М.А. Полетаева

Эволюция представлений о «чужом»

Аннотация. Статья посвящена обзору эволюции представлений о своем и чужом человеке в истории человечества. Это первая попытка комплексной научной систематизации типовых взглядов общества на эту проблему в истории, игравших значимую роль в становлении национальной идентичности людей.

Ключевые слова. свой и чужой, эпохи: доиндустриальная, индустриальная и постиндустриальная, отторжение чужого, терпимость к нему, принятие его как своего.
 

Представления о чужом были разными в разные эпохи. Особенности этих представлений в существенной мере определялись мировоззренческими характеристиками этих эпох, параметрами картин мира людей, живших в разное время. Поэтому прежде, чем приступать к рассмотрению особенностей такого отношения к чужим, нужно определиться с принципами членения истории на эпохи.

В мировой науке существует множество вариантов членения истории на различные периоды, созданные на протяжении многих веков и опирающиеся на разные основания. Это и социально-экономические формации, и культурно-цивилизационные эпохи, и религиозные эры, и т.п. Из этого множества вариантов мы выбираем сравнительно новую концепцию членения истории на технологические периоды, т.е. эпохи, основанные на господстве разных типов технологий, – доиндустриальную, индустриальную и постиндустриальную [1]. При этом под «индустриальностью» понимается машинное производство каких-либо материальных предметов или фрагментов сооружений. Соответственно доиндустриальная эпоха – это время до появления производящих машин (время ручного инструментария), а постиндустриальная эпоха – это время, когда машины перестали играть самодовлеющую роль, а стали чисто техническими элементами производства, главным же стало автоматизированное управление машинами и производство нового знания.

Выбор именно этого варианта членения истории для данного исследования обусловлен тем, что развитие типов технологий материального производства, а с ними и типов социального устроения общества, в конечном счете, очень влияло на становление и укрепление той или иной типологии общественного сознания и его базовых характеристик [2], а также на параметры идентичности людей и разделения социального мира на своих и чужих [3]. Поскольку именно этот параметр общественного сознания является основным объектом нашего исследования, то выбор концепции понимания истории, наиболее способствующей такому анализу, представляется оптимальным.

Доиндустриальная эпоха, в которую принято включать этапы: первобытный, рабовладельческий и феодальный, характеризовалась преобладанием ручного труда (как индивидуального, так и коллективного), доминированием мифологических и религиозных верований в общественном сознании и представлениях о социальном мироустройстве, а также исключительно непосредственной межличностной коммуникацией (устной и письменной) между индивидами.

Эту эпоху определяют временным отрезком от возникновения человечества (примерно 40 тыс. лет тому назад) до рубежа XV-XVI вв. – времени Великих географических открытий, изобретения печатного станка, начала итальянского Возрождения в искусстве и общественной мысли и т.п., а – главное – до начала использования первых машинных устройств в некоторых видах ремесла (например, ткачестве).

Доминирующее религиозное сознание людей того времени заставляло их видеть все сущее преимущественно в ракурсе религиозной значимости объектов бытия и даже социальную справедливость определять по ее мистической богоугодности. Общая направленность сознания общества доиндустриальной эпохи была связана с сакрализацией своего прошлого, поклонением «великим предкам», легендарным героям и религиозным подвижникам минувших веков, как важнейшим эталонным образцам правильного социального поведения, подражание которым является единственно верным жизненным путем.

Индустриальная эпоха характеризовалась машинным производством с ручным управлением (станки, непосредственно управлявшиеся рабочими), преобладающим рациональным массовым сознанием общества и стремлением к переустройству мира на основаниях большей социальной справедливости (демократии), а также обезличенной коммуникацией в виде массово тиражируемых книг и газет, а позднее радио и телевидения. В целом культуру индустриального общества принято называть «книжной», по особой роли книги в систематизации представлений людей о бытии. Индустриальная эпоха занимает временной отрезок от рубежа XV-XVI вв. до 60-х гг. ХХ века. Это привычные для нас капитализм и социализм, которые при всем своем политико-идеологическом различии основывались на едином типе технологий материального производства.

Увлечение идеями социального равноправия, тем не менее, с трудом уживалось с концепцией равноправия национально-культурного, чем было порождено множество политических коллизий и в первую очередь колониализм – завоевание и эксплуатация слаборазвитых народов Азии, Африки, Латинской Америки. При этом общая направленность общественного сознания была связана не столько с сакрализацией прошлого, сколько с романтизацией будущего, с мечтами о построении прекрасного справедливого общества (в той или иной форме), безостановочном научно-техническом прогрессе, освоении Космоса и т.п., ради чего нужно перетерпеть плохое настоящее.

