В.М. Розин

Непривычный Антон Павлович Чехов
(жизнь и творчество художника в оптике повседневной культуры)

Аннотация. В статье поднимается проблема, возникшая в последние десятилетия в связи с обсуждениями в Интернете, публикациями воспоминаний, а также исследованиями жизни известных писателей и поэтов. На примере истолкования жизни и творчества Антона Павловича Чехова и Марины Цветаевы рассматриваются две гипотезы отношений между творчеством автора и его обычной жизнью. Вадим Розин старается показать, что если осуществить специальную реконструкцию и того и другого, то можно понять существенные особенности творчества автора. В исследовании была реализована определенная методология, включающая постановку проблем, сравнительный и ситуационный анализ, схематизацию и истолкование художественных текстов, обобщения. В результате удалось сравнить между собой две противоположные трактовки отношений между творчеством автора и его обычной жизнью, а также показать, что исследование личности автора проливает свет на его творчество, позволяя понять существенные его моменты.

Ключевые слова: автор, творчество, произведение, интерпретация, личность, искусство, поэзия, жизнь, выбор, реальность
 

Прочел очень интересную книгу Дональда Рейнфильда «Жизнь Антона Чехова». И образ Чехова: тонкого интеллигентного человека в пенсне, гениального мастера коротких рассказов и повестей, одного из реформаторов театра конца XIX ‒ начала ХХ столетия ‒ у меня буквально рухнул. Точнее оценка и значение произведений Чехова вполне выдержали испытание, но вот от образа Антона Павловича как личности и человека остались одни ошметки. Потом я подумал, а что это был за образ, откуда я его взял. Положа руку на сердце, нужно признаться, что этот образ в каком-то смысле не мой, я не ставил себе сознательной задачи, понять личность Чехова, критически осмыслить его многочисленные письма (более 5000) и комментарии к его жизни других исследователей. Это образ, думаю, как и у большинства других читателей, сложился у меня под влиянием идеологизированных версий жизни великого писателя на посиделках школьных уроков литературы, передач на радио и телевидении, наконец, чтения произведений Чехова (ведь когда читаешь, невольно создаешь, почти из воздуха, некий образ автора). Оказалось, что этот обобщенный, условный и надуманный образ ничего общего не имеет с теми сведениями о жизни Чехова, которые я нашел в книге Рейнфильда. Всего один пример.

Считается, что Чехов (во всяком случае, я так думал), скажем, в отличие от «наше все» Александра Сергеевича Пушкина, ловеласа и покорителя многочисленных женских сердец, был певцом идеальной любви, а в своей жизни, если и имел близкие отношения с женщинами, то очень мало и в основном в конце своей жизни со своей женой Ольгой Леонардовной Книппер. Выясняется совсем другая картина. Уже с 14 лет Антон Павлович посещает публичные дома. Позднее, в ноябре 1888 года, Чехов в письме к Плещееву, когда ему было уже 28 лет, пишет: «Что касается девок, то по этой части я во времена оны был большим специалистом…». И в конце декабря Щеглову: «Отчего вы так не любите говорить о Соболевском переулке? Я люблю тех¸ кто там бывает, хотя сам бываю там так же редко, как и Вы. Не надо брезговать жизнью, какова бы она ни была» [1]. А в 1890-1891 гг., путешествуя по Сибири и Дальнему Востоку, Чехов с интересом и удовольствием посещает местные публичные дома. С Цейлона он, например, пишет Н.М. Ежову: «Я <…> по самое горло насытился пальмовыми лесами и бронзовыми женщинами. Когда у меня будут дети, то я им скажу не без гордости: “Вы сукины сыны, в свое время я имел сношение с черноглазой индуской… где? В кокосовой плантации в лунную ночь”… Что прелесть, так это ‒ цветные женщины!» [2].

Ну, а в плане временных связей с самыми разными женщинами (от хорошеньких горничных до образованных и интеллигентных дам) Чехов обошел Пушкина на много кругов, счет идет не на десятки, а буквально на сотни. Собственно, значительная часть книги Рейнфильда посвящена описанию этих кратковременных и более длительных знакомств и отношений, без которых Чехов, судя по всему, просто не мог жить.

