В.М. Розин

Завершение жизни и культура старости
(начало)

Аннотация. В статье старость рассматривается в рамках авторской концепции «культур жизни человека». Каждая культура жизни человека характеризуется особенностями жизнедеятельности и видения (сознания), а также характером социализации. Разбираются проблемы, стоящие относительно старости (расставание с привычным образом жизни, болезни, потеря смысла жизни и другие), а также традиционные способы, с помощью которых пожилые люди пытаются бороться с этими проблемами. Автор высказывает гипотезу, что сущность культуры старости – это выстраивание концепции старости и ее реализация. В свою очередь, последняя предполагает, с одной стороны, изменение реальности и нахождение смысла своей жизни, с другой – возобновление жизни в новых условиях.

Ключевые слова. Старость, возраст, концепция, смысл жизни, кризис, культуры жизни, болезни, страх, здоровье, смерть.

Три «культуры жизни человека»

Единым человек является только в биологическом плане, как культурное и, возможно, духовное существо, человек – не един. Существует несколько «культур жизни человека» (мы предлагаем ввести такое понятие как «культура жизни»): «культура детства», «культура отрочества и юности», несколько «культур взрослого человека». Каждая культура жизни человека характеризуется особенностями жизнедеятельности и видения (сознания), а также характером социализации; в первых двух культурах важное место занимает образование.

Детство – это не только самостоятельная культура жизни, но и начало трудного перехода от одной жизни к другой (от «прамы» к личности [1]). В детстве два основных способа освоения мира: игра и становление первых социально значимых практик (умения есть, пить, говорить, одеваться, общаться с взрослыми, помогать им и т.п.). В «Я» ребенка имплицитно входят и его родители, которые могут быть рассмотрены как его «социальное тело» [2]. Смысл кризиса детства, о котором сегодня много говорят, – это прежде всего кризис нашей, взрослой жизни. Современный человек создал жизнь, которая разрушает и его самого и детей [3]. Родители не живут вместе со своими детьми, передают их на воспитание другим. Сегодня чуть ли не главный воспитатель – среда, гедонистически ориентированная культура. Мы, взрослые, сами не знаем, как жить. Отсюда, детство – это «переход в переходы», в неопределенность.

Можно различить две разные зоны детства. В первой («безопасной») мы по-прежнему ведем ребенка и являемся его способностью. Во второй («опасной») родители учатся жить вместе со своими детьми. Выясняют для себя и детей, что можно, а что нельзя. Ответственные родители вынуждены кардинально пересматривать свою жизнь. Их направляют ‒ любовь к детям, разум, осмысление последствий наших поступков и поступков детей.

Отрочество и юность – не менее самостоятельная культура жизни. Ее центральный процесс – становление личности (не развитие личности, а только постепенное ее складывание через пробы и ошибки). Подростковая культура начинает формироваться, когда родители (общество) посылают ребенка в школу, где от него требуют действовать самостоятельнo [4]. В значительной степени и школа и родители блокируют теперь для отрока возможность решать свои проблемы в сфере игры и фантазии (сказки). Напротив, объем обучения постоянно возрастает, а требование действовать рационально становится основным. Существенно изменяются и социальные отношения: вместо родительской опеки и поддержки складываются двусторонние властные (с педагогами и значимыми взрослыми) и равноправные (с друзьями) отношения.

Под давлением взрослых и школы распадается прамы, отрок начинает переходить к самостоятельному поведению, учится управлять сам собой (планирует свои занятия, позиционируется по отношению к другим, центрирует мир на своем Я, разделяет внутреннее и внешнее и прочие метаморфозы, достаточно хорошо описанные в художественной и психологической литературе). Отрочество неотделимо от школы и образования, в связи с чем на первый план выдвигается не игра, а рациональные типы поведения (учеба, рассуждения, первые анализы последствий своих поступков и пр.).  