Постиндустриальная эпоха, начало которой обычно отсчитывается от 60-х гг. ХХ века: в частности от «студенческого бунта» 1968 г. в Европе, движения хиппи в США, но – главное – изобретения компьютера, буквально «перевернувшего мир» внедрением информационных технологий. Эпоха постиндустриализма характеризуется машинным производством с электронным автоматизированным управлением, господством критического массового сознания (подвергающего сомнению все концепции объяснения наблюдаемого мира), а также гиперкоммуникацией с помощью компьютеров, мобильных телефонов и iPhon’ов, практически не имеющих границ по охвату мира и создающими глобальное информационное поле всего человечества. Это формирующийся сейчас посткапитализм с его глобализацией, тотальной информатизацией и пр. Сразу же объяснимся, что под посткпитализмом мы понимаем капиталистическое производство, основанное на частной инициативе, сочетаемое с социалистическими стандартами в вопросах обеспечения прав и нужд населения [4].

Массовое сознание постиндустриального мира ориентировано прежде всего на проблемы социальной свободы и равноправия людей, включающие и равноправие национально-культурное. Постиндустриальное общественное сознание уже не сакрализует прошлое и не романтизирует будущее, а сосредоточено на настоящем и его проблемах, современное решение которых мало удовлетворяет общество.

Но нужно помнить и о том, что если первобытными когда-то были все ныне существующие и когда-либо существовавшие народы, то лишь  сравнительно небольшая их часть достигла аграрной стадии развития, малая часть последних перешла на индустриальную стадию и лишь чуть более десятка народов (пока) доросло до постиндустриальной стадии развития. Большая часть народов Земли остановилась в своей социальной эволюции на том или ином этапе, не найдя ресурсов для дальнейшего развития; и лишь несколько народов (полтора-два десятка) развилось до постиндустриальной стадии. Так что на Земле сейчас представлены практически все исторические эпохи в лице разных народов. Сегодня большая часть человечества живет при первобытном строе и аграрном феодализме (в доиндустриальную эпоху), меньшая часть при капитализме и социализме (в индустриальную эпоху) и лишь несколько стран при посткапитализме (в постиндустриальную эпоху). К тому же во многих странах наблюдается ситуация, когда крупные города живут в постиндустриальных условиях, а глубокая провинция – еще при феодализме. Таков современный мир.

В разные эпохи и при разных типах доминирующего массового сознания были актуальны и разные представления о своих и чужих людях. В истории человечества сложились три типа отношения к чужому: сначала в доиндустриальную эпоху чужой воспринимался плохим, и иметь с ним дело считалось опасным [5]; затем в индустриальную эпоху чужой определялся как «другой», и иметь с ним дело считалось возможным, но сложным; и, наконец, сейчас в постиндустриальную эпоху чужой воспринимается как хороший, и иметь с ним дело считается не более опасным, чем со своим.

В доиндустриальную эпоху, в трех ее последовательных периодах – родовом, племенном, аграрном этно-государственном – в общественном сознании преобладали разные способы определения чужого.

В родовой первобытной общине дихотомия свой/чужой основывалась преимущественно на оппозиции сородич/инородец. Инородец не просто разговаривал на ином языке и придерживался иных обычаев, но – главное – он считал свое происхождение от иного «великого предка», иного тотема. В родовой общине статус кровного родственника являлся наиболее значимым. Позднее это все вылилось в институт многочисленной родни, которая в европейской культурной традиции обычно составляет до двух десятков человек, а у некоторых народов Востока насчитывает иногда более сотни людей. И всех их человек обязан помнить и знать обязанности каждого родственника по отношению к себе и свои обязанности по отношению к каждому родственнику. В свое время этот вопрос хорошо исследовал К. Леви-Стросс [6].

Хотя общность, основанная на кровном родстве, является наиболее древней, но и по сей день она сохраняет свою значимость в некоторых областях жизни. Все мы знаем свою близкую родню и обращаемся именно к ней за помощью в разных бытовых ситуациях. Происхождение (т.е. кровное родство) играет первостепенную роль в определении членов клана, варны, касты, иногда сословия (например, принадлежности к дворянству или духовенству). Оппозиция сородич/инородец сохраняет свою значимость до сих пор.

