А.Я. Флиер

Историческая трансформация культуры
от восхищения прошлым к устремленности в будущее

Аннотация. В статье рассматривается ориентация различных социальных субкультур, с одной стороны, на традицию, самобытность и сакрализацию прошлого, что было характерно для народной культуры, а сейчас – для субкультуры социальных аутсайдеров, и, с другой стороны, на новацию, рациональность и устремленность в будущее, что всегда было и остается характерным для специализированной (креативной, элитарной) субкультуры социальных лидеров.

Ключевые слова. Культура, традиция, прошлое, новации, будущее, аутсайдеры, лидеры, народная культура, элитарная культура.


Мы знаем о том, что в процессах исторической и социальной динамики культуры постоянно и в немалом числе соперничают совершенно разнонаправленные, а порой и просто не совместимые друг с другом тенденции (как правило, в виде парных оппозиций). В культуре, как и в любой иной области бытия, действует закон единства и борьбы противоположностей. В соответствии с ним в рамках системы ведется постоянная борьба между разными тенденциями в динамике тех или иных сторон культуры, в результате которой рождается что-то новое, содержащее в себе элементы, в большей или меньшей мере унаследованные от всех соперничавших тенденций, что ведет к развитию всей системы в целом. Источник развития заключен в самой системе и ее внутренних противоречиях.

Но проблема видится в том, что в культуре одновременно наблюдаются как классическая модель единства и борьбы противоположностей, реализуемая в описанном алгоритме, так и совершенно иной алгоритм соперничества, в котором просто побеждает одна из соперничающих тенденций (в историческом масштабе времени), постепенно расширяя собственные масштабы применения и локализуя другую. В результате развитие не порождает что-то новое, а просто сводится к постепенной замене одной доминировавшей тенденции другой. Обычно это просто называется эволюцией и не рассматривается как какой-то специальный алгоритм. Все это не отменяет вывод о том, что имеет место саморазвитие системы, но реализация данной модели придает культурному развитию определенную векторную направленность, в основном проявляющуюся в переходе от жесткой однотипной упорядоченности к поливариантной.

Показательные примеры второго типа соперничества оппозиционных тенденций это:

• культура как ограничение и как свобода,

• культура как социализация и как индивидуализация,

• культура как упорядочение и как размывание порядка,

• культура как повторение и как неповторимость,

• культура как единообразие и как многообразие,

• культура как закономерный результат и как случайность и др.

По ходу истории вторые части этих бинарных оппозиций постепенно вытесняют первые, хотя не абсолютно и не окончательно, однако смена культурных доминант в человеческой макроистории совершенно очевидна. Именно вторые части приведенных оппозиций (расширение степеней свободы, индивидуализация, случайности, размывание порядка) неуклонно становятся актуальными параметрами культуры с каждой новой эпохой во все большей и большей мере:

• социальная свобода побеждает социальное ограничение (это самоочевидно на примере трансформации системы социальных ограничений от первобытной общины до современной либеральной демократии);

• социальная значимость творческой новации побеждает значимость следования традиции (что иллюстрируется технологическим развитием процессов деятельности от первобытной эпохи до постиндустриальной);

• индивидуализация преодолевает социализацию (что проявляется в частности в утверждении авторского начала и индивидуального стиля в искусстве и литературе, философии и науке, техническом творчестве, идеологии, политическом лидерстве и многом ином);

• асимметрия побеждает симметрию (в качестве иллюстрации выступает формальная эволюция искусства от Античности к искусству ХХ века);

• плюральность вытесняет нормативность (пример: путь от господства жесткого обычая и его стандартов поведения к терпимости и даже патронажу в отношении социальных аномалий, например, гениальность – это тоже аномалия);

• и даже случайное в культуре, если не побеждает закономерное, то, по крайней мере, существенно расширяет свою частотность и, главное, – приемлемость (наблюдается возрастание культурной ценности абстрактного, парадоксального, движение от нормативного к оригинальному) и т.п. [об этом см.: 1].
            
В любых проявлениях жестко ограничительное, нормативное начало культуры постепенно отступает под натиском потребности в свободе культурного самовыражения, коллективное начало в культуре уступает индивидуальному. А это означает, что иное перестает восприниматься как угроза, как нечто социально опасное. Талант воспринимается как одно из самых ярких проявлений иного по отношению к среднему уровню, к норме. Это более полно выражено в художественном и научном творчестве, но, безусловно, имеет место и в социальных репрезентациях, меньше в идеологии. Представитель иной культуры перестает восприниматься как заведомый враг. Видимо, это связано с тем, что по мере развития технологий жизнедеятельности соперничество за ресурсы утрачивает свою остроту. В том числе и борьба за свою культурную исключительность (что на самом деле есть борьба за человеческие ресурсы).