Хотя объективное наблюдение показывает, что образ себя (своего Я) складывается при отождествлении себя с привлекательным (значимым) образом «Другого», субъективно подросток считает, что Я ‒ это он сам. Целый ряд признаков своего «Я» у подростка и юноши обусловлены влиянием школьного обучения и образования, это объясняет, почему образ себя отчасти представляет собой рациональное построение. При этом стоит отметить, что процесс освоения образа себя включает план игры и фантазии. Подросток (юноша, девушка) как бы играет во взрослого, но осознаются им эти игры вполне серьезно, как его настоящая жизнь.

У подростка самостоятельное поведение, опирающееся на образ себя, часто, входит в противоречие с его реальным поведением и отношениями, которые сформировались в этот период. Возникшие при этом проблемы вызывают как негативные переживания, так и особые формы поведения ‒ упрямство, конфликты, отрицание взрослых, самоуничижение, стремление любой целой доказать свою значимость и т.п. [5]. Но рано или поздно эти проблемы приводят к уточнению или смене образа себя, в результате чего начинается новый цикл развития подростка. Через такую неоднократную смену образа себя подросток нащупывает более реалистическую позицию в мире взрослых и осваивает более реалистические формы поведения [6].

Стоит отметить и такой момент. В плане образования основная задача сводится пока к освоению «интеллектуальных, телесных и обычных техник». Учащиеся младшей и «первых классов» средней школы учатся правильно читать, писать, рассказывать, считать, решать задачи, рисовать, петь, бегать, прыгать, ходить на лыжах, дисциплинированно вести себя в школе, мыть посуду, забивать гвозди, пилить и пр. Только по мере того, как складывается полноценная личность, учащийся, освоивший техники, начинает в старших классах средней школы самостоятельно мыслить и реализовывать себя в разных сферах школьной и внешкольной жизни.

Взрослая культура (фактически две культуры: зрелости и  старости, включающей также и пожилой возраст) – это время развития и завершения ставшей личности. Обратим внимание на такую интересную закономерность: если в период становления личности идет освоение техник (семиотических, телесных и обычной техники), то на развитие личности (старшие классы средней школы, высшая школа и работа после школы) приходятся собственно процессы деятельности и мышления [7]. Не означает ли это, что личность выступает как необходимое условие мышления и деятельности (практической, познавательной, художественной и др.)? И действительно, мои культурно-исторические исследования подтверждают это предположение. С одной стороны, именно становление личности (т.е. человека, разрывающего с традицией, переходящего к самостоятельному поведению, пытающегося выстраивать свою жизнь) в античной культуре потребовало создание «личностно ориентированных практик» (новое судопроизводство, мышление, искусство, платоническая любовь и т.д.), с другой – появление личности и ее развитие, в свою очередь, обусловило бурное развитие античной философии, науки, искусства, юриспруденции и прочих социальных практик. Техники могут быть взяты ребенком и подростком, а деятельность и мышление предполагают личность. Два слова, касающиеся образования.

• Образование нельзя понимать как усвоение знаний. Так думают сторонники теории отражения, считающие, что существует неизменный мир, который отражается в знании. Мир, как он дан человеку, порождается в деятельности и изменяется. Отвечая на вызовы времени и новые социальные условия, человек изобретает «семиотические машины» (заданные в языке или схемах системы культурных норм деятельности и мышления). Оестествление и проецирование последних на мир и человека ведут к их новому пониманию и видению, а фактически постепенно способствуют формированию нового мира и человека.  

• Образование со стороны включенного в него человека можно понимать как одновременный процесс построения (разворачивания) деятельности и мышления, а также изменения (становления и развития) самого человека.

• Развитие человека процесс дискретный. Подобно превращению гусеницы в куколку и последней в бабочку, человек в своем развитии обновляется несколько раз – один человек в детстве, другой (отрок и юноша) – в юности, третий – во взрослом существовании (причем тоже неоднократно).

