Аннотация. В статье рассматривается соотношение ключевых понятий, связанных с революционными и постреволюционными событиями, происшедшими в России 1917 года, радикально изменивших социокультурное состояние российского общества. Основой его являются культурные ценности и традиции, сложившиеся в национальных этносах и культурах. Их связывает в единое целое синергетическая система социокультурных коммуникаций, определяющая структуру, сходство, различие, оппозиции, взаимозависимость и амбивалентность в постреволюционном «социокультурном хронотопе»».

Ключевые слова. Культура, революция, эволюция, ценность, традиция, коммуникация, общество, социокультурное пространство, система, синергетика, парадигма, хронотоп.
 

Тема, обсуждаемая в этой статье, надеюсь, не только для меня, остается одной из наиболее «острых» и злободневных для осмысления судьбы России и ее Культуры. И у меня, как у культуролога, возникла потребность поделиться размышлениями с читателями нашего культурологического издания о той дилемме, что обозначена в названии статьи.

Хотя мне всегда претили «датские» статьи (по поводу юбилейной даты), но эта тема, по-моему, не только не «остыла», но стала еще «горячей» после довольно «вялого» юбилея в стране «Великой Русской Революции», так стали вдруг называть, на манер французской, нашу Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию, а также предшествующие ей еще две революции, «случившиеся» в царской России.

Соответственно названы и мои размышления об этих событиях, буквально перевернувших Русский мир, и последствия которых мы не можем понять и осознать до сих пор. Размышляя о ключевых, но кажущихся всем известными и привычными и, чуть ли не тривиальными, понятиях, связанных с революционными событиями в России 1917 года, радикально изменивших социальное и культурное состояние российского общества, оценим его культурно-аксиогенное пространство и систему социокультурных коммуникаций как сферы культурных ценностей и традиций, сложившихся в национальных этносах и культурах.

Прежде чем говорить о социальных катаклизмах, разрушающих, изменяющих и обновляющих Мир, в котором живут люди, а революции, какими бы великими или локальными они не были, это всегда разрушение прежних ценностей, устоев, традиций, форм и содержания социального устройства и замена их новыми, не всегда лучшими прежних, но, обязательно, другими. Поэтому требуется разобраться в тех основаниях и «почве»», на которой они возникают. Априорно можно утверждать, что таким основанием, «почвой», «ключевым» понятием, несомненно, является Культура, а значит Ценности и Традиции, отношения людей в социокультурном «пространстве – времени» или социокультурном хронотопе.

Не вдаваясь в дефинитивные тонкости, можно утверждать, что Культура это не просто все созданное человечеством, а отобранные временем и людьми, духовные, художественные и материальные ценности и традиции, которые в историческом процессе коммуницирования людей и развития общества нужно умело хранить и приумножать. Культура держится на иерархии ценностей, традиций, норм и запретов. Она всегда была и остается сложной иерархической системой норм, ценностей, традиций и установлений, отобранных, принятых, сохраняемых и неукоснительно соблюдаемых всем обществом на всех уровнях этой мировой иерархии.

Для лучшего понимания предреволюционных и революционных процессов Великой Русской Революции, начиная с 1905-1917 гг., обратимся к свидетельствам и размышлениям непосредственного участника этих событий «пролетарского» писателя М. Горького, «Буревестника Революции», как его называли в то предгрозовое время. Эти «горестные и радостные памяти заметы» стали доступны широкому читателю только в годы нашей перестройки в опубликованной в 1990 году, теперь уже знаменитой, публицистике под названием: М. Горький «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре. «КУЛЬТУРА и СВОБОДА» (Просветительное о-во Память 27-го февраля 1917 года. Петроград).

Вот что он писал весьма нелицеприятно, надеюсь искренне и честно, о том сложнейшем времени с позиции понимания Культуры и ее влияния на Революцию и народ, ее совершивший: «Вот это и есть тот самый «свободный» русский народ, который за час перед тем, как испугаться самого себя, «отрекался от старого мира» и « отрясал его прах с ног своих»… Этот народ должен много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание своей личности, своего человеческого достоинства, этот народ должен быть прокален и очищен от рабства, вскормленного в нем медленным огнем культуры» [1].