В племени люди уже принадлежали к разным родам, их объединяла в основном единая культура, и дихотомия свой/чужой выглядела уже как соплеменник/иноплеменник. Основными определителями соплеменника были язык (диалект), бытовые обычаи, верования, участие в племенных обрядах и т.п. Иноплеменник, естественно, всего этого не знал или знал плохо, и заметно отличался от соплеменников.

Но со временем племена начали объединяться в племенные союзы, началось формирование крупных этносов, разные диалекты основного языка выровнялись, то же выравнивание (стандартизация) произошло и с обычаями, и оппозиция соплеменник/иноплеменник обрела уже этнический смысл – представитель нашего этноса или иного. К началу аграрного периода понятие «соплеменники» уже определенно означало членов одного этноса. Главным отличительным признаком являлось то, что между соплеменниками была возможна коммуникация без переводчика [7].

В аграрный этно-государственный период (привычные для нас рабовладение и феодализм) основу общественного сознания составляла религия (бывшая и основной политической идеологией эпохи) [8]. Истина воспринималась как абсолютная и универсальная. Соответственно в этот период дихотомия свой/чужой выглядела как единоверец/иноверец. Характерно, что даже человек, не владеющий местным языком, но принадлежащий к той же религии (деноминации) воспринимался как «свой» [9]. Иноверец был чужим не только по религии, но еще и политически, ибо его вера не обязывала служить местному государю.

Но в религиях, основанных на «священных текстах» (а это все основные религии, дожившие до наших дней), наблюдалось значительное расхождение между «книжной религиозностью», точно воспроизводившей основные вероучебные сентенции по книгам, и «народной религиозностью», более или менее вольно интерпретирующей их и часто смешивающей канонические догматы с предшествовавшим язычеством. Поэтому понятие «единоверец» весьма условно и не имеет четких критериев. А вот иноверец выделялся отчетливо, и единоверец нередко определялся именно в сравнении с иноверцем.

Принципы, лежащие в основании формирования социальных групп – родовой, племенной и этно-конфессиональный – определяли и типы идентичности людей этого времени. Показательно, что сельские жители Руси называли себя не по роду деятельности – земледельцами, а по религиозной принадлежности – крестьянами (т.е. христианами).

В целом иррациональность, мистифицированность общественного сознания доиндустриальной эпохи отражалась и на отношении к чужому. Он воспринимался как инфернально «вредный», не понятный, опасный, не угодный нашему Богу, как не созданный по его образу и подобию, а являющийся порождением дьявола [10]. И любые контакты с ним старались минимизировать.

Ситуация заметно переменилась с наступлением индустриальной эпохи. В общественном сознании, по крайней мере, горожан религия постепенно становилось менее значимой, а возобладало буржуазное рациональное мировидение. Истина стала относительной, контекстуально зависимой. На базе этносов формировались нации, сочетавшие в себе этническое и политическое начала. Постепенно распространялась всеобщая грамотность; а с ней пришли и национальные культурные стандарты, вытеснившие многие религиозные стереотипы сознания [11]. Большую значимость получило государственное законодательное регулирование социального поведения людей.

Соответственно дихотомия свой/чужой обрела преимущественную форму соотечественник/иностранец. Иностранец, конечно, не так сильно отличался от своего, как иноверец или иноплеменник (по крайней мере, в границах одного культурного региона). Но его социальное поведение регулировали уже законы другой страны, что временами было очень заметно. А распространение национальных культурных стандартов значительно усиливало локальную специфичность поведенческого стиля и образа жизни соотечественников, в отличие от иностранцев [12].

Идентичность людей индустриальной эпохи определялась в первую очередь государственно-политическими условиями их существования, от которых отсчитывалось и все остальное. Ну, и отношение к чужому соответствовало умонастроениям эпохи. Чужой, конечно, был иным, но по-своему интересным и, по крайней мере, рационально понятным. Он был просто «другим». И взаимодействие с ним было, как минимум, полезным, не всегда мирным (например, колониальное угнетение), но не опасным [13].

Вместе с тем, население любого государства индустриальной эпохи было этнически разнообразным, включало в себя множество субэтносов или этнических фрагментов соседних народов. Кроме того население было многообразным по своему социальному составу, и нередко разные сословия говорили на разных диалектах, ориентировались на разные культурные эталоны. В этих условиях определение соотечественника было не легким делом, и нередко было также привязано к сравнению его с иностранцем, на фоне которого соотечественник выделялся более четко.