Проблемы старости

Понятно, что по отношении к старости особенно трудно (если возможно вообще) провести точку зрения развития единой психики человека. В заключении книги «Практическая психология старости» Марина Ермолаева пишет: «О старости много написано, но мало известно. Осталась нераскрытой величайшая тайна старости, которая заключается в том, что хронологические ровесники этого возраста могут относиться к различным психологическим возрастам: один пожилой человек переживает любовь – он вернулся в период юности; другой продолжает свою творческую профессиональную деятельность – он пребывает в зрелом возрасте; третий посвятил свою жизнь заботам о собственном угасающем здоровье (его удел – разговоры о докторах и лекарствах) – это действительно старость. Анализ литературы о психологии старости и старения, анализ биографий и автобиографий творческих людей, доживших до преклонных лет, показал, что старость как психологический возраст может и не наступить в жизни человека» [8].

Возникает естественный вопрос: если все так индивидуально и уникально, можно ли в таком случае что-то сказать о старости по существу или, скажем, в плане закономерности? [9] Думаю, все же можно, для этого, правда, нужно последовательно реализовать культурологический и гуманитарный подходы. Культуролог с подобной установкой, с одной стороны, старается в гуманитарном ключе понять феномен старости, с другой – охарактеризовать его как идеальный объект (т.е. приписать старости контролируемые характеристики, позволяющие его мыслить непротиворечиво и решить проблемы, которые волнуют исследователя). Здесь опять можно согласиться с Ермолаевой. «Этот возраст, – пишет она, – отличает особое предназначение, специфическая роль в системе жизненного цикла человека: именно старость очерчивает общую перспективу развития личности, обеспечивает связь времен и поколений. Только с позиции старости можно глубоко понять и объяснить жизнь как целое, ее сущность и смысл, ее обязательства перед предшествующими и последующими поколениями» [10].

Эта постановка вопроса не столько психологическая, сколько культурологическая и научная, но также ценностная, гуманитарная. Дело в том, что в реальной жизни есть много чего: старость и такая и сякая, и удовлетворительная (иногда даже счастливая) и несчастливая, но вот культуролог-гуманитарий должен уяснить и схематизировать «желательную старость». Именно в этом ключе можно понять последнюю строчку книги Ермолаевой: «Если бы жизнь завершалась старостью-катастрофой, старостью-деградацией, то она не имела бы смысла. Жизнь может и должна завершиться старостью-гармонией, старостью-мудростью, и для этого стоит жить» [11].

Это так сказать в идеале, а опыт говорит, что «старость не радость»; кроме того по отношению к последней культуре жизни человека встает много вопросов. Например, чем заполнить жизнь, чтобы она не теряла смысл, или в другой версии – это проблема нахождения в этом возрасте смысла жизни. «Общество, – пишет священник Роман Бацман, – может освободить пожилого человека от его гражданских обязанностей, но оно не может освободить человека от обязанностей по отношению к самому себе. Речь идет о самой главной обязанности человека – решении вопроса о смысле жизни и осуществлении его на практике. Важно не только понять свое предназначение, но еще исполнить его. Такая задача стоит, безусловно, перед всеми людьми, а не только перед пожилыми. Просто с течением времени нарастает острота вопроса о смысле жизни, т.к. времени и сил, отведенных для его решения и осуществления, с течением жизни остается все меньше» [12]. Одно из условий нахождения смысла жизни состоит в том, чтобы нащупать и выстроить правильный образ жизни. Вопрос, как это сделать?

Вторая проблема – как преодолеть страх перед смертью? Избежать, если не старости, то смерти, люди мечтали с древнейших времен. О желании бессмертия, например, замечательно пишут поэты и «ученые» народа Нагуа, населявших в древнем мире большую Мексиканскую долину.

(Если) за один день мы уйдем

И за одну ночь спустимся в область тайны,

И здесь мы только, чтобы узнать себя,

А на земле мы лишь мимоходом.