Этот описанный алгоритм развития позволяет ставить вопрос о культуре как о своеобразной сумме оппозиций, не укладывающейся в классические рамки закона единства и борьбы противоположностей, и о наличии определенного вектора в историческом развитии культуры.

Попытка охарактеризовать подобный вектор культурного развития актуализирует один очень важный аспект проблемы. Человеческая культура возникла как развитие норм социальности, наблюдаемой у всех стадных животных, реализующем совершенно определенную единую стратегию – приоритет коллективных интересов над индивидуальными, ограничение индивида в интересах коллектива, принесение в жертву индивида в интересах коллектива. Так поступают антилопы, птицы, муравьи, рыбы, обезьяны – все животные. Так же поступают и люди в системе своих культурных норм. Например, в литературе всех народов мира приоритет, отдаваемый общественным интересам, называется «добром» и всячески приветствуется, а предпочтение индивидуальных интересов осуждается как априорное «зло» [2]. И никогда не бывает иначе. Один должен жертвовать собой во имя интересов двоих. Все религиозные учения в мире фактически призывают к тому же. Политические и социальные учения тоже. Социальное поведение животных и культура людей как стратегии коллективного выживания на ландшафте всегда оставались неизменными в своей определенной направленности, были подчинены единой идее приоритета коллективности и были обращены к единому лозунгу – «раньше думай о Родине (т.е. коллективе), а потом о себе».

Теперь же в культуре людей наблюдается очевидное отступление от стандартного стереотипа биологической социальности, и оно становится признаком культурной нормальности. Является ли этот постепенный отход от априорного торжества социального к торжеству индивидуального начала, от нормативной упорядоченности к свободе самовыражения, движением от Космоса к Хаосу?

Впрочем, вспомним, что с позиций синергетики Хаос – это не абсолютный беспорядок, а иной порядок, выстроенный по иным правилам, по алгоритму, непривычному и непонятному для нас (для господствующих стереотипов нашего сознания). В таком случае можно говорить о том, что в развитии культуры начинает торжествовать принцип равноправия разных порядков, отход от идеи исключительности, лежащий в основе любой локальной самобытности, и движение в сторону системной толерантности. В принципе тенденция к установлению равноправия разных культурных идентичностей, развивающаяся в культуре в течение XX – начала XXI веков, свидетельствует именно об этом. Но можно ли предполагать, что с течением времени нормативность и локальная самобытность будут совсем вытеснены из культуры?

Не думаю. Нормативность и локальное своеобразие в культуре – это по существу не более чем ограничение используемой совокупности форм деятельности и ее желаемых результатов (продуктов) некоторым числом разрешенных или предпочитаемых образцов, как правило, максимально повторяющих уже освоенные в прошлом формы и являющихся носителями черт, на основании которых хорошо атрибутируется местная специфика. Однако если раньше такого рода ограничения имели какие-то прагматические основания, привязанные к природным и ресурсным условиям места, то ныне они имеют исключительно идеологический характер культурной ориентированности на собственное прошлое как универсальной установки национального самоутверждения.

В прошлые времена ориентация на прошлое как на единственно правильное состояние дел, в отличие от неправильной современности, вообще преобладала в ментальностях традиционной культуры [3]. В этой связи стоит обратить внимание и на то, что люди, занятые в какой-либо социально полезной деятельности, обычно делятся на группы высоко востребованных деятелей, чья работа имеет высококачественный и высокоэффективный характер, и людей с низкой или даже незначительной социальной востребованностью и соответствующими параметрами качества и эффективности работы и ее результатов. При этом показательно то, что такие характеристики, как нормативность и локальное своеобразие, оказываются очень актуальными для деятельности именно второй группы (людей с низкой социальной востребованностью, назовем их условно аутсайдерами) и в то же время в основном стесняющими, мешающими, ограничивающими размах деятельности для первой группы (людей с высокой социальной востребованностью, назовем их условно лидерами). Т.е., говоря иначе, нормативность и локальное своеобразие являются преобладающими характеристиками деятельности аутсайдеров, в то время как лидеры стремятся к деятельности новационной и универсальной или транслокальной значимости.