Рискну не согласиться с великим «певцом революции» о «несвоевременности» его мыслей. Эти мысли настолько мудры и могучи, что сохранили свою «своевременность»» и до наших, тоже довольно трудных и неспокойных дней. Писатель Максим Горький вопросительно и иронично восклицает: «Опять культура? Да, снова культура. Я не знаю ничего такого, что может спасти нашу страну от гибели. И я уверен, что, если б та часть интеллигенции, которая, убоясь ответственности, избегая опасности, попряталась где-то и бездельничает, услаждаясь критикой происходящего, если б эта интеллигенция с первых дней свободы попыталась внести в хаос возбужденных инстинктов иные начала, попробовала возбудить чувства иного порядка – мы все не пережили бы множества тех гадостей, которые переживаем» [2]. И теперь, после этой гневной и презрительной тирады в адрес трусливой интеллигенции, к которой М. Горький относился не лучше, чем будущий вождь Советской России В.И. Ленин, он озадачен смыслом революции и ее возможностями в культурном строительстве и судьбой народа, не способного к новой культурной жизни и жизни вообще. Хотя жизни людей вне культуры быть не может.

Первые строки «Несвоевременных мыслей» М. Горького были полны радости, оптимизма и надежды на новую жизнь русского народа: «Русский народ обвенчался со Свободой. Будем верить, что от этого союза в нашей стране, измученной и физически и духовно, родятся новые сильные люди» [3]. Но эта вера в «счастье народное» и надежды на новую непохожую на прежнюю жизнь, быстро рассеялись под тяжестью страшной и мрачной революционной реальности и непроглядной темноты и безверия русского народа, которого оказывается М. Горький толком и не знал. Хотя он и «вышел родом из народа» и тесно соприкасался с ним, но, это вначале, в бедной юности, что он сам метко назвал, как свой жизненный этап – « В людях». Потом же, невероятная писательская слава, внезапно обрушившаяся на него, переродила человека Алексея с простой и нарицательной фамилией Пешков, превратив его в общественного деятеля «всемирного» масштаба. Это новое «сановное» положение «главного писателя Земли русской», страшно отдалило его от простого народа, который тоже изменился, стал недоверчив, озлоблен и разочарован во всем и во всех. Он не верил уже никому, но сам был беспробудно темен и «повелся» на заманчивые и лживые посулы многочисленных «радетелей» за якобы «счастье народное» и как бы нехотя пошел за большевиками. В угоду им он смел царизм, а дальше не знал, что делать и как жить по-новому.

Россия была страной крестьянской, православной, богобоязненной и большевистские революционные лозунги о Земле, Мире, Равенстве, Свободе, Братстве, были хотя и не очень понятны простому народу, но близки его измученной душе и сердцу и опять этот народ обманули. И тогда он перестал окончательно верить «и Богу и Черту и пустился во все тяжкие», тут и началась беспощадная Гражданская война. Об этой страшной и непонятной до сих пор «братоубийственной» войне, беспощадной войне «белых» и «красных», ее истоках и подлинных причинах, нужно писать и размышлять отдельно.

Необходимо подчеркнуть, что ценность и традиция – это близкие понятия, но разного семантического уровня иерархии и степени коммуницирования. Ценности – это идеальные и материализованные, значимые отношения (социокультурные коммуникации) к предметам и процессам, происходящим в социокультурном «пространстве-времени» или в Мире, и удовлетворение потребностей в них отдельными индивидами, группами людей и обществом в целом.

В системе социокультурных коммуникаций уровень взаимодействия культурных ценностей и культурных традиций, на мой взгляд, наиболее высок и дифференцирован. В современном коммуникативно-аксиогенном культурном пространстве дело состоит уже не только в открытии новых культурфеноменов, а в скорости или даже темпоритме передачи и предназначении импульсов, сигналов, фактов, знаков, символов, смыслов, образов, в виде различных компонентов общей и, особенно, художественной культуры [4].

Культура как всякая сложная система многомерна, полиструктурна, следовательно, в ней множество субкультур самого разного уровня и «назначения». Культура полиэтнична а значит многоязычна. Культура как всякая биосоциальная система не монохромна, а многоцветна – в ней есть все краски, тона и оттенки Природы, и, как замечательно сказал наш русский философ К.Н. Леонтьев, – это «цветущее множество» [5].