Мирно и радостно проведем жизнь:

Приходите и наслаждайтесь,

Пусть не приходят те, кто живет в злобе:

Земля очень широка!

Вот бы всегда жить,

Вот бы никогда не умереть! [13].

Вряд ли найдется много людей, которые стали бы утверждать, что они бессмертны. Тем не менее, большинство из нас живут, как будто мы бессмертны. Верующие прямо считают, что, поскольку душа бессмертна и Бог существует, то рано или поздно они воскреснут, подобно тому, как воскрес древнеегипетский бог смерти и жизни Озирис или Христос [14]. Неверующие стараются не думать о смерти и – главное – жить. Вопрос, правда, как жить в старости при условии, что ты уже вышел на пенсию, болеешь и чувствуешь себя одиноким, а впереди ничего нет? Кстати, это и есть третья проблема старости: многие из нас болеют и одиноки, не видят перспективы в будущем и, спрашивается тогда, как жить?

Конечно, не все, достигая преклонного возраста, не работают, болеют и одиноки. Многие стараются работать до конца, именно как бессмертные существа. Многие тратят все свои силы, чтобы быть здоровыми и чувствовать себя хорошо, но, как известно, еще никому не удалось избежать смерти. Многие не одиноки, поскольку работают и имеют поддержку в семье или со стороны друзей.

Если же все же, как у большинства, человек достиг пожилого возраста, вышел на пенсию и оказался перед вопросом, как жить, он часто не то, чтобы старается обмануть жизнь, а выстраивает ее, как может, одновременно в душе чувствуя, что эта жизнь как бы не совсем настоящая. Один способ, пожалуй, из лучших (исключая веру), найти себя в творчестве. Начать писать мемуары, картины, сочинять музыку и прочее. Как бы здесь в том, что впереди маячит «дама с косой», криво усмехающаяся над твоими усилиями. Другой способ, особенно распространенный в нашей цивилизации, – развлечения. Пожилые люди не отрываются от телевизора, ходят на выставки и концерты, если позволяет здоровье, путешествуют, осваивают курорты и т.д. и т.п. Как бы здесь в конечности всех этих занятий и неотступном вопросе: а в чем смысл всего этого, зачем это, ведь не просто ради удовольствия и заполнения (убиения) времени жизни? Если же смысл не находится, то развлечения во многом теряют свою привлекательность, превращаясь в пустое занятие, в антижизнь. Еще один способ, тоже неплохой, начать помогать бездомным собакам и кошкам, а также всем, кто готов принять твою помощь. Как бы в данном случае в том, что человек не решает своих собственных проблем, оправдывая это занятостью и тем, что ведь он помогает. В каком-то смысле оправдание своей жизни (как много я сделал, взял от жизни, любил, наслаждался и прочее), один из способов утешения и осмысления прошедшей жизни. Но опять как бы, ведь прекрасно прожитая жизнь перед лицом вечности и смерти перестает казаться прекрасной.

Есть еще один способ – просто жить, не размышляя, зачем и почему. «Среди отечественных ученых наиболее полно Н.Ф. Шахматов описал переживания стариков, связанные со смертью. На основании обзора многочисленных экспериментальных исследований он показал, что в основной своей части пожилые люди не боятся и не избегают разговоров о собственной смерти. Беседа с пожилым человеком на эту тему не носит для него травмирующего характера (конечно, при условии соблюдения такта и осторожности). Пожилые люди внешне не проявляли интереса к вопросам смерти. Обычными их ответами на вопросы соответствующего рода были: «стараюсь не думать о смерти, какой в этом прок», «зачем думать о ней, какой в этом прок», «если буду чувствовать себя, как чувствую физически сейчас, готов жить сколько угодно», «боюсь не смерти, а физических страданий, которые могут ей сопутствовать». В высказываниях, отражающих отношение старых людей к смерти, можно увидеть личное решение основного вопроса, определяющего их жизненную позицию, – «живи, пока живется». «Несмотря на, казалось бы, наивный философский характер заключения, его значение не может быть преуменьшено, так как именно в этом можно увидеть итог жизненного личного Опыта» [15]. Но, заметим, что говорит собеседник: «Стараюсь не думать о смерти», – не означает ли это, что он о ней очень даже думает и, возможно, боится смерти, но, как выбраться из своих страхов, не знает?