В постиндустриальную эпоху ситуация с этим вопросом опять переменилась. Производство сосредотачивалось уже не только на вещах и сооружениях, но в большой мере и на новых знаниях и информации. Основным производителем стала наука. Общественное сознание тоже изменилось. Оно отошло от крайностей предшествовавших эпох – сакрализации прошлого в доиндустриальную эпоху и романтизации будущего в индустриальную, а стало больше сосредотачиваться на настоящем и его критике [14]. Характерной парадигмой постиндустриального сознания стал постмодернизм – концепция тотального сомнения во всем. Истина стала пониматься как что-то субъективное, как плод ангажированного сознания того или иного человека. Век книжной культуры сменился веком экранной культуры. Ажиотажное отношение переместилось с предстоящего светлого будущего на актуальную личную свободу, ставшую ключевым понятием общественного сознания. Дихотомия свой/чужой стала опираться в первую очередь на культурные различия между людьми. В русском языке нет соответствующих слов, так что эту оппозицию можно условно определить как «сокультурник»/«инокультурник».

Идентичность людей постиндустриального времени стала сложной, многоаспектной, а часто и просто ситуативной. В разных жизненных ситуациях человек стал определять себя по-разному. Отношение к чужому, наконец, стало безоценочным. Он не отвергается общественным сознанием постиндустриальной эпохи, но и не выделяется как что-то особенное. Чужой в новом понимании – это такой же человек, как и свой, и он столь же достоин личностной и культурной свободы, как и свой. Просто он носитель иной национально-культурной традиции, и этим интересен. Фактически понятие «чужой» потеряло свой различительный смысл. Сопоставление свой/чужой уже стало не актуальным. Представители иного сословия или политические оппоненты часто воспринимаются как более чужие, нежели представители иного народа.  В этом вопросе все относительно.

Ведь люди все разные. В любом современном обществе есть люди, придерживающиеся прогрессистских взглядов на дихотомию свой/чужой, а есть и расисты, националисты, фундаменталисты, коммунисты, этатисты (фашисты) и пр. Поэтому сегодня идеологические различия между людьми играют большую роль, нежели оппозиция свой/чужой. В современном мире оппонент (в определенном смысле чужой) – это не инородец, иноплеменник, иноверец или иностранец. Это человек, придерживающийся иных взглядов на принципы социального мироустройства, т.е. иной политической культуры. И отторгается именно он, а не представитель иной расы, этноса, религии, страны.

Таким образом, мы видим, что отношение к чужому и возможности взаимодействия с ним от эпохи к эпохе менялось к лучшему. В доиндустриальную эпоху чужой отвергался в принципе, как непригодный к какому-либо взаимодействию. В индустриальную эпоху взаимодействие с ним допускалось при определенных условиях (его культурной ассимиляции). А в постиндустриальную эпоху никаких препятствий к взаимодействию с чужим уже не усматривалось. Всякий акцент на отличии чужого от своего начал рассматриваться как архаический предрассудок.

На протяжении человеческой истории в культуре всех народов эта дихотомия свой/чужой играла важную роль, в том числе определяя некоторые параметры идентичности своего. Именно, благодаря сравнению с чужим наглядно были видны достоинства своего, оттачивалась собственная идентичность человека и понимание себя самого. Дихотомия свой/чужой занимала заметное место в ряду всего комплекса многочисленных бинарных оппозиций в сознании людей любых эпох – доброе/злое, хорошее/плохое, сакральное/профанное, истинное/ложное и т.п., что составляло основу системы ценностных различений всей культуры.

В истории общественного сознания мы видим три типа чужих: чужой-инфернальный (имеющий адское происхождение), чужой-экзистенциальный (по жизни) и чужой-номинальный (по имени, по семиозису). Эти три типа, естественно, вызывали разное к себе отношение, исторически следовали один за другим, и с каждой эпохой отношение к чужому становилось все менее мистическим.