В таком случае можно утверждать, что высококачественная и инновативная индивидуальная творческая деятельность лидеров по ходу истории начинает приобретать все большую социальную значимость, постепенно оттесняя на второй план коллективную традиционную деятельность социальных аутсайдеров, доминировавшую на ранних этапах истории. Значимость коллективных интересов в культуре начинает уступать место значимости индивидуальных проявлений, ибо это интересы лидеров (по уровню востребованности их деятельности). Иными словами это можно назвать исторической победой специализированной (элитарной) культуры над традиционной (народной).

Возможно, именно этими процессами в динамике развития видов и форм человеческой деятельности можно объяснить и обозначенный выше вектор возрастания степеней свободы в развитии человеческой культуры. Надо сказать, что такую направленность социокультурного развития отмечали многие авторы [например: 4 и др.]. И становится понятным, почему такой вектор не наблюдается в социальности животных, ибо значимость индивидуальной активности особи в животной жизни всегда неизмеримо ниже эффективности коллективных действий.

Но не означает ли это, что нормативность и локальное своеобразие в культуре вообще исторически обречены как социально малоэффективная целеустановка деятельности, уходящая с исторической сцены актуальной социальной практики? Думаю, что нет. Во-первых, потому, что вопрос о стирании национальных культурных различий пока что не стоит в повестке сколь-либо обозримого будущего человечества. И, во-вторых, потому, что категория социального аутсайдерства в принципе неустранима в практике человеческого бытия, хотя бы по причинам биологических различий между людьми, их врожденных способностей, психоэнергетики и пр. А это означает, что социальная ниша для деятельности, параметры которой не смогут измеряться уровнем ее результативной эффективности, а только степенью ее нормативности и местного своеобразия, останется всегда. Но боюсь, что такая деятельность скоро останется потребной только для показа туристам.

На протяжении тысячелетий культура была наиболее консервативным элементом социального устроения человеческих сообществ [5]. Она заставляла народы многократно переживать свое прошлое, постоянно воспроизводить его в традиционных формах и продуктах деятельности, видеть в прошлом эталонный образец правильного состояния дел, поведения людей, их решений и предпочтений. «Богатыри не вы…». Все богатыри, герои, значимые образцы оставались далеко в глубине истории. Настоящее было в лучшем случае терпимо плохим, а уж о будущем и говорить было нечего. Будущее предстоит на небесах. Культура не всегда специально боролась с новациями, но удерживала их в идеологически установленных пределах. Культуру такого типа можно назвать находящейся в состоянии неустойчивого равновесия. Равновесие было заложено в консервативное содержание самой культуры, а неустойчивость определялась суммой внешних воздействий на нее.

Но вот на протяжении трех последних веков произошла определенная метаморфоза культуры. Она стала интересоваться и строить планы на будущее. Прошлое уже не стало казаться таким идеальным, а, напротив, темным и ужасным, его необходимо было преодолеть. «Отречемся от старого мира…». Потребность в чем-то новом, нестандартном, нестереотипном, ассиметричном постепенно овладела культурой, которая сама стала инструментом преодоления традиции. Культуру нового времени уже можно назвать находящейся в состоянии устойчивого неравновесия, причем источником неравновесия стала противоречивая внутренняя проблемная наполненность культуры, а фактором устойчивости – жесткие внешние границы функционирования. Функции внутренних свойств и внешних обстоятельств поменялись местами по характеру своего воздействия на культуру. И с каждым десятилетием эта новая направленность культурного развития усиливается.

В этой связи можно отметить и еще одну особенность. Если ранее локальная специфичность культуры являлась самодовлеющей и была основана на устойчивом обычае (бытовых традициях, языке, религии), то постепенно специфичность становится ситуативной и основывается преимущественно на актуальном интересе (как правило, политическом или экономическом). Наблюдается и выраженная несовместимость локальной специфичности и ускорения динамики социального развития. Устойчивость культурной специфичности обеспечивалась замедленными темпами развития общества, а при динамизации социального развития в жертву ему приносится прежде всего культурная специфичность этого общества (характерные примеры: петровские реформы в России и «революция Мэйдзи» в Японии). Говоря предметно, можно утверждать, что локальные культуры сообществ, находящихся на одной стадии развития, по мере перехода от одной исторической эпохи к другой, становятся все менее специфичными по отношению друг к другу. Есть основания для предположения, что культуры средневековых католических сообществ Европы были менее специфичны по отношению друг к другу, нежели культуры античных государств-полисов, культуры индустриальных европейских государств менее специфичны, чем культуры средневековых образований, культуры постиндустриальных обществ еще менее специфичны по отношению друг к другу. Чем больше ускоряется темп социального развития, тем быстрее утрачиваются признаки локального культурного своеобразия, приносимого в жертву темпам социального развития.