Сущность культуры старости

Как культура жизни старость складывается при условии, что общество признает своеобразие жизни пожилых людей и создает специальные условия для такой жизни (пенсии, социальное и медицинское обслуживание, определенные законы, льготы, забота со стороны семьи и пр.). Другое условие – усилия и работа самих пожилых людей и стариков: выстраивание своего рода концепции старости и ее реализация. Третье осмысление старости в культуре (литература, музыка, наука и прочее), создание, так сказать, «семиотики старости». Создавая условия для старости, общество может и перегнуть палку. Так, например, английский врач и писатель А. Комфорт пишет: «Мы можем сделать людей социально старыми, отправив их на пенсию, можем даже этим способом сделать старыми физически, ибо у человека психические, физические и общественные факторы влияют друг на друга в такой мере, которая будет постоянно удивлять нас, даже в эпоху психосоматической медицины» [16].

Если сравнить культуру старости с детской, то можно указать на существенные различия. Ребенок только идет к самостоятельной жизни и поведению, а пожилой человек исходно самостоятелен. Ребенок осознает себя вместе с родителями (феномен прамы), а пожилой человек даже в семье, которая может о нем заботиться, ощущает себя самостоятельной личностью, не сливающейся с его родными. Ребенок стремится к миру взрослых, а пожилой человек является взрослым; другое дело, что ему приходится заново устанавливаться по отношению к миру и другим людям. Стихия ребенка – игра и фантазия, а пожилой человек давно ушел от этих форм жизни. Ребенок не озабочен поиском смысла жизни, а пожилой человек нередко вынужден решать эту проблему. В чем же тогда специфика и сущность старости? Послушает Карла Юнга.

«По мнению К. Юнга, потребность выработать целостный взгляд на свою жизнь, обращенность внутрь себя, самосозерцание являются долгом и необходимостью в старости. Результатом этой психологической перестройки является появление новой жизненной позиции, рационального взгляда на свое существование и вместе с тем созерцательного, устойчивого психического и нравственного равновесия. К. Юнг считал, что закат человеческой жизни должен иметь собственное значение, а не быть жалким придатком к заре жизни. В связи с этим К. Юнг считал непоправимой ошибкой “проводить сумерки жизни в соответствии с программой ее зари”, нести “в сумерки закон утра”. Успешность, адаптивность старения определяется тем, насколько человек оказывается подготовленным к вступлению в новую фазу жизни, к тем задачам, которые несет с собой поздний возраст. Поэтому, рассуждая об учащении нервных срывов при старении, К. Юнг видел их причину в том, что во вторую половину жизни люди вступают неподготовленными» [17].

В каком смысле люди оказываются неподготовленными? А в том отношении, что они начинают жить в новых условиях (перестают работать, не знают, чем себя занять, все больше болеют, не понимают, как осмыслить конечность своей жизни и смерть и т.д. и т.п.), но представления о жизни и самих себе у людей старые. Чтобы жить по-новому, пожилой человек должен перестроиться, увидеть мир и себя иначе, чем прежде, нащупать новый образ жизни, который бы позволял справляться с болезнями, преодолевать страх перед смертью, заполнить свою жизнь интересными занятиями и делом. Сделать это невозможно, не выстроив концепцию старости, т.е. новое представление о реальности (ведь старая реальность как бы отделяется от человека и уходит в будущее), новое ощущение себя (ну вот я пожилой, старый человек и во многом один, поскольку старею и буду умирать, в то время как другие будут жить), не определив новый сценарий и стратегию жизни (например, надо «сбавить обороты», больше заниматься здоровьем, подумать о душе, найти посильное и интересное занятие и прочее).