Ради справедливости, стоит отметить, что значительно больше в этой книге все же представлено описание времени, семьи и среды, в которой рос и дальше ‒ жил и творил Антон Павлович. Это было время кардинальной трансформации и кризиса социальных норм, в том числе касающихся семейных и сексуальных отношений. Семья же Чехова, как известно, прошла еще не очень большой путь из крепостного состояния в культуру; Антона и его братьев по культурной принадлежности многие исследователи записывают в разночинцы. Среда Чехова в значительной части была богемная (художники, артисты), где случайные связи и пьянство никогда не осуждались. И при всем при том, Антону Павловичу приходилось помогать всем своим родным, он работал, как говорится, день и ночь, обладал способностью писать почти в любой обстановке.

Здесь у меня возник вопрос, а что собственно изменилось, когда я узнал про реальную жизнь и личность Чехова? Подобный же вопрос у меня выкристаллизовался, когда я познакомился с полемикой в Интернете, где горячо обсуждался поступок в 1920-х годах Марины Цветаевой (она сдала в Кунцевский приют своих двух детей, не посещала их; в результате младшая, нелюбимая дочь Ирина заболела и умерла, но Марина даже не пришла на ее похороны). Кроме того, прочел дневники самой Марины, а также исследование А. Кирьяновой. «Две души Марины Цветаевой» [3]. Опять же под влиянием прочитанного образ Марины Цветаевой для меня кардинально поменялся, хотя к ее поэзии я по-прежнему отношусь с большим интересом. Так вот, вопрос такой: каким образом влияет знание жизни и личности автора на наше понимание его творчества? Или, может быть, такого влияния нет? Или оно не существенно?

Сам Дональд Рейнфильд старается показать, что большинство сюжетов и прототипов героев своих произведений Чехов взял из собственной жизни или жизни окружающих его родных, друзей и знакомых. Например, с его точки зрения, в рассказе «Скучная история» Чехов, с одной стороны, вероятно, в качестве прототипа главного героя остановился на петербургском профессоре Боткине, который вскоре умер от рака печени (в чем увидели пророчество Чехова), но, с другой стороны, ‒ считает Рейнфильд, «чувство отчаяния, пронизывающее чеховский рассказ, очевидно, следует приписать Колиной смерти» (Коля ‒ рано спившийся и умерший младший брат Антона. ‒ В.Р.) [4]. Подобная интерпретация произведений автора, конечно, позволяет прочесть эти произведения под углом его личности, однако, мало что дает нового для понимания его творчества. Можно ли, например, зная прототип или рассказанную кем-то историю, понять и объяснить музыку и настоящую магию чеховских рассказов или, скажем, почувствовать лаконичность и выразительность чеховского языка, или ту неуловимую неопределенность и красоту и, даже, мираж атмосферы, в которую Чехов погружает своих читателей? Думаю, нет.

Противоположная Рейнфильду точка зрения, высказывается моим близким другом, известным психологом и тонким знатоком искусства, Андреем Пузыреем. Он без обиняков утверждает, что о произведении искусств и его авторе нужно судить только по его творчеству, а каким образом он поступал на самом деле в жизни, никакого значения не имеет. И вроде бы творчество Марины Цветаевой это подтверждает. В статье «Личность и трагедия Марины Цветаевой» я показываю, что наша великая поэтесса очень странно откликается на страдания своей находящейся в приюте дочери: вместо того, чтобы приехать к ним и помочь (дети болели), Марина свои переживания превращает в источник поэтического вдохновения [5]. Ее дочь Аля пишет Цветаевой. «Мама! Я повешусь, если Вы не приедете ко мне, или мне Лидия Алекс<андровна> не даст весть об Вас! Вы меня любите? Господи, как я несчастна! Из тихой тоски я перехожу в желание отомстить тому, кто это сделал. О, я Вас прошу, любите, пожалуйста, меня, или я умру самой мучительной смертью».

Марина не приезжает, зато сочиняет красивые стихи о своей разлуке с дочерью:

Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
Жалко мне, когда в печи
Жар, – а ты не видишь!
В дверь – звезда в моей ночи!
Не взойдешь, не выйдешь!
Платьица твои висят,
Точно плод запретный.
На окне чердачном – сад
Расцветает – тщетно.
Голуби в окно стучат, –
Скучно с голубями!
Мне ветра привет кричат, –
Бог с ними, с ветрами!
Не сказать ветрам седым,
Стаям голубиным –
Чудодейственным твоим
Голосом: – Марина!

