М.И. Козьякова

Традиция в эпоху перемен

Аннотация: В статье раскрываются взгляды автора на нелинейность развития и пагубность механического подражания принципам модернити. Будущее русской культуры усматривается в возвращении к культурным корням.

Ключевые слова: Культура, цикличность развития, традиции, постмодернизм, культурные корни.
 

 

1. Методологические подходы, используемые мной в работе, разнообразны и даже разнородны: иногда они синтезируются, иногда нет, что, естественно, обусловлено конкретными обстоятельствами. Собственно многообразие методик, допускающее возможность выбора, имеет определенные основания. Пытаясь уловить искомое содержание, исследователь, как правило, вынужден пользоваться «подручным» инструментарием, который предлагает ему его время и окружающая научная среда. Культурология – одно из самых востребованных, динамично развивающихся направлений гуманитарных исследований. Работая с материалом, находящимся на пике актуализации, трудно противиться мощному мейнстриму мировоззренческих, методологических установок, характеризующих современную типологию  научного поиска.

Среди набора отличительных признаков постнеклассической науки одно из важнейших мест занимает ее особенная, эклектичная методология. «Всеядная» в практике использования разнообразных подходов, принципов, концептов и методик, культурология тасует их по собственному произволу, а также беззастенчиво присваивает категории и методы точных или естественных наук – стоит вспомнить в этой связи синергетические подходы или удачно заимствованную у биологии категорию ризомы. Инновационные инверсии, широко распространенные в исследовании культурологической проблематики, получают вполне респектабельные дефиниции полипарадигматизма или методологического синтеза. Самое удивительное, по моему мнению, состоит в том, что все это разнообразие неведомым образом уживается и может прекрасно работать, давая новый и интересный результат.

Теперь подробнее о том, как формировалась методика. Мои первые шаги в этот прекрасный и незнакомый мир, сделанные около 30 лет назад, были связаны не только с перестройкой, открывающей новые, манящие горизонты гуманитарных исследований, но и с чисто утилитарной, настоятельной потребностью создания учебника по истории для творческих вузов (для актеров, режиссеров). «Простая», то есть событийная история у актеров была, но этого было недостаточно, им нужна была «живая» история, то есть воссоздание культурного облика эпохи, практика исторических реконструкций. В поисках приемов, способных каким-либо образом «обуздать» огромную массу нарратива, складывались собственные подходы, многократно использовавшиеся впоследствии. Конечно, это был эволюционизм, способный дать целостную картину мира, универсальность, тем более необходимую в эпоху постмодернистской эклектики, фрагментарности, мозаичности знания. Здесь пригодились традиционные для отечественной науки методы классической социологии марксово-веберовской ориентации, позволявшие проследить опосредование культурных форм той или иной эпохи устойчивыми факторами формационного порядка.

Формационный подход, мне кажется, является у нас сейчас незаслуженно забытым, задвинутым в самый дальний угол, поскольку несет «родовое» клеймо марксистской методологии. Вместо него постмодерн обычно оперирует эволюционной триадой «аграрная эпоха – индустриальная – постиндустриальная», добавляя иногда архаику в качестве первобытной эпохи. Однако, имея за плечами социально-экономический, исторический багаж, я не могу согласиться с уравниванием античности и средневековья, отличающихся друг от друга не только по своим технико-технологическим, но и по социальным, идеологическим, метафизическим основаниям. Специфическими признаками наделен и так называемый азиатский способ производства, также относимый к аграрной эпохе.

Вместе с тем закрытость, «непрозрачность» субъективационных процессов, входящих в цивилизационный аспект, вынуждала обращаться к типологизации, функционализму, а также к инструментарию социальной феноменологии. [1] Методы «понимающей социологии» позволяли снять априоризм доктринальной установки, снизить фундаменталистский тонус. Мягкая методология феноменологической ориентации становилась ключом к пониманию явлений «жизненного мира», актуализировала проблему Другого, диалогичность исследования.

Следует подчеркнуть, что, по моему мнению, линейный эволюционизм, механистическая причинность, одномерность сознания исчерпали себя в исторической перспективе: разочарованность в системе институционально легитимированного знания дезавуирует тотальный логоцентризм классики. Это же относится и к проблеме научной истины. Она определяется в контексте социокультурных референций. На место жесткого детерминизма, универсальной научной истины приходят более тонкие связи дискретного характера, многомерность и многовариантность научных сценариев, провоцирующих неопределенность, парадоксальность и неверифицируемость результатов. Показательно в этой связи обращение к таким областям, как психология, эстетика или же восточная религиозная философия.