«Возраст, – пишет Ермолаева, – в полной мере заявляет о себе как адаптогенный фактор именно в тот момент, когда человек в связи с уходом на пенсию лишается обязательной поддержки общества и системы определенных социальных связей, обусловленных профессиональной деятельностью, занимаемым в обществе местом. Уходя на пенсию, человек не только теряет общественные связи; отчуждение от социально значимой деятельности и соответствующее положение одновременно «уравнивают» людей в их пенсионном (оторванном от производительного труда) состоянии. Социальные приобретения в прошлом, достигнутый за время работы материальный уровень жизни не избавляют человека от выбора стратегии старения. По сути, человек на пороге старости решает для себя вопрос: пытаться ли ему сохранять и формировать новые сферы своих социальных связей или перейти к жизни, ограниченной кругом своих житейских интересов и интересов близких, то есть перейти к жизни в целом индивидуальной. Это решение определяет две основные стратегии адаптации – сохранение себя как личности и сохранение себя как индивида» [18]. «Вопрос о ведущей деятельности в старости остается открытым для обсуждения и изучения. Существует точка зрения А.Г. Лидерса, согласно которой ведущей деятельностью пожилого человека является особая «внутренняя работа», направленная на принятие своего жизненного пути» [19] (курсив мой. – В.Р.).

Концепциям старости несть числа, начиная от оптимистических, кончая пессимистическими и нулевыми (т.е. отсутствием таких концепций вообще). «Быть старым, – пишет Герман Гессе, – такая же прекрасная и необходимая задача, как быть молодым, учиться умирать и умирать – такая же почтенная функция, как и любая другая, – при условии, что она выполняется с благоговением перед смыслом и священностью всяческой жизни. Старик, которому старость, седины и близость смерти только ненавистны и страшны, такой же недостойный представитель своей ступени жизни, как молодой и сильный, который ненавидит свое занятие и каждодневный труд и старается от них увильнуть. Короче  говоря: чтобы в старости исполнить свое назначение и справиться со своей задачей, надо быть согласным со старостью и со всем, что она приносит с собой, надо сказать ей “да”. Без этого “да”, без готовности отдаться тому, чего требует от нас природа, мы теряем – стары мы или молоды – ценность и смысл своих дней и обманываем жизнь» [20].

«В то же время в отечественной геронтологической литературе описаны варианты неадекватных установок в отношении собственной старости, вплоть до полного неприятия ее. В качестве таких вариантов описывают регрессию (возвращение к прошлым формам поведения, проявляющееся в форме «детского» требования помощи, независимо от состояния здоровья), добровольную изоляцию от окружающих (пассивность и минимальное участие в общественной жизни), бунт против процессов старения (отчаянные попытки сохранить уходящую зрелость, выражающиеся в манере одеваться, сексуальном поведении, проведении досуга). При неадекватном отношении к старости у пожилых людей возникает ощущение неудовлетворенности жизнью, оскудение чувств, что вместе с хроническим недомоганием и прогрессирующей утратой интереса к окружающему провоцирует негативные изменения личности в форме “заострения” личностных черт» [21].