Разбор подобных ситуаций вроде бы показывает, что обычная жизнь автора и его творчество связаны поверхностно, условно (в данном случае трагическая ситуация с дочерьми служит для Цветаевой всего лишь поводом для сочинения, поставляя тему). Примерно то же самое демонстрирует книга Рейнфильда. Но не будем спешить. Разберем другую ситуацию, а именно, отношение Чехова к любви и женщинам.

Да, с одной стороны, его отношение к женщинам выглядит или чисто потребительским (удовлетворить страсть, если не похоть), или – это легкие, ни к чему не обязывающие более длительные отношения, примерно то, что сегодня называют увлечением и сексом. «Нельзя сказать, – пишет Рейнфильд, – что Чехов отличался чрезмерными половыми потребностями: его беспорядочные связи с женщинами скорее можно объяснить тем, что он быстро терял к ним интерес. Зоологи могли сравнить сексуальность Антона с поведением гепарда, который способен совокупляться только с незнакомой самкой. Не исключено, что быстро проходящий интерес Чехова к женщине был либо следствием, либо причиной его частых визитов публичные дома. Его не возбуждали женщины, которые ему нравились (или, что даже хуже, женщины, которые его возбуждали, ему не нравились), – и это было предметом постоянной тревоги – вплоть до той поры, пока болезнь не ослабила его настолько, что он вообще потерял интерес к интимной сфере. Об этом он (8 сентября 1993 года – В.Р.) писал Александру и Анне (старшему брату и его жене – В.Р.): «Чу, что Гершка? Оплодотворяет? Молодец он, а вот у меня дела куда как плохи! Месяца два уж не до того, заработался и забыл про женский полонез, да и денег жалко. С одной бабой никак не свяжусь, хоть и много случаев представляется… Раз трахнешь, а в другорядь не попадешь. Все инструменты имею, а не действую – в земле талант… Мне бы теперь гречаночку…» [6].

Но с другой стороны, мне кажется, что с Чеховым по мере того, как он взрослел, становился известным писателем, размышлял над собой и жизнью, происходил неслышный духовный переворот. Он начал пересматривать отношение к женщинам и любви, да и жизни в целом. Это видно хотя бы по письму Чехова к его старшему брату, когда тот хотел жениться на Елене Линтваревой. «Теперь, – пишет Антон, – о твоем браке. <…> Если ты во что бы то ни стало хочешь знать мое мнение, то вот оно. Прежде всего ты лицемер 84 пробы. Ты пишешь: “Мне хочется семьи, музыки, ласки, доброго слова, когда я, наработавшись, устал”. <…> Ты <…> отлично знаешь, что семья, музыка, ласка и доброе слово даются не женитьбой на первой, хотя бы порядочной, встречной, а любовью. <…> А любви нет и не может быть, так как Елену Михайловну ты знаешь меньше, чем жителей луны. <…> Она врач, собственница, свободна, самостоятельна, образованна, имеет свои взгляды на вещи. <…> Решиться выйти замуж она, конечно, может, ибо она баба, но ни за какие миллионы не выйдет, если не будет любви (с ее стороны)» [7].

Но что Антон Павлович понимал, говоря о любви, помимо высоких чувств, ответственности в браке, уважения к своему «другу по жизненному пути» (гуляя на кладбище Донского монастыря, я на некоторых памятниках умершим XVIII-XIX веков читал такие эпитафии: «Жене и другу по жизненному пути»)? За три года до смерти в записной книжке Чехов размышляет: «Любовь. Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждешь» [8]. Интересно, чего ждал Чехов от любви?

Вот так любимый всеми рассказ «Дама с собачкой». Рассказ, считает Рейнфильд, «в некотором смысле оправдывает супружескую неверность и, таким образом, отрицает толстовский роман «Анна Каренина»: из всего, что было написано Чеховым, эта история доставила Толстому самое большое огорчение. Гуров, однако, не есть некий одномерный герой: это Дон Жуан, которого посетила большая любовь... Что же происходит с ним в самом конце: он влюбляется или его просто беспокоит первая седина» [9]. Думаю, Рейнфильд не понял ситуацию и проблему, которые Чехов пытается осмыслить в «Даме с собачкой». Нетрудно заметить, что главный герой, Гуров, в начале рассказа напоминает самого Антона Павловича в юности: его отношения с женщинами укладываются в формулу легких связей и секса, но вовсе не в формулу Дон Жуана. В конце же рассказа перед нами, действительно, настоящая любовь. «Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем; и точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что это их любовь изменила их обоих» [10].