Нетрадиционность – это особая реакция на традиции. Нетрадиционность вторична по отношению к традиции, но если в культуре нетрадиционные начала начинают доминировать – они разрушают национальный культурный ген или культурный генотип. Об этих очень сложных и внутренне потаенных процессах, пронизанных философией всеединства и идей евразийства, писал еще русский религиозный мыслитель Лев Платонович Карсавин в книге «Восток, Запад и русская традиция» (1922), сформулировавший ключевую позицию, на основе которой и выросла историософия русского евразийства: «Христианская культура утверждает абсолютную ценность личности, всякой личности – индивидуума, народа, человечества и всех ее проявлений – нравственности, права, науки, искусства, в той мере, в которой абсолютное осуществляется в конкретном». Позволю себе добавить к этому, и в системе социокультурных коммуникаций. В контексте данного положения Л.П. Карсавиным формулируется евразийская идея о ценности, самодостаточности и самобытности русской культуры. «Россия, наконец, поняла, что является отдельным миром со своей культурой, отличной как от европейской, так и от азиатской, хотя и Россия не вписывается целиком ни в западный, ни в восточный мир, а представляет особый русский мир, который, тем не менее, имеет сходные черты и с западным, и с восточным мирами. Именно наше евразийство делает нас особенными» [6]. Л.П. Карсавин пишет о русской культуре как о христианской и допускает, на мой взгляд, серьезную ошибку или невольно заблуждается во взгляде на истоки русской культуры, в основании которой лежит, изначально, древнее язычество, а не христианство. Некоторые языческие черты, праздники, обряды, ритуалы, традиции и ценности буквально вросли в менталитет русского народа, а значит не только в общественное сознание, но и в коллективное бессознательное и архетипы национальной русской культуры. Таким образом, они, сохраняя себя, но отдавая архетипы и известные имена новым поколениям, формируют культурную экспансию национальной традиции, которую можно обозначить как жанровую экспансию русской культуры.

Мир, в котором мы все живем, с позиции концепции «аксиологической коммуникологии», разрабатываемой мной с 2005 года [7], – это коммуникативно-аксиогенное «пространство-время», в которое мы вольно или невольно создаем или порождаем ценности и традиции или безжалостно разрушаем их, подчас не понимая, что на этих двух главных «столпах» и зиждется Мир, который люди крушат в своих бесчисленных кровавых и, реже, бескровных революциях.

Причем надо понимать, что традиции должны меняться быстрее и чаще чем ценности. Так реально и происходит. Важно только отметить, что смена традиций — это сложный и глубинный процесс, протяженный в социальном пространстве и во времени в рамках культурного хронотопа. И все же это не революционный, а поступательный и управляемый, но не будем называть его эволюционным, процесс установления и сохранения традиций. Иное дело, смена ценностей – социальный катаклизм, т.е. по сути культурная революция или социально - исторический слом. Это разрушительный, или созидательный процесс в обществе, но тоже не спонтанная смена социальной и культурной парадигм [8, 9]. Этой смене ценностей предшествует огромная идеологическая, политическая, культурная сатурация общества идеями, смыслами, символами и образами на основе тотального информационного обмена и функционирования коммуникационных систем самых разных классов, уровней и назначения между различными социальными группами, стратами и структурами постоянно меняющегося «прекрасного и яростного мира». Слом ценностей в обществе – это очень болезненный для всех процесс, несущий с собой крушение идеалов и идолов, наработанных годами культурных стереотипов, моделей поведения и, конечно, редукции традиций на всех уровнях реформируемого общества. Именно это состояние постреволюционного общества, в начале ХХ века, точно и образно, назвали российские философы – «сменой вех» [10].

Важнейшими «вехами» стала целая «череда» или, скорее, «вал» революций и революционных событий, потрясших Европу, Россию, да и, пожалуй, весь мир. Во многом это произошло благодаря распространению идей марксизма в мире.

«Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма», писали «отцы-основатели» самого «верного и всепобеждающего» революционного учения немецкие философы и экономисты Карл Маркс и Фридрих Энгельс, неразлучные друзья – идеологи и «конструкторы» будущих революций и новых социальных миров. В момент опубликования главной хартии этого времени: «Манифеста Коммунистической партии», перевернувшей «старый мир», им было всего тридцать и тридцать два года, соответственно. М. Бакунину одному из соавторов знаменитого «Манифеста», чуть за сорок. Переводчику же «Капитала» К. Маркса на русский язык Герману Лопатину было и вовсе двадцать семь лет. Отсюда и тем, и другим был свойствен молодой задор, агрессия и безапелляционная, беспощадная нетерпимость ко всем другим взглядам кроме марксистских, часто весьма привлекательных для овладения «сознанием масс», но не всегда достаточно продуманных, реалистичных, а посему иногда просто утопических, приводящих к социальным катастрофам, трагедиям и революциям.

