее абстрактное, обобщенное знание о культуре, своего рода мета-теория культуры. Это – культуроведческий этаж, который включает в себя множество частнонаучных дисциплин, ориентированных не на изучение феномена культуры в целом, а на познание отдельных форм и видов культуры, на детальный сбор и анализ фактологического материала. К такого рода дисциплинам могут быть отнесены, к примеру, искусствознание, религиоведение, литературоведение, история культуры и др. Хочу отметить, что термин «культуроведение» в начале 1990-х использовал уважаемый Ю.В. Рождественский в названии своей книги, подтолкнув к размышлениям о соотношении «культурологии», «культуроведения» и вообще, о необходимости типологизации множества разных наук о культуре. Отмечу a propos и то, что проблемой систематизации научного знания, классификацией наук, как мне кажется, со времен Б.М. Кедрова, никто всерьез не занимается. А жаль – современные науковедческие концепции в этой области были бы крайне полезны и для обсуждения проблемы систематизации наук о культуре.

Итак, есть философия культуры, есть культуроведческий блок и, наконец, есть собственно культурологическое знание, которое по отношению к указанным двум выступает как своего рода теория «среднего уровня», где эмпирический материал «встречается», сопрягается с концептуальными схемами. Да, культурология сама не добывает фактологию, за что ее иногда сравнивают с растением-паразитом; она пользуется огромным количеством самых разных эмпирических данных, добываемых именно культуроведческими науками, соотнося их (естественно, не всякий раз) с концептами, разрабатываемыми философским знанием. При всей ориентации культурологического знания на широкий охват конкретно-эмпирического материала, речь здесь идет не просто об «общей крыше» для различных культуроведческих фактов, а о порождении нового, интегративно-типологизирующего, объяснительного системного знания о культуре.

Благодаря такого рода соотнесенности и становится возможным сквозь «частную» проблему, изучаемую в рамках той или иной конкретной науки (к примеру, стиля живописи, обычаев какого-либо народа, идеологии сознания отдельной эпохи и т.п.), увидеть проявление некоторых общих для культурного процесса закономерностей, тенденций, воспроизводимых в новых «одеждах» традиций, с одной стороны, и особенность, отличительные черты каждого из частных феноменов (в сравнении с иными или некоторой общей тенденцией) – с другой. Изучаемые конкретные явления хозяйственной, политической, образовательной и любой другой области культуры «вписываются» таким образом в более широкий контекст той или иной культурной эпохи в целом – и выявляется, к примеру, общность аксиологических и семантических оснований в архитектуре и одежде в рамках этой эпохи, сопряженность совершенно далеких, на первый взгляд, явлений, с единым мировоззренчески-смысловым контекстом (то, что блестяще продемонстрировано, скажем, в культурологических – пусть не по названию, но по сути – работах М.М. Бахтина).

Конечно, восприятие одного и того же явления представителями разных научных блоков будет неизбежно разное, но всегда – взаимодополнительное. Скажем, возьмем такое крайне условное понятие, как «восточная культура» – условное уже потому, что даже не специалисту понятно: есть японская, есть корейская, есть тайская и т.д. культуры, которые очень серьезно отличаются друг от друга. И, тем не менее, при определенных обстоятельствах, в том числе, в культурологическом контексте используется это условное понятие «восточная культура», которое, скажем, сопоставляется с понятием «западная культура». Кстати, вызывая этим рассуждением потенциальный огонь критики со стороны профильных специалистов, все же отмечу, что и само понятие «востоковед» имеет, вероятно, не только обозначение географической направленности интереса, но и, повторюсь, ту самую «профильность».

Кто же работает над обоснованием, развитием понятия «восточная культура»? С точки зрения конкретного, фактологического наполнения — японисты, кореисты и т.д., которые своим трудом обеспечивают заполнение «ячеек» в этой матрице. Со своих позиций – историки, анализирующие, например, динамику развития, влияние этих культур на том или ином историческом этапе развития какой-либо конкретной страны и т.п. А какая наука рассматривает само понятие «восточной культуры», основания для ее выделения среди других, особенности ценностных оснований, символических форм представления этих ценностных оснований, регулятивных нормативов, имеющих, при всех вариациях, некоторый «общий знаменатель»? Если мы возьмем книги специалистов-востоковедов, то там не данная проблема, в общем-то, является предметом для разработки. Более того, вероятно для специалистов этого профиля, смотрящих на данные феномены «изнутри», скорее всего, сама постановка вопроса будет некорректной (зато в этих книгах мы найдем замечательно интересную информацию об отдельных культурах, глубокие интерпретации, анализ, уходящий в глубину, к предыстории явления, события и т.п.). Но для специалиста-культуролога, находящегося в другом контексте, рассматривающего данные культуры как бы «извне» и опирающегося на конкретику, добытую японистами, китаистами, кореистами…. (за что спасибо им огромное!) такого рода типологизация и ее результат в виде понятия «восточная культура» является во многих случаях вполне правомерной и более того, – необходимой.