Но, кого спрашивается, Чехов любил такой настоящей любовью? Судя по тому, что пишет Дональд Рейнфильд, только не Ольгу Книппер. Большая, настоящая любовь Антона Павловича, к сожалению, не посетила. Но новый идеал любви он ищет и даже разрабатывает. Пока этот идеал ‒ виртуальный, существующий в художественной форме, однако, не с таких ли семиотических построений начинаются все духовные новации? Искать подобный идеал заставляет личность Чехова, которая к концу его жизни очень изменилась.

Хотя Антон Павлович очень много делал для крестьян (бесплатно лечил, активно поддерживал проекты земцев), одновременно он в своих рассказах (например, в «Доме с мезонином») показывает «бесполезность деятельности во имя народа, которая не устраняет главных причин его бедственного существования» [11]. Если когда-то Чехов разделял толстовскую мораль, то в конце своей жизни он пишет, что «теперь во мне что-то протестует; расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человечеству больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса» [12]. Либеральные надежды Антона Павловича к этому времени во многом сменились стоическим мироощущением. В 1898 году он так отвечает на жалобы своей матери: «Как бы ни вели себя собаки и самовары, все равно после лета должна быть зима, после молодости старость, за счастьем несчастье и наоборот; человек не может быть всю жизнь здоров и весел <…> и надо быть ко всему готовым <…> Надо только, по мере сил, исполнять свой долг ‒ и больше ничего» [13].

Не зная рассмотренной здесь эволюции во взглядах Антона Павловича и двойственного отношения его к женщине и любви, мы вряд ли по-настоящему поймем поступки и мысли героев его произведений, особенно поздних рассказов и пьес. Возможно, кто-то скажет, что в произведениях Чехова можно увидеть только второе, высокое отношение, а первое он скрывал. С этим трудно согласиться, нужно просто изменить понимание его произведений, отказаться от привычных интерпретаций, в соответствии с которыми чеховские женщины и любовь всегда возвышены и добродетельны.

А что можно понять относительно творчества Марины Цветаевой, узнав ее поступки и личность? Поменяется ли наше восприятие ее прекрасных стихов? Думаю, отчасти да, и вот в каком отношении. Судя по современным исследованиям, Цветаева была предельно эгоистической личностью. Например, в Интернете одна из участников форума писала следующее. «Смотрю. Никакого безумия в ходе мысли не нахожу. Вижу человека, который думает только о себе, считает это оправданным (она же Поэт), не хочет ничего ни для кого делать (иначе как в том случае, когда это будет означать полную потерю лица даже по его собственным меркам – и по меркам его друзей, если они узнают, мнения друзей она боится), и очень не любит возиться с больными или дефективными – предпочитает сбыть их с рук хоть в морг, только бы с ними не возиться. Но – с поправкой на то, чтоб при этом все-таки не вышло полной потери лица по его собственным (редкостно сволочным, но все же не бесконечным) меркам и разрыва с друзьями и мужем, которые детоубийцу не поймут. Ну и смерти старшей дочери она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО очень не хотела. Правда, возиться с ней больной (и даже здоровой) она тоже ОЧЕНЬ не хотела. И работать для них она уж совсем категорически не хотела. И какое из этих нехотений превозможет, было неясно, и перипетии ноября-января именно борьбой этих нехотений (обычно – в пользу второго) и объяснялись» [14].