Марксистские идеи стали проникать в Россию из «старушки» Европы, желающей встряхнуться и вспомнить свою революционную, далеко не праведную, молодость. Эти идеи в России вначале были непонятны и чужды всем, как заграничная «идеологическая отрава», но постепенно как «сладкий яд» стали овладевать сознанием передовых людей того времени Европы и России, а затем и всего мира

Для свершения социальной революции, по гениальному, а скорее прагматичному и циничному, предложению К. Маркса, требовалась никому не нужная, неизвестная страна и такой стала царская Россия – Russland. В ней и произошли не ожидаемые в это время практически никакими социальными классами и партиями, считающими, что Россия еще не созрела для революции, социального катаклизма такого масштаба, но благодаря идеологическому экспорту революции, две подряд революции, чего не предполагал и К. Маркс: Февральская буржуазная и Октябрьская Социалистическая революция или как назвал ее видный большевистский идеолог, теоретик и энергичный участник, один из руководителей военно-революционного комитета Октябрьской Революции – Анатолий Васильевич Луначарский, «Великий Переворот».

Распространение революционных идей марксизма в царской России было не простым, тайным, запретным, но достаточно энергичным делом, благодаря целому легиону протагонистов, пропагандистов и переводчиков этого модного социального учения, таких как Герман Лопатин – первый переводчик «Капитала» К. Маркса, революционер с удивительной судьбой, и Михаил Бакунин – теоретик русского анархизма и марксизма. Мечта о перманентной мировой пролетарской революции, позже овладела умами европейских марксистов, а в России о ней начал «бредить» наяву очень яркий и энергичный молодой революционный деятель, ставший из провинциального никому неизвестного одесского упорного самоучки Лейбы Бронштейна, всесильным и безжалостным Львом Троцким, военным диктатором, по римскому образцу, Октябрьской Социалистической Революции.

Разумеется, эту Революцию социалистической тогда никто не называл и тем более семантически и лексически не писал с большой буквы, в лучшем случае, считали и называли военным революционным восстанием, штабом которого фактически и руководил Л. Троцкий с немногочисленными соратниками, среди которых был и мало кому тогда известный Иосиф Джугашвили, впоследствии безжалостный, впрочем, как и все революционеры, враг Троцкого, уничтоживший его даже в далекой Мексике.

Когда в Смольный «чудом» пробрался, через многочисленные, но невнимательные юнкерские патрули В. Ленин, он просто «вырвал» по праву «старшего революционера» у «младшего» товарища по большевистской партии Л. Троцкого, вступившего в эту партию лишь в июле 1917 г., реальную власть. Она, по меткому выражению, просто «валялась на земле», и ее нужно было только не полениться подобрать, что и не преминули сделать большевики.

Они в основном были «романтиками» Революции, чем ее «мастеровыми», но больше в нее «играли», чем верили в возможность реального свершения и тем более успех, даже революционный триумф, хотя почти плотски, вожделели его. Трагическая фигура Л. Троцкого, «демона Революции», как нарек его сам «буревестник Революции» М. Горький, до сих пор недооценена и не прояснена отечественной историографией, но это предмет другого отдельного исследования.

Для лучшего понимания этих революционных и постреволюционных событий и деятельности революционеров в культурном хронотопе, обратимся к деятельности другой очень яркой, непростой, и противоречивой эгоцентрической фигуре, но сыгравшей важную роль в идеологизации и культуризации свершившейся революции, фигуре первого наркома просвещения нового государства.

Речь идет об Анатолии Васильевиче Луначарском – профессиональном революционере, идеологе, теоретике и практике, культуртрегере новой социалистической культуры, одним из первых глубоко осмыслившим силу и последствия происшедшего, как бы само собой, мощного социального катаклизма или как он его точно и ярко определил: «Великий переворот». Он-то знал, о чем говорил. Именно так назвал он свою довольно нелицеприятную книжку [11], которую, не без интереса к откровениям комиссара Наркомпросса, мне, еще в советское время, довелось прочесть.

В ней В.И. Ульянов (Ленин), а не как иначе, за исключением многочисленных псевдонимов, звался тогда будущий великий, всемогущий вождь Советской России. По свидетельству А.В. Луначарского, он был гораздо менее известным и авторитетным русским революционером, чем меньшевики Л. Мартов (Юлий Осипович Цедербаум) или уже давно всеми позабытые Федор Ильич Дан (Гурвич) и Павел Борисович Аксельрод.