По отношению к уровню конкретно-научного знания, культурология выполняет роль своего рода «системы координат», в которой становится возможным реальное соотнесение отдельных культуроведческих дисциплин между собою, акцентирование как их специфики, так и степени и характера сопряженности с другими родственными науками. Такой подход, на наш взгляд, не только не ослабляет позиций отдельных научных и образовательных дисциплин, но, напротив, придает каждой из них новый, дополнительный смысл, порождаемый эффектом интеграции, взаимоположенности, превращающей ту или иную частную дисциплину в неотъемлемую составную часть процесса постижения культуры, обладающую своей, четко отрефлексированной сферой компетенции и потому особой значимостью для других составляющих этого процесса.

Рассматривая вопрос о специфике культурологического знания, хотелось бы еще раз вернуться к соотношению таких характеристик, как интегративность культурологического знания, с одной стороны, и междисциплинарность научного исследования, с другой. Безусловно, это две разные вещи и, конечно, это не мое открытие, все это достаточно хорошо прописано в науковедении. Но возвращаюсь к этому лишь потому, что, как мне кажется, в использовании этих терминов применительно к культурологическому познанию нередко возникает явная путаница.

В силу уже не раз обсужденных обстоятельств, культурология произросла из разных корней и, естественно, впитала в себя многое из того, что было накоплено в соответствующих областях науки. Это вовсе не означает, что после своего выделения, институционализации наука культурология (а культурологи все же, как известно, настаивают на самостоятельности своей научной дисциплины) является чем-то таким междисциплинарным. Вообще, если таким образом подходить к вопросу, то немного мы найдем наук, которые не отпочковывались от других, не являлись продуктом дифференциации научного знания и не находились под влиянием смежных областей. Если это принимать за критерий, то почти всякое знание должно быть обозначено как междисциплинарное. «МЕЖ-дисциплинарность» означает отсутствие собственной научно-дисциплинарной принадлежности. Если мы меж чего-то там находимся, значит, мы не самостоятельная научная дисциплина и не научная дисциплина вообще.

Это, конечно, требует более развернутой аргументации, но здесь лишь еще раз подчеркну – если применять эту характеристику к культурологии как системе знания, то говорить о ней, как о самостоятельной науке, совершенно неправомерно (с чем, повторюсь, я абсолютно не согласна). Конечно, здесь имеется в виду интегративность культурологического знания (что давно устоялось), которая неправомерно легко, необоснованно отождествляется весьма часто с междисциплинарностью.

Понятие же междисциплинарности «работает», когда мы говорим не о науке культурологии в целом, а спускаемся на уровень конкретного исследования. Скажем, при изучении массовой культуры, того или иного ее аспекта, я не могу не прибегать к использованию принципа междисциплинарности. Для меня очень важно будет «залезть», скажем, в социальную психологию, в научные данные об особенностях, механизмах восприятия тех или иных явлений, причем восприятия, характерного для конкретной аудитории, учитывающего особенности определенных социокультурных групп. Если для меня интересны в контексте этой проблемы, скажем, тинэйджеры или, напротив, лица «третьего возраста», то, естественно мне будут важны релевантные задаче блоки знания, накопленные моими коллегами-психологами. Мне, скорее всего, потребуется и социологическое знание. Вероятно, если я изучаю указанные вопросы где-то в национальном регионе, мне потребуются и знания, которые дают этнологи и т.п. Учитывая многофакторность практически любого социокультурного явления, его конкретное исследование, в той или иной мере, должно быть междисциплинарным. Повторюсь, что это совершенно не то же самое, что утверждение о культурологии как о междисциплинарной науке.

Отмечу еще раз, что совершенно не открываю в этих пассажах какие-то принципиально новые позиции – они были более подробно изложены и аргументированы в ряде более ранних публикаций [2]. Однако, вновь и вновь, на разного рода конференциях, «круглых столах», обсуждениях поднимаются эти проблемы, а потому приходится к ним снова и снова возвращаться. Апология культурологии явно не исчерпала себя.

К примеру, обращаясь на одном из обсуждений к представленной мною позиции о статусе и специфике культурологии (примерно той, что здесь была изложена выше), многоуважаемый коллега задал мне примерно такой вопрос: «Получается так – чтобы изучать восточную культуру, совсем не обязательно быть культурологом. Можно быть историком, этнографом и т.д. Для того, чтобы изучать массовую культуру, совсем не обязательно быть культурологом. Для этого есть социологи и прочее. Какую же культуру надо изучать, чтобы быть культурологом?». Этот вопрос достаточно типичный, а потому я и позволила его выделить и немного прокомментировать.