«Работы С. Грофа и Р. Моуди подтверждают, что принятие жизни и смерти в целом не только снимает страх смерти, но и украшает поздние годы жизни, придает им особый смысл, особые краски. Приняв неизбежность смерти, люди становятся более сосредоточены на состоянии своего разума, чем физического тела, в связи с чем они сами могут оказывать умиротворяющее воздействие на окружающих. Мысли о смерти вызывают у них стремление завершить незаконченные дела, позаботиться о близких» [22]. «Хорошее физическое здоровье, умеренный характер общих возрастных изменений, долгожительство, сохранение деятельного образа жизни, высокое общественное положение, наличие супруга и детей, сегодняшний материальный достаток не являются залогом и гарантией осознания старости как благоприятного периода жизни. И при наличии этих признаков, каждого в отдельности и вместе взятых, пожилой человек может считать себя ущербным и полностью не принимать свое старение» [23].
 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] «Прамы» ‒ термин Л.С. Выготского, призванный подчеркнуть единство ребенка со своими родителями.
[2] В чем культурный смысл детской игры? Это доступный ребенку способ освоения взрослого мира и первая репетиция свободы личности. Родители для своих детей являются настоящей способностью («социальным телом»), как только дети сталкиваются с проблемами, которые не могут решить, то тут же прибегают к помощи родителей. Мы со своими детьми – одно целое. Я не только отец для своего ребенка и субъект, с которым он общается, но и его органическая способность, позволяющая решать недетские задачи.
[3] Соблазн желаний, соблазн техникой.
[4] «При том биологическом понимании детства, которое установилось в нашей науке после Гроса, – пишет Зеньковский, ‒ детство (в широком смысле слова) обнимает все те годы, когда человек еще не подготовлен к самостоятельной жизни, к самостоятельной борьбе за существование» (Зеньковский В.В. Психология детства. Ред. Golden-Ship.ru 2012. Текст публикуется по изданию: Зеньковский В.В. Психология детства. Лейпциг: Изд-во «Сотрудник», 1924. С. 57).
[5] «Впервые, ‒ отмечает Зеньковский, ‒ в зреющей душе появляется настоящий интерес к своей собственной личности, подросток чрезвычайно занят самим собой, своими замыслами, своей внешностью, своими переживаниями, погружается в свои мечты. Именно к этому времени наблюдается чрезвычайное развитие фантастики, сознательного ухода из реальности. Отрок идет еще дальше, чем это наблюдается во втором детстве, в противоположении внутреннего и внешнего мира, ‒ но в новом периоде его внимание всецело обращено к внутреннему миру. Крайний и ясно сознаваемый субъективизм кладет печать на всю активность подростка, которая нередко бывает отмечена некоторым вкусом к авантюре. Несбыточность мечтаний, нереальность планов, неблагоразумие избираемого пути вовсе не смущают подростка, а часто даже психически поднимают в нем вкус к движению в данном направлении. Подросток как бы обретает в самом себе, в своих порывах и устремлениях, единственное руководящее начало, всякие авторитеты теряют в это время свое влияние, подросток начинает верить только самому себе, своему личному опыту. Моральное развитие обыкновенно принимает характер критического отношения ко всему тому, что доныне освещало путь жизни, ко всей моральной традиции, к нравам и обычаям; подросток от гетерономной моральной психологии переходить к стадии морального аномизма и чистого субъективизма. В отношении к окружающим начинает часто сказываться какое-то нарочитое неуважение, запальчивая небрежность, заносчивость, нередко переходящая в форму навязчивого желания поучать других людей. Подросток преисполнен особой веры в то, что ему удастся то, что не удавалось другим. Игра не выпадает из активности подростка, но принимает уже новый оборот. Игры в техническом смысле слова мало уже привлекают юное существо, быть может, в силу ясного сознания отличия сферы игры и сферы реальности, — но тем сильнее развивается игра в более скрытой и утонченной форме. Не следует забывать, что в это время просыпается сексуальное сознание, вносящее в душу такую неровность, беспокойство, внутреннее возбуждение» (Там же. С. 71).