Запад все больше поворачивается к Востоку, а его современная рефлексия напоминает алогизм восточной религиозной философии: идеи «все во всем» формируют новое понимание природы и человека. Полагаю, что следует приветствовать этот поворот, поскольку конфронтационная дуальность мира отсутствовала в философских системах Востока. Наоборот, широко распространены были идеи, что все противоположности – суть нашего неведения, все различия – относительны. Мышление поэтому формировалось как изначально целостное, образное, толерантное. Это связано было с идеей Пути: нет остановки, но есть движение. Каждый миг неповторим, и ничто не повторяется в вечном потоке перемен. [ 2]

Выход из тупика проекта модернити, а точнее – логоцентризма, заложенного еще в античную эпоху, кажется, в конечном счете должен привести к поиску Иного. Иное – в непохожести на анализирующий, разделяющий и поляризующий Логос, в естественности и непротиворечивости мысли и деяния. Иное – не тактильная, линейно-логическая коммуникация, а субтильная, подобная эху, резонансу, отклику. Иное – образно-ассоциативное мышление, связанное с мифологией, религией, искусством. Это означает признать собственную человеческую природу и вернуть права своему бессознательному – глубочайшему и древнейшему уровню человеческой психики. Это внутренний, никогда не пересыхающий источник мудрости и творческого начала, открывающий двери иному подходу к жизни: принимать мир таким, каким он есть, вернуть природе тайну, красоту и божественность.  
 
2-3. Современное западное общество чаще всего определяется как информационное, а современный мир – как глобализирующийся. На технический прогресс в XX веке, как и прежде в XIX, возлагались большие надежды. Реалии наступающей информационной эпохи, однако, оказались иными, не похожими на ожидаемое просперити: не решены были социальные проблемы, не ликвидирована бедность и социальное неравенство, более того, оно возросло, дополненное информационным. Представления о новой информационной эпохе как о вступлении человечества в «осевое время» господства знания не оправдали себя. Информация и знание отнюдь не тождественные понятия, и общество знания, как стало ясно теперь, – дело будущего, возможно, отдаленного. Тем не менее, информация и сейчас играет важнейшую роль: в развитых странах она является важным структурообразующим элементом социума, определяет перспективы  его развития, качество жизни населения [3].

Рубеж тысячелетий – эпоха «пост»: постмодернизм и постистория разворачиваются в постиндустриальном пространстве (частным случаем которого является постсоветское общество). С ним ассоциируется образ «усталой», «энтропийной» культуры, ожидание конца, настроения разочарования и пессимизма (один из признаков – прогноз «конца культуры»). Для ситуации постмодерна характерны скепсис в отношении технического и социального прогресса, отказ от рационализма и детерминизма. И в то же время искусственная реальность, созданная новейшими технологиями, ее моделирование и трансформация составляют важнейший модус постмодернистской практики.

4-5. Тезис о переходном характере культуры современного общества трудно подвергать сомнению. И потому оцениваю современную ситуацию скорее как переход, чем как глобальный кризис. Кризисные явления, конечно, сопровождают любой переход, но их значение локально. Масштабные трансформации, наблюдаемые в различных областях жизни, нарушают органичность и целостность культурного универсума, ликвидируют его стабильность и предсказуемость. Они отличаются скоростью протекания процессов, масштабом, радикальностью происходящих перемен – мир становится «ускользающим» (Э. Гидденс). Последовательность традиционного, линейного типа развития уходит в прошлое, замененная сложными моделями траекторий, в том числе цикличностью, возвратом  и повторением, новыми принципами созидания и разрушения, взаимодействия порядка и хаоса.

В эпоху глобализации территориальные границы и социальные институты в известной степени утрачивают возможность сохранения неповторимого культурного облика того или иного народа. Все более теряют свое значение память и опыт предыдущих поколений, нарушается межгенерационная преемственность. Социологи отмечают происходящее в общественном сознании явление «детрадиционализации» – утрату традициями функции поддержания порядка, моделирования поведенческих стереотипов. Тенденция к образованию единого культурного пространства оборачивается в условиях информационного общества властью сильнейшего. «Символическое насилие» (П.Бурдье), однако, в свою очередь вызывает протест против «культурного империализма», провоцирует поворот к этническим, национальным истокам. Таким образом, традиционная культура, в известной степени реформированная и модернизированная, получает второе дыхание, обретая не свойственный ей ранее идеологизированный статус.
Постиндустриальное общество и массовая культура, господствующая в настоящее время, во все больших масштабах порождают синдром человека-массы. Провозглашенный в конце XIX в. Г. Лебоном тезис о наступающей эпохе, которая будет «эрой масс», в полной мере осуществляется именно сейчас, когда глобализация и информатизация создали необходимый технический базис для беспрецедентного развертывания массового универсума. Восстание масс (Х. Ортега-и-Гассет), век толп (С. Московичи) обрели свою аутентичную основу в массовых стереотипах и стандартах, в однородности конвеерного производства и брендового потребления, в политтехнологиях, манипулирующих общественным сознанием, в макдональдизации процессов образования, здравоохранения, культуры.

Масса, образно говоря, захватывает власть – в лоне европейской цивилизации перманентно возрождается варварство, связанное с «тиранией большинства» (А. де Токвиль). Не коллектив, но масса апеллирует ко всевластию государства, требуя повсеместной стандартизации и унификации, прибегая к систематической агрессии по отношению ко всем несогласным. Одно из негативных последствий массовизации – аннигиляция, самоуничтожение великой европейской культуры, что неизменно отражается в нарастании  антиэстетического потенциала творческой деятельности.