Все это ведет к постепенной, но принципиальной трансформации социальных функций самой культуры в обществе. Из педали тормоза в автомобиле прогресса она становится педалью газа. Культура превращается в один из участков прорыва в деле социального развития общества [6 и др.].

Что же тогда останется в качестве тормозной системы? Видимо, социальная среда аутсайдеров, не дающаяся обществу разогнаться в своем развитии. В ее сохранении и стабилизации более всего заинтересована политическая власть. Именно она сегодня представляет и защищает интересы аутсайдеров, пока те олицетворяют собой электоральное большинство населения, и от их удовлетворенности в существенной мере зависит устойчивость политического режима. А аутсайдеры, как показывает опыт ХХ века, эффективней всего управляются с помощью идеологии. Патриотизм, национализм, смакование великого прошлого, бесконечные юбилеи каких-то событий и т.п. – это их культура. Поэтому традиционная культура всегда останется важнейшим инструментом социального контроля и управления в руках власти.

Следует заметить, что в отечественной практике уже несколько десятилетий имеет место выраженная дихотомия двух функциональных культур. Одна из них стихийная, интеллектуально-художественная, ориентированная преимущественно на интеллигентного потребителя, в большей или меньшей степени осознанно стремящаяся отмежевываться от груза истории и ведущая к творческому развитию общественного сознания. Другая – официозная, политико-идеологическая, народно-ориентированная и патриотически ажиотированная, преследующая цель актуализации правильно интерпретированной истории в общественном сознании. Видимо, и во всем мире имеет место такая культурная дихотомия, степень выраженности которой зависит от степени идеологической устойчивости правящего политического режима [7].
Итак, мы видим две культуры в одной. Одна – стихийная творческая культура, ориентированная вперед и превентивно переживающая будущее, и другая – искусственно насаждаемая официозная культура, ориентированная назад и неустанно переживающая прошлое. Культура остается суммой многих групп бинарных оппозиций, но композиция этих оппозиций и их функции остается важнейшей.
 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Флиер А.Я. Человек и культура: параметры сопряженности [Электронный ресурс] // Культура культуры. 2015. № 2. URL: http://cult-cult.ru/human-and-culture-factors-of-congruence/ (Дата обращения: 16.09.2017); Флиер А.Я. Философские пролегомены к Нормативной теории культуры [Электронный ресурс] // Культура культуры. 2019. № 1. URL: http://cult-cult.ru/the-philosophical-prolegomena-to-a-normative-theory-of-culture/ (Дата обращения: 18.06.2019).  
[2] Флиер А.Я. Добро и зло в культурно-историческом понимании [Электронный ресурс] // Информационный портал Знание. Понимание. Умение. 2015. № 3. URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2015/3/Flier_Good-Evil/ (Дата обращения: 02.10.2015).
[3] Флиер А.Я. Очерки теории исторической динамики культуры. М.: Согласие, 2014. 528 с.
[4] Boudon, Raymond. La place du désordre: critique des théories du changement social. Paris: Qadrige/RUF, 1984 (Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М.: Аспект Пресс, 1998, 283 с.); Wallerstein, Immanuel,. The End of the World, as we know it: Social Science for the Twenty-First Century. Minneapolis-London: University of Minnesota Press, 1999 (Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века. М.: Логос, 2004. 355 с.); Костина А.В. Национальная культура – этническая культура – массовая культура: «Баланс интересов» в современном обществе. М.: УРСС, 2009. 216 с.
[5] Малыгина И.В. Национальная культура и национальное самосознание. Лекция. М.: МГУКИ, 1998. 41 с.; Флиер А.Я. Культура как репрессия М.: Диаграмма, 2007. 320 с.
[6] Bell, Daniel. The Coming of Post-industrial Society: A Venture of Social Forecasting. N.Y.: Basic Books, 1973 (Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М.: Академия, 1999. 788 с.); Fukuyama, Francis. The End of History and the Last Man. N.Y.: Free Press, 1992 (Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ, 2004. 488 с.).
[7] Флиер А.Я., Полетаева М.А. Происхождение и развитие культуры. М.: МГУКИ, 2009. 272 с.; Флиер А.Я. Философские пролегомены к Нормативной теории культуры.

© Флиер А.Я., 2022

Статья поступила в редакцию 15 мая 2022 г.

Флиер Андрей Яковлевич,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
Российского НИИ культурного
и природного наследия им Д.С. Лихачева,
профессор  Московского государственного
лингвистического университета.
e-mail: andrey.flier@yandex.ru