Кто-то может подумать, что отношение автора и процитированной здесь участницы форума в Интернете к Марине необъективное, предвзятое, ну, скажем, в силу незнания ее жизни. Но вот оценка ее сына, Мура. «Мур, ‒ пишет сама Цветаева, ‒ мне говорит: “Мама, вы в маленьком ‒ совсем не эгоист: все отдаете, всех жалеете, но зато ‒ в большом, Вы страшный эгоист и совсем даже не христианин. Я даже не знаю, какая у Вас религия”» [15]. Здесь же вдобавок можно вспомнить самооценку Марины в ее замечательной работе «Искусство при свете совести». «Художественное творчество в иных случаях некая атрофия совести, больше скажу: необходимая атрофия совести, тот нравственный изъян, без которого ему, искусству, не быть <…> “Исключение в пользу гения”. Все наше отношение к искусству – исключение в пользу гения. Само искусство тот гений, в пользу которого мы исключаемся (выключаемся) из нравственного закона». «Состояние творчества есть состояние сновидения, когда ты вдруг, повинуясь неизвестной необходимости, поджигаешь дом или сталкиваешь с горы приятеля… Твой ли это поступок? Явно – твой (спишь, спишь ведь ты!). Твой – на полной свободе, поступок тебя без совести, тебя – природы». «Часто сравнивают поэта с ребенком по примете одной невинности. Я бы сравнила их по примете одной безответственности. Безответственность во всем, кроме игры» [16].

Если соглашаться к такой оценкой личности Цветаевой, то может стать понятным и другое понимание ее поэзии. Лично меня ее стихи всегда интересовали в плане художественного творчества ‒ яркая образность, эмоциональность и страстность, необычная форма, точность выражения, своеобразная художественная мысль. Но стихи Марины меня никогда не трогали, не заставляли сопереживать, оставляли холодным. Спрашивается, почему? Не потому ли, что Цветаева всегда пишет только о себе, а о других только мимоходом. Не потому ли, что Марине были не знакомы переживания других людей, что она никогда с ними не отождествлялась, в каком-то смысле не сочувствовала никому. Ей, вероятно, была незнакома совместная жизнь с другими («возлюби ближнего как самого себя»), предполагающая совместные переживания, горе и радость, сочувствие или даже ненависть.

Предположим, даже, что это так, но страдает ли от этого поэзия, более широко ‒ искусство? Разве мало было прекрасных художников, которые в обычной жизни были страшные эгоисты? Тут, конечно, вопрос, что понимать под настоящим искусством, особенно современным. Обсуждение этого вопроса ‒ отдельная большая тема, возможно, не для одной статьи. Поэтому я пока остановлюсь.

Один из выводов этого размышления такой. Все же трудно согласиться с мнением Андрея Пузырея, что не важно, как на самом деле жил автор, каковы его поступки. Понять личность автора очень даже важно для правильного уяснения его творчества [17]. Другое дело, что подобное понимание ‒ дело не простое, оно предполагает специальную реконструкцию жизни и творчества художника. Закономерный вопрос: каковы критерии такой реконструкции.
 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Рейнфильд Д. Жизнь Антона Чехова (пер. с англ. О. Макаровой). М.: Б.С.Г.-Пресс, 2011. C. 227.
[2] Там же. С. 290.
[3] Кирьянова А. Две души Марины Цветаевой (официальный сайт Анны Кирьяновой. URL: http://kiryanova.com/r11.html)
[4] Рейнфильд Д. Указ. соч. С. 254, 259-260.
[5] Розин В.М. Личность и трагедия Марины Цветаевой // Филология: научные исследования. 2012. № 2. С. 43-52.
[6] Рейнфильд Д. Указ. соч. С. 127-128, 719.
[7] Там же. С. 223-224.
[8] Там же. С. 630.
[9] Там же. С. 592-593.
[10] Чехов А.П. Собрание сочинений: в восьми томах. Т. 6. М.: Правда, 1970. С. 379-380.
[11] Рейнфильд Д. Указ. соч. С. 427.
[12] Там же. С. 377.
[13] Там же. С. 559.
[14] URL: http://wyradhe.livejournal.com/59035.html
[15] URL: http://www.Livelib.ru/quote/762001- dushi – nuchinayut – videt – marina tshetaeva – boris – Pasternak
[16] Цветаева М. Искусство при свете совести. URL: http://brb.silverage.ru/zhslovo/sv/tsv/?id=9&r=proza
[17] Розин В.М. Две жизни Александра Сергеевича Пушкина // Розин В.М. Особенности дискурса и образцы исследования в гуманитарной науке. М.: ЛИБКОМ, 2009. С. 108-127.

© Розин В.М., 2020

Статья поступила в редакцию 4 октября 2019 г.

Розин Вадим Маркович,
доктор философских наук, профессор,
ведущий научный сотрудник
Института философии РАН
e-mail: rozinvm@gmail.com