Известие о Февральской революции 1917 года ошеломило Луначарского, и 9 мая, оставив семью в Швейцарии, он прибыл в Петроград. Вскоре после июльских дней был обвинен Временным правительством в государственной измене и арестован. С 23 июля по 8 августа 1917 года находился в тюрьме «Кресты» и в это время заочно был избран одним из почетных председателей VI съезда РСДРП (б), и 20 августа 1917 становится руководителем фракции большевиков в Петроградской городской думе. Во время корниловского выступления настаивал на передаче власти Советам. В начале осени 1917 года был избран председателем культурно-просветительской секции и заместителем петроградского городского головы, в это же время становится членом Временного Совета Российской Республики. 25 октября 1917 г., т.е. в день свершения Великой Октябрьской Социалистической Революции. На экстренном заседании Петроградского Совета РСД поддержал линию большевиков. После Октябрьской революции был назначен наркомом просвещения Совнаркома. По свидетельству Л.Д. Троцкого, Луначарский в качестве наркома просвещения сыграл важную роль в привлечении старой интеллигенции на сторону большевиков и без труда показал этому замкнутому миру, что большевики не только уважают культуру, но и не чужды знакомства с ней. В 1929 году он был смещен с поста наркома просвещения. В 1930 году А.В. Луначарский избирается академиком АН СССР.

Анатолий Луначарский был лично знаком с такими известными зарубежными деятелями культуры и писателями, как Ромен Роллан, Анри Барбюс, Бернард Шоу, Бертольт Брехт. В 1933 году А.В. Луначарский был отправлен полпредом СССР в Испанию, где по пути, при невыясненных до конца, обстоятельствах умер в декабре 1933 года на французском курорте Ментона. Тело было кремировано, а урна с прахом установлена в Кремлевской стене на Красной площади в Москве как знак выдающихся заслуг в деле культурного строительства нового государства.

А.В. Луначарский, как нарком просвещения, несомненно, внес весомый вклад в становление и развитие социалистической культуры – в частности, советской системы образования, издательского дела, театрального искусства и кино, но его влияние на русскую культуру было противоречивым и амбивалентным в силу той классовой идеологии, которую несла новая власть, одним из видных теоретиков, идеологов и протагонистов был первый народный комиссар, видевший этот народ довольно долго то из Швейцарии, то из Франции, да и умер на французском курорте Ментона. Последнее, разумеется, не в упрек, мало ли кто и где заканчивает свою жизнь. Правда, весьма важно, где он ее проживает, и это многое объясняет и в жизненных принципах, и занимаемых политических позициях. Словом, видел он и знал больше вовсе не русский измученный и задуренный самодержавием, православием, а потом и большевиками, бедный народ, а сытых, благополучных горожан и сельских жителей Европы, а это, как иронично говорится, «две большие разницы». Поэтому А.В. Луначарскому была гораздо ближе европейская культура, а не исконно русская и насаждался им в Советской России странный конгломерат и гибрид европо-русской или не существующей всемирной пролетарской культуры. Но это культура тоже была не всего народа, а лишь одного его класса – пролетариата. По стечению до сих пор неясных социально-экономических, а значит и социокультурных условий и обстоятельств, вдруг из маргинального класса люмпенов, т.е. из обездоленных полуграмотных рабочих и крестьян, а большей частью просто бродяг и других деклассированных элементов, которых кто и куда угодно может сманить куском хлеба или кровавым зрелищем, ставшего господствующим классом. Правда, этому классу, по прихотливой и изворотливой марксистской идеологии, считалось «нечего терять кроме своих цепей», а это значит, что других артефактов и подлинных культурных ценностей у ставшего социальнообразующим классом попросту не было.

По мнению А.В. Луначарского, основанном на надуманной, тенденциозной позиции В. Ленина о двух культурах: буржуазной и пролетарской, хотя в основе и той и другой была древняя русская языческая культура, а впоследствии дворянская и крестьянская культуры, культурное наследие прошлого принадлежит пролетариату и только ему. Теперь мы понимаем, что это было очередное заблуждение или политическая аберрация. Такова была довольно необычная жизнь и кончина первого наркома просвещения, но вклад его в постреволюционный хронотоп культуры России неоценим.