[6] Освоение подростками реалистических форм поведения в современной культуре затруднено рядом обстоятельств. Здесь роль искусства и СМИ, стирающих границы между разными реальностями, а также вымыслом и реальностью, приучающих рассматривать виртуальную жизнь как обычную, а обычную как виртуальную, здесь новые, допускающие относительность и плюрализм, способы понимания и истолкования жизни, права и морали, здесь и значительно расширившиеся возможности (и соблазны) социальной жизни, наконец, свой вклад в проблему вносит также общее ощущения кризиса современной культуры, не оставившего в стороне как семью, так и буквально каждого человека.
[7] На одном полюсе мышление представляет собой свободный поиск, который мы схватываем, говоря о креативности, на другом полюсе мышление ‒ это действие методов и средств, что нами понимается как мыслительная деятельность. Для деятельности характерны такие механизмы, как воспроизводство, трансляция, коммуникация, кооперация позиций, рефлексия. Для мышления ‒ поиск решения проблем и задач, изобретение средств решения, выстраивание дискурсов, реакция на понимание-непонимание.
[8] Ермолаева М.В. Практическая психология старости. М.: Эксмо-Пресс, 2002. Цит. по: URL: http://www.syntone.ru/library/books/content/7315.html?current_book.
[9] «Очень сложной, ‒ отмечает Ермолаева, ‒ является проблема выделения границ старости. Границы между периодом зрелости и началом старости трудноуловимы. Один из основоположников отечественной геронтологии — И.В. Давыдовский — категорически заявлял, что никаких календарных дат наступления старости не существует. Обычно, когда говорят о старых людях, руководствуются возрастом выхода на пенсию, но последний далеко не одинаков в разных странах, для различных профессиональных групп, мужчин и женщин. По мнению ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения), более удобным представляется термин «стареющие», указывающий на постепенный и непрерывный процесс, а не на определенную и всегда произвольно устанавливаемую возрастную границу» (Ермолаева М.В. Указ. соч.).
[10] Там же.
[11] Там же.
[12] Бацман Р. Духовные проблемы пожилых людей // Проблемы старости: духовный, медицинский и социальный аспекты. М.: Свято-Дмитриевское училище сестер милосердия, 2003. С. 53. Данное размышление можно лучше понять по М. Бахтину, утверждавшему, что только смерть (в данном случае ее приближение) создает место для «точки вненаходимости», позволяющей завершить жизнь человека и впервые понять ее смысл. Другое дело, что в течение жизни некоторые люди, осмысляя свою жизнь, пытаются понять ее смысл и далее реализовать его. Подобное понимание-конструирование жизни личностью ‒ необходимый момент ее осуществления в европейской культуре.
[13] Леон-Портилья М. Философия нагуа. М.: Изд-во иностранной литературы, 1961. С. 159.
[14] Но не надо думать, что верующие не боятся смерти. «Для христианина, ‒ пишет Р. Бацман, ‒ смерть великое таинство. Она ‒ рождение человека из земной, временной жизни в вечность. В то же время ‒ “что для человека всего ужаснее? ‒ пишет святой праведный Иоанн Кронштадтский. ‒ Смерть? Да смерть. Всякий из нас не может без ужаса представить, как ему придется умирать и последний вздох испускать”. Истинно христианское отношение к смерти заключает в себе элемент страха, неуверенности, именно тех эмоций, которые хочет упразднить наша современная безбожная цивилизация. Однако в христианском отношении к смерти нет ничего от низкого страха, который могут испытывать умирающие без надежды на вечную жизнь, и христианин с умиротворенной совестью приближается к смерти, по Божией милости, спокойно» (Бацман Р. Указ. соч.).
[15] Ермолаева М.В. Указ. соч.
[16] Там же.
[17] Там же.
[18] Там же.
[19] Там же.
[20] Герман Гессе. О старости. 1952. Цит. по URL: http://www.lib.ru/GESSE/starost.txt
[21] Ермолаева М.В. Указ. соч.
[22] Там же.
[23] Там же.

© Розин В.М., 2017

Статья поступила в редакцию 12 декабря 2015 г.

Розин Вадим Маркович,
доктор философских наук, профессор,
ведущий научный сотрудник
Института философии РАН
e-mail: rozinvm@gmail.com