Предлагаемое как образец гражданское общество (во всяком случае, традиционно именовавшие себя таковыми западные демократии) меняет собственную систему координат. Забыв о некогда вдохновлявших идеалах, европейские демократии прогибаются под давлением политической конъюнктуры, увязают в трясине бюрократизации, дрейфуют без руля и ветрил по течению нетрадиционных ориентаций, доходят до крайних пределов национальной безопасности, играя с огнем мультикультурализма. «Закат Европы», некогда предсказанный О. Шпенгленом, неотвратимо приближается к своему естественному концу в стремительно деградирующей Европе. Американская модель, «огнем и мечом» насаждающая по всему миру собственную систему «демократических» ценностей, спекулирующая собственной валютой,  также не может трактоваться как статусный ориентир.

Безусловным приоритетом в этой ситуации будет обладать, «русский мир», сохраняющий свою историческую и культурную специфику. Ему, по-видимому, можно предсказать блестящую перспективу. Причина коренится в архетипе соборности, сопричастности общему делу, формализованному структурой государства. Апология державности, сакрализация власти, пиетет к величию и мощи империи, приоритет государственного интереса, – все эти аспекты объемлет понятие «государственник», ставшее секулярной характеристикой национального менталитета [4]. Аспекты, определившие лицо русской культуры, противопоставили модерну иные ценности, не входящие в круг всеобъемлющего антропологизма и фетишизированной рациональности. Они оставались неизменными на протяжении столетий, обеспечивая жизнестойкость и уникальность русской культуры, и именно этим, а также – мощью исторического основания, полиэтничностью генофонда можно объяснить ее феноменальные способности к возрождению. Дважды на протяжении прошедшего столетия был преобразован идентификационный комплекс: государство разрушалось и воссоздавалось заново, и каждый раз условием его восстановления становился полный и безоговорочный разрыв с прошлыми идеалами и ценностями, выдвижение прямо противоположных лозунгов и целей [5].

Но трансформации, наблюдаемые в последнее время, снова ставят на повестку дня вопрос о традиционных ценностях, о защите культуры и творчества. Недальновидная ориентация на Запад, внедрение многих образцов атлантической цивилизации, инновации западного прогрессизма во многом идут вразрез с культурными паттернами и национальными интересами российского социума. И потому жизненно важно «выращивание» патриотически ориентированной элиты, воспитанной не на фантомах постмодернистской рефлексии, а на исторической преемственности культурного кода. Необходимость подобной работы определяется ее актуализацией, так как национальная идея есть  формула существования  российского государства.

В этой связи симптоматичен поворот общественного мнения по вопросу об отношении к собственной культуре и истории, о необходимости сохранения исторической преемственности. Об этом же говорил Президент В.В. Путин в своей речи на заседании Совета по культуре и искусству 2 октября 2013 г., ключевая идея которой отражена в тезисе – «нельзя потерять свои культурные корни». Для этого нужна эффективная государственная культурная политика, необходима органичная, нацеленная в будущее, национально ориентированная идеология. В ней должны будут содержаться вербализованные ключевые символы российской государственности, закреплена определяющая роль культуры как фактора развития.
 

 

ПРИМЕЧАНИЯ
 
[1] Козьякова М.И. Эстетика повседневности. Материальная культура и быт Западной Европы XV – XIX вв. М.: Изд-во ГИТИС, 1996. Козьякова М.И. История. Культура. Повседневность. Западная Европа: от Античности до XX века. Учебное пособие по культурологии для высших учебных заведений. М.: Издательство «Весь Мир», 2002; 2-е изд. Согласие, 2013.
[2] Козьякова М.И. Постмодерн и повседневность: новые границы и перспективы эстетического дискурса // Границы современной эстетики и новые стратегии интерпретации искусства. М.: МИЭЭ, 2010.
[3] Козьякова М.И. Ценности и смыслы информационной эпохи в контексте глобализационного дискурса // Диалог культур: ценности, смыслы, коммуникации. XIII Международные Лихачевские научные чтения, 16-17 мая 2013 г. Т. 1. СПб.: СПбГУП, 2013.
[4] Козьякова М.И. «Третий Рим» как современность //Современное состояние культуры и общества: особенности и перспективы развития России: сб. науч. статей / отв. ред. А.В. Костина. М.: Изд-во МосГУ, 2013.
[5] Козьякова М.И. Культурология как основа новой образовательной модели // Культурологическая парадигма: исследования по теории и истории культурологического знания и образования. Научный альманах. Вып. 2. М.: Согласие, 2011.
 

 

© Козьякова М.И., 2015

Статья поступила в редакцию 5 декабря 2014 г.

Козьякова Мария Ивановна,
доктор философских наук, профессор
Высшего театрального училища (института)
имени М. С. Щепкина при Государственном
Академическом Малом театре России
e-mail: markoz@yandex.ru