Февральскую буржуазную Революцию, свершившуюся в 1917 г., было принято в советской марксистко-ленинско-сталинской историографии называть буржуазно-демократической, но новые исторические исследования и авторитетные историки [12] в современной России приводят к тому выводу, что она тоже не была подлинной революцией, тем более буржуазно-демократической.

Потому, что же это за буржуазная революция, ставшая началом ликвидации буржуазного строя, самой буржуазии и буржуазных свобод. Тем самым она вольно или невольно подготовила почву и необходимые условия для совершения в этом же 1917 году новой Октябрьской революции. Эти две революции, по существу, были не революциями, а «государственным переворотом». Это был «слом» царской, самодержавной, надоевшей уже всем власти, от которой устали практически все слои российского общества, сильно страдающего от одной за другой никому не нужных последовавших войн и уже всем осточертевшей неразберихи и чехарде в царском правительстве.

Сами руководители Октябрьской революции также не считали ее революцией, а называли «Великим Переворотом». Остальные же деятели и организаторы непосредственной подготовки революционного выступления, называли ее «военным или вооруженным восстанием», очевидно, по привычке, не предполагая, что творят «социальную революцию». В то же время, они толком не понимали, на какие социальные группы или народные массы им опираться. Словом, революцию делать было делать некому, но она настолько назрела, что не произойти не могла. Власть просто «подняли с земли» большевики, беззастенчиво воспользовавшись лозунгом эсеров («трудовиков») «Земля – крестьянам». Россия была преимущественно крестьянской страной, но крестьяне были поголовно мобилизованы на защиту Отечества, были с оружием и стали реальной военной силой, на которую смогли удачно и вовремя опереться большевики.

Произошедшие события стали крушением истории тысячелетней великой России. Вместе с тем, не следует сводить все только к провокациям революций. Да, революции подтолкнули. Кто, точно до сих пор не известно, хотя есть разные версии, но эти революции зрели давно, многие годы, если не столетия, Вспомним многочисленные народные бунты, волнения, восстания и даже «крестьянские войны» в России на протяжении всех предшествующих веков. Обе эти революции, по сути, были спровоцированы и инспирированы до сих пор не ясными, темными, но могучими влиятельными силами, вплоть до иностранного влияния и даже финансирования немецкой разведкой через «пресловутого Парвуса» и провоза наиболее активной группы большевиков во главе с В. Лениным в уже «пылающую предреволюционную» Россию в якобы «пломбированном» вагоне, хотя они свободно прогуливались по перронам проезжаемых станций через территорию воюющей Германии, обсуждая предреволюционные события, случившиеся в России.

Среди легальных эсеров был уже известный юрист А. Керенский, входящий в партию эсеров-трудовиков, вскоре ставший премьером Временного правительства.

Большевики проницательно и «находчиво» заимствовали у «трудовиков» главный в это время лозунг «Землю – крестьянам» и сумели одурачить страждущих этой «дармовой земли» крестьян, за которыми была реальная вооруженная сила. Землю российские крестьяне не получали, ни во время Великой реформы 1861 года, ни во время Февральской Революции, т.е. были дважды обманутые и «разъяренные», но «распропагандированные» пошли за большевиками, которые им ее обещали, а потом реально, на время даже дали, но впоследствии «обобществили» в пользу новой советской Власти, т. е. тоже вновь обманули. Но это будет позже и тоже приведет к мощным социальным брожениям в российском крестьянстве, к кулацким восстаниям и казачьим волнениям. Во время же Октябрьской революции или Великого Октябрьского Переворота вооруженные и «одетые в шинели» крестьяне помогли большевикам смести прежнюю власть и старый мир царской России, которая на короткое время даже стала буржуазной.

С «легкой руки» современных российских «вождей» и верных им «историков» сегодня все три революции объединили в одну, «Великую Русскую Революцию», так названную то ли для удобства произношения, а, может, все же, осмысления, понимания, оправдания и презентации случившегося в нашей многострадальной России социального и культурного катаклизма или, как считают другие, более социально ответственные исследователи, «национальной катастрофы». Ничего подобного ни в Феврале, ни в Октябре не было. Была некая имитация «столпотворения квазиреволюционных масс у «прилавка власти».
Петербург, уже переименованный во время войны с немцами в русский Петроград, жил в это революционное время привычной жизнью и попросту не замечал, что после принятой почти всеми слоями общества и особенно интеллигенцией Февральской буржуазной Революции, что назревает вторая более грозная Пролетарская Революция.