Можно говорить об исторической эволюции восприятия чужого в общественном сознании и как о пути постепенного отказа от крайностей деления социальной реальности на своих и чужих, а мира в целом на добрую (положительную) и злую (отрицательную) компоненты и глобальной культурной трактовки Универсума в рамках дуалистической парадигмы «правильное/неправильное». Этот вопрос в свое время основательно исследовал А.А. Пелипенко [15]. Такой вывод представляет собой важное теоретическое положение, показывающее, что общее построение культуры на основании бинарных оппозиций (что основательно исследовалось структуралистами и некоторыми иными учеными) [16], имеет временный характер и в ходе истории постепенно преодолевается. Но эта тема лежит уже за пределами настоящего исследования.
 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] См., например: Bell, Daniel. The Coming of Post-industrial Society: A Venture of Social Forecasting. N.Y.: Basic Books, 1973 (Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М.: Академия, 1999. 788 с.); Fukuyama, Francis. The End of History and the Last Man. N.Y.: Free Press, 1992 (Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ, 2004. 488 с.) и др.
[2] Костина А.В., Флиер А.Я. Три типа культуры – три функциональные стратегии жизнедеятельности // Вестник Челябинской государственной академии культуры и искусств. 2009. № 2 (18). С. 23-36; Флиер А.Я. История культуры как смена доминантных типов идентичности // Личность. Культура. Общество. 2012. Т. 14. № 1 (69-70). С. 108-122.
[3] См., об этом: Шапинская Е.Н. Образ Другого в текстах культуры. Монография. М.: Красанд, 2011. 212 с.
[4] Mason, Paul. PostCapitalism: A Guide to our Future. London: Allen Lane, 2015. 356 p.
[5] Флиер А.Я. Культура как репрессия. М.: Диаграмма, 2006. 320 с.; см. об этом также: Флиер А.Я. Философские пролегомены к Нормативной теории культуры [Электронный ресурс] // Культура культуры. 2019. № 1. URL: http://cult-cult.ru/the-philosophical-prolegomena-to-a-normative-theory-of-culture/. Дата обращения: 18.06.2019.
[6] Lévi-Strauss, Claude. Les Structures élémentaires de la parenté. Paris: PUF, 1949. 619 р.
[7] Флиер А.Я. История культуры как смена доминантных типов идентичности.
[8] См. об этом: Frankfort, Henri, Frankfort, Henrichte A., Wilson, John A., Jacobsen, Thorkild. Before Philosophy. The Intellectual Adventure of Ancient Man. Baltimore: Penguin Books, 1946 (Франкфорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон Дж., Якобсен Т. В преддверии философии. Духовные искания древнего человека. М.: Наука, 1984. 236 с.).
[9] Сурова Е.Э. Идентификационный принцип в культуре [Электронный ресурс] // Международный журнал исследований культуры. 2010. № 1. URL: http://www.culturalresearch.ru/ru/archives/62-politics-of-ident. Дата обращения: 28.11.2017; Малыгина И.В. Российская идентичность в контексте культурных «разломов» глобального и локального // Ярославский педагогический вестник. 2013. Т. 1. № 1. С. 242-246; Малыгина И.В. Динамика российской идентичности // Быть русским… Коллективная монография [Т.Г. Киселева, И.В. Малыгина, А.Я. Флиер]. М.: МГУКИ, 2005. С. 5-52.
[10] Шапинская Е.Н. Указ. соч.
[11] Флиер А.Я. Массовая культура и ее социальные функции // Общественные науки и современность. 1998. № 6. С. 181-187.
[12] Флиер А.Я., Полетаева М.А. Происхождение и развитие культуры. М.: МГУКИ, 2009. 272 с.
[13] Тлостанова М.В. Деколониальный проект: от политической деколонизации к доколонизации мышления и сознания // Личность. Культура. Общество. 2008. Т. 10. № 5-6 (44-45). С. 170-183.
[14] Флиер А.Я. Добро и зло в культурно-историческом понимании [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2015. № 3. URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2015/3/Flier_Good-Evil/. Дата обращения: 18.06.2019.
[15] Пелипенко А.А. Дуалистическая революция и смыслогенез в истории. М.: МГУКИ, 2007. 434 с.
[16] См., об этом: Lévi-Strauss, Сlaude. Anthropologie structurale. Paris: Plon, 1958 (Леви-Стросс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1985. 536 с.); Пелипенко А.А. Постижение культуры. В 2 ч. Ч. 1. Культура и смысл. М.: РОССПЭН, 2012. 607 с.; Флиер А.Я. Философские пролегомены к Нормативной теории культуры.

© Полетаева М.А., 2020

Статья поступила в редакцию 15 августа 2019 г.

Полетаева Марина Андреевна,
кандидат культурологии, доцент
Московского государственного
лингвистического университета.
e-mail: m.poletaeva@mail.ru