Прежде всего, следует еще раз акцентировать (имея в виду обозначенный аспект проблемы), что культуролог вообще не обязательно изучает «культуру» в том понимании, которое подразумевалось в этом вопросе. Для различения культурологии и других наук, действительно, важно, не что я изучаю, а как я изучаю. Я очень люблю фразу М.М. Бахтина о том, что гуманитарий может начать исследование с чего угодно – с топора, с качелей и т.д. С другой стороны, специалист, изучающий культуру, отдельные культурные явления, процессы, – это совсем не обязательно культуролог, если говорить о специфике науки, а не о наличии «культурного объекта». Скажем, свои проблемы, аспекты выделяет при изучении культуры (например, библиотек, театров и пр.) экономист (вспомним про экономику культуры); психолог, этнолог и др., отнюдь не превращаясь, в силу только лишь объекта «культура», в культуролога. С другой стороны, если я изучаю, например, экономическую деятельность, но именно с точки зрения ее аксиологических, ценностно-регулятивных, нормативных оснований, выявляя характер влияния на нее культурных традиций, особенности используемого символического ряда, то, как мне представляется, я работаю как культуролог, изучающий экономику, а совсем не как экономист.

Таким образом, на вопрос «Какую культуру надо изучать, чтобы быть культурологом?» правильный, с моей точки зрения, ответ – любую, т.к. «быть или не быть» (культурологом) не зависит от того, что мы изучаем, а сопряжено, прежде всего, с тем, как мы это изучаем. Оборотная сторона этого же вопроса – «Кто может изучать культуру?», и ответ здесь – представитель любой научной специальности (если говорить о научном познании), но используя свою особую «лупу» для решения своих, имманентных специфике конкретного научного поля, общих проблем и частных задач.

Проблема использования «культурной» линзы при изучении социального пространства чрезвычайно актуальна не только в исследовательском, но и в образовательном пространстве. Все более значимым становится вопрос о соотнесенности культурологических дисциплин с социальным контекстом и о соответствующих основаниях профилирования этого комплекса учебных дисциплин. К числу тех тенденций общественного развития, которые в значительной мере задают эти ориентиры и в каком-то смысле детерминируют образовательный вектор движения культурологических дисциплин, могут быть отнесены такие, как: а) усложнение социально-культурной дифференциации в российском обществе и связанное с этим увеличение разнообразия видов социально-культурной практики; б) регионализацию общественной жизни, что определяет рост значимости регионального компонента в образовании культурологического профиля и в преподавании культуроведческих дисциплин при одновременном возрастании значимости сохранения единого научно-образовательного пространства (своего рода центробежность vs центростремительности); в) увеличение и изменение характера зон социальной напряженности, социальных проблемных полей, что не может быть безразличным для содержательного наполнения, профилирования культурологического образования, для неизбежного выделения приоритетов и акцентирования тех или иных проблемных блоков (это, например, анализ этнокультурных процессов, межкультурных коммуникаций, маргинальных культур, культуры предпринимательства и др.).

Важным обстоятельством, обуславливающим заинтересованность в профилировании культурологического знания и, в том числе, для подкрепления его социального статуса и значимости, является понимание самого знания о культуре как знания о механизмах создания коллективной идентичности, формирования целостности посредством аккумуляции в едином ценностно-символическом пространстве социально-бытийного многообразия и разнохарактерности. Важным и достаточно хорошо осознанным (но далеко еще не реализованным в нужном объеме) вектором развития образовательного культурологического знания, также связанного с задачей его профилирования, стала регионализация знания о культуре. Наряду с решением важной задачи «привязки к местности» (а это серьезная проблема не только для архитектуры или размещения скульптурных композиций, но и для системы образования), данный подход имеет смысл и с иной точки зрения – в частности, а) для решения проблемы «неухода» в излишнюю умозрительность, абстрактную теоретичность культурологического знания (для этого уже есть философия культуры – а, как известно, не стоит «умножать сущности») и б) насыщения культурологических концепций (как сложившихся, так и развивающихся) родным фактологическим материалом. Иллюстративная насыщенность близким и «ощущаемым» материалом, обращение к анализу тех процессов, которые «здесь и сейчас» или же к тем, которые хорошо известны из родной истории (а не только из истории жизни австралийских аборигенов), несомненно, делают изучение проблем культурологии более доступным и эвристически значимым.

Заключая, отмечу еще раз, что проблема соотношения социального и культурного – сквозная, не уходящая, требующая своего анализа на каждом новом витке общественного развития, – ведь как первое, так и второе обладают очевидной подвижностью, склонностью к смещению акцентов и смыслов, а значит, выступают как постоянно открывающийся новыми измерениями объект исследовательского интереса.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Быховская И.М., Александрова Е.Я. Культурологические опыты. М.: Наука, 1996.
[2] См., например: Культурология: фундаментальные основания прикладных исследований / под ред. И.М. Быховской. М.: Смысл, 2010.
 

© Быховская И.М., 2016

Статья поступила в редакцию 2 сентября 2015 г.

Быховская Ирина Марковна,
доктор философских наук, профессор,
зав. кафедрой культурологии,
социокультурной антропологии
и социальных коммуникаций,
Российского государственного университета
физической культуры, спорта, молодежи и туризма.
e-mail: byk.irina@gmail.com