Удивительно ярко и доходчиво это показано в сцене с рабочим в фильме «Мечта», блистательно сыгранной замечательной актрисой Фаиной Раневской, где ее героиня удивленно возмущается, что в один год проходит по две революции. На что ей рабочий резонно возражает, что первая была «буржуйская», а вот вторая «пролетарская» и есть окончательная и настоящая. Но возмущенная обывательница считает что это «бестактность» и «распущенность». Вот таким нелепым и беспечным было отношение обывателей и «петроградского» общества к Революции.

В Александринке же 25 октября 1917 г. (по старому стилю), т. е в день вооруженного восстания, состоялась премьера наиболее яркого и новаторского спектакля «Маскарад» Вс. Мейерхольда. Известно, что, еще по подсчетам академика И.И. Минца, во время Октябрьской революции никаких боев не было и штурма Зимнего дворца тоже не было, и ворота никто не взламывал – это кино-фантазии кинорежиссеров и погибло всего несколько человек по разным не боевым причинам.

Даже фаталист, романтик и скептик М. Лермонтов, вряд ли мог предугадать, что его юношеская пьеса, та самая, что он так и не увидел на сцене, – «Маскарад», станет последним «погребальным» спектаклем, который сами актеры прозвали «Закат Империи» уходящей в небытие старой России, погибающей в волнах свершившейся Великой Русской Революции.

В Мариинке же шел знаменитый балет «Щелкунчик», поставленный М. Фокиным по сказке немца В.А. Гофмана на музыку П.И. Чайковского. Благодаря силе Искусства можно было и «не расслышать» исторического и, что знаменательно, холостого выстрела «Авроры».

Будущий «вождь русской формальной школы» и один из основателей ОПОЯЗА В.Б. Шкловский так писал впоследствии: «Эта революция представлялась вещью легкой, ослепительной, ненадежной, веселой и она “произошла”, а не была “организована”». В этом, романтик и авантюрист по своей горячей натуре, В. Шкловский несколько ошибался, хотя и был в самом революционном «пекле», умудрившись по прихотливой его авантюрной судьбе избежать ареста и даже командовать ротой «самокатчиков» или пулеметчиков на «импровизированных», но вполне боеспособных первых броневиках.

Все или многие участники революционных событий были согласны с тем, что народная революция была «гигантской импровизацией», но сумевшей смести самодержавие и разрушить прежний Русский Мир во всех его ипостасях.

Итак, мы имеем дело с перманентными незатухающими революционными событиями, превратившимися в неугасимый костер Революции, в котором сгорела почти дотла прежняя патриархальная Россия и зародился новый тип государственного устройства, советское государство, просуществовавшее в этом постреволюционном хронотопе до 1991 года, а по сути, в некой социально-экономической, да и социокультурной версии, остается в основных позициях и до сих пор в весьма тоталитарной стране, но об этом нужно вести отдельный и серьезный аргументированный и убедительный разговор. В лоне современной культуры возникает непонимание опасности разрушения национальной культурной традиции, но тем самым возрастает ценность традиции, или традиция ценностей как таковых.

Главным содержанием Мира, как проницательно заметил выдающийся испанский философ Ортега-и-Гассет [13], являются не только предметы и явления, а отношения между ними, т.е. разнообразные коммуникации всех типов и видов. Проблема социальной и культурной памяти как основы и общей базы культуры и художественной культуры, особенно, во многом зависит от возможностей сохранения и трансляции во времени и пространстве, в локусе культурного хронотопа художественных ценностей и в целом ценностей культуры.

Трудности исследования культуры, очевидно, кроются, во многом, в том, что культура – это гиперсложный антропный системный объект научного познания. Вместе с тем, весьма сложно очертить культурологическую парадигму как единую логически непротиворечивую систему утверждений. Это подтверждается и взглядами разных отечественных и зарубежных философов и культурологов [14]. Культурологическое осмысление культурфеноменов социальной реальности с необходимостью выводит нас на проблему социокультурных ценностей. Традиционные критерии интерпретации смыслов и значения явлений культуры, успешно используемые до ХХ в., сегодня размываются и меняются.

В наиболее концентрированном виде смена критериев отражена в проблеме так называемых универсальных общечеловеческих ценностей. Ответственно, как автор концепции «аксиологической коммуникологии» [15] утверждаю следующее. На мой взгляд, нет и не может быть никаких «общечеловеческих ценностей», универсальные ценности возможны с определенными допущениями, а «общечеловеческие» – нет. Поскольку, то, что ценно для одного этноса, для одного народа, для одной культуры, может быть неважно или даже антиценностью для другого этноса и другой культуры. Даже понятия добра и зла различны в разных национальных культурах и народах. Следовательно, не может быть и единой мировой культуры, мировой пролетарской культуры и тем более мировой художественной культуры. Реально эти понятия несостоятельны «по определению» в силу принципиальных и кардинальных различий национальных культур и субкультур по базовым культурогенным и аксиогенным основаниям, таким как этнические, религиозные, этические, эстетические и этатические. Эти различия сегодня оборачиваются серьезными социокультурными конфликтами вплоть до кровавых столкновений и «безграничной» эмиграции в Европу.

Замечательно и созвучно современному научному парадигмально-аксиологическому подходу к культуре написал о ней старейший российский эстетик и культуролог Ю.Б. Борев: «Культура каждой эпохи выдвигает свою концепцию мира и личности, дает формулу бытия человечества, парадигму, утверждающую идеалы, цели и смыслы бытия, обозначающую путь – дао» [16].

Отвечая на сложный и вновь актуальный, даже злободневный вопрос, поставленный в заглавии статьи, не хотелось бы предстать в виде некоего самонадеянного «носителя истины», поэтому для меня этот вопрос остается по-прежнему открытым, так как требует дальнейших исследований и осмысления тех революционных событий, перевернувших мир дореволюционной, во многом патриархальной России, в контексте постреволюционного социокультурного хронотопа.
 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Горький М. Несвоевременные мысли: Заметки о революции и культуре. М.: Советский писатель,1990. С. 92.
[2] Там же. С.92.
[3] Там же.
[4] Ценности и коммуникация в современном обществе. СПб.: ГПУ, 2012. 220 с.
[5] Леонтьев К.Н. Византизм и славянство. М.: 1967, 346 с.
[6] Карсавин Л.П. Восток, Запад и русская традиция. СПб.: ACADEMIA, 1922. С. 12.
[7] Грачев В.И. Коммуникации – Ценности – Культура (опыт информационно-аксиологического анализа: Монография. СПб.: Астерион, 2006. 248с.
[8] Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977. 300 с.
[9] Парадигмальный подход все шире распространяется в культурологических и иных исследованиях. Достаточно назвать лишь некоторые имена наиболее известных зарубежных и отечественных ученых, проводивших и проводящих их: Т. Кун, Ч. Пирс, Р. Якобсон, Э. Сеппир, Ж. Вандриес, Ф. де Соссюр, К. Леви-Стросс, М. Фуко, Ж. Лиотар. Р. Барт, У. Эко; Ю.М. Лотман, М.С. Каган, Э.В. Соколов, В.С. Степин, Г.Л. Тульчинский, А.Я. Флиер, А.С. Калмыков. С.В. Клягин, А.П. Марков, Г.М. Бирженюк, В.И. Грачев, М.В. Масаев, А.В. Костина, О.Д. Шипунова, Н.А.Хренов.
[10] Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910 гг. М.: Молодая гвардия,1991. 462 с.
[11] Луначарский А.В. Великий переворот (Октябрьская революция). Ч. 1. Пг.: Изд. изд-ва З.И. Гржебина, 1919. 99 с.
[12] Лавров В.М. Православный взгляд на ленинский эксперимент над Россией. М.: Отчий дом, 2018. 96 с.
[13] Ортега-и-Гассет Х. «Дегуманизация искусства» и другие работы. Эссе о литературе и искусстве. М.: Радуга, 1991. 639 с.
[14] Об этом разнообразии позиций ученых в оценке современной социокультурной парадигмы см.: Грачев В.И. Коммуникативно-аксиогенная парадигма экологии культуры // Культура культуры. 2018. № 3. Примечание 6.
[15] Грачев В.И. Современная художественная культура: парадигма или дискурс?! (компаративно-аксиологический анализ). Монография. СПб.: Астерион. 2016. 274 с.
[16] Борев Ю.Б. Социалистический реализм: взгляд современника и современный взгляд. М.: Олимп, 2008. С. 459.

© Грачев В.И., 2018

 

Статья поступила в редакцию 15 апреля 2018 г.

 

Грачев Владимир Иннокентьевич, 

доктор культурологии, профессор 

Ленинградского государственного 

университета им. А.С. Пушкина

e-mail: vig1947